Страница 75 из 142
— Задача ясна, товарищ майор. Но у меня почти нет никаких сил для этого: все вооружение — личный револьвер, — откровенно признался Николай.
— У вас есть люди, — сказал майор и подчеркнул: — Люди! Продержитесь два-три часа…
— Да, люди у меня есть, — повторил про себя Николай, чувствуя, как по спине залегает, прилипает к лопаткам рубашка. Потом подумал еще, прикинул что-то и сказал в трубку сухо, по-военному: — Слушаюсь, товарищ майор. Задержим!
* * *
Все приготовления заняли полчаса.
Суматохи не было. То, что именовалось участком Верхняя Пожма, ни в какой мере не походило на обычный заводской поселок, где, по старинной традиции, отгорожены и разъяты дворы и семьи. Это была единая трудовая бригада, способная на военные действия, движение и понимание команды. Это было своеобразное ополчение при одном существенном отличии от фронтовых ополчений — у жителей Пожмы не было боевого оружия.
В поселке набралось семнадцать охотничьих ружей и три допотопных шомпольных дробовика времен русско-турецкой войны. И личный револьвер начальника участка. Это было все, что можно противопоставить вооруженным до зубов диверсантам, не считая кольев, ломов и кирок из инструменталки.
Но главное было настроение людей, их настороженность, острое сознание опасности, их неожиданно четкое, доверчивое единение вокруг Николая.
И он не сомневался в своих людях, хотя, в сущности, прожил с ними каких-то три невеселых месяца, в тяжелом труде, незаметных, крошечных победах и горьких потерях. Он не сомневался потому, что проверил их в нелегкой борьбе за одно общее дело, не сомневался даже в таких темных душах, как Глыбин или конюх Останин.
Неожиданную поддержку оказал Сергей Останин. Он зашел в кабинет, когда Николай и Шумихин заканчивали беспримерную утреннюю летучку, все наличные силы были учтены, и каждый бригадир уже получил необходимое наставление.
— Взрывчатку и толовые шашки прошу мне! — сказал Останин, стараясь не глядеть на Шумихина. — И двух-трех охотников… на взрывные работы!
Николай обрадовался. А Шумихин вдруг настороженно вскинул голову, щетина на его небритом лице от волнения, казалось, встала торчком.
— Аммонит? Всю взрывчатку в одни руки? — запротестовал Шумихин, неумело скрывая существо своих возражений. — Гляди, Николай Алексеич… С Опариным такие дела нужно б согласовать. Я, одним словом, отвечать не берусь!
С Опариным поговорить об этом невозможно: палатку дорожников только что перенесли в конец трассы, не успели поставить телефоны. Да Николай, впрочем, знал заранее точку зрения Ильи. Его возмутил паникерский крик Шумихина, стыдно было перед Сергеем.
— Семен Захарыч… Иди отсюда, строй народ в колонну. Ждут тебя, слышишь?
И коротко кивнул Останину:
— Пошли!
Пока двигались к складу взрывчатых веществ, оба успокоились. Николай отпер двери с тяжелой накладкой кузнечной работы, пропустил в полумрак Останина. В дальнем углу невнятно желтели бумажные кули с аммонитом. Сергей вскрыл один, молча подтянул на свет, к двери. Зачерпнул горсть яично-желтого порошка, со сноровкой истого пекаря пропустил гремучую мучицу меж пальцев и снова пошел в глубь склада.
— Бикфордов шнур отсырел у вас малость… — сказал он из темного угла. — Кто же так хранит дефицитные материалы?
Ключи от склада «ВВ» с самого основания участка и до последних дней были у Шумихина. Но Николай промолчал, осведомился с беспокойством:
— Вовсе не годится, что ли?
— Почему не годится? — отвечал Сергей, появляясь с мотком шнура в руках. — Подсушим — пустим в дело. А хранителю при случае все же не мешало бы всыпать! Это не инвентарные телогрейки, не лопаты и кирки…
Николай положил руку на плечо Останина:
— Ну, Сергей Иванович, на тебе обе скважины. Возьми у отца лошадей под взрывчатку, сколачивай из буровиков саперную группу, чтобы до скважин ни при каком случае, не допустить сволочей! Поселок сами как-нибудь… Бери ключи!
…Через четверть часа все мужчины поселка двинулись к болоту, где намечался «передний» край.
Глыбин в расстегнутом ватнике облюбовал густой куст черемухи, залег с пешней. Полупудовый инструмент не раз выручал его в карьере, и, как видно, землекоп и здесь возлагал на него немалые надежды.
— Тю, Степан! Ты вроде чертей глушить собрался! — окликнул его бригадир Смирнов.
Степан понял нарочитую веселость соседа, но простил ему: значит, и тот понимает, что дело нешуточное.
— Ермак, сказывают, с таким оружием воевал… — хмуро прохрипел Степан в ответ, поддержав этот зряшный, но отвлекающий от расслабляющих мыслей разговор.
— Зато у татар в те поры автоматов не было, — предостерегающе заметил Иван Останин, пристраиваясь позади Глыбина. И спросил осторожно: — Как, Степан, думаешь, не сделают они нам капут?
Глыбин тяжело ворохнулся под кустом:
— Тут с хитростью надо, потому — у них сила. Не мешает знать тоже, сколь их сверзилось на нашу голову. А толку — один черт, вряд ли они добьются, раз через пару часов войско прибудет. Понял?
Останин мелко, колюче засмеялся:
— Я и то думаю: за каким бесом я тут торчать буду, когда войско есть?
Глыбин не понял сразу, о чем хотел он сказать, обернулся, чтобы переспросить, но Останин исчез, как сквозь землю провалился. Позади грустно покачивалась ветка черемухи, отягощенная гроздьями цвета.
Не понимая еще, почему Останина не оказалось на месте, Степан задержался взглядом на раскидистом кустике. Черемуха распушилась, разнежилась в янтарном утреннем воздухе, распространяя чистый, нежнейший запах. Цветы, пронизанные солнцем, походили на расплавленное взбитое серебро.
Давно Степан не замечал такой земной красы, не вдыхал этого первозданного, святого запаха. А сейчас голова у него мягко кружилась, он понял всю прелесть душистого цвета, ощутил радостное тепло солнца, неудержимый рост иван-чая на лесной прогалине.
«Хор-рошая земля, Степан! Куда ты глядел раньше? Ведь из-за этого они и лезут к нам, сволочи!..»
И прямо в душу кольнуло прямее, обнаженнее:
«Может, нынче придется лапти вытянуть под этим кустиком? Не пожалеешь ли, Степан?»
Тут все существо его воспротивилось минутной слабости, закричало против, несогласно и остро.
Случалось, не раз в жизни решал Степан, что уж очень долго зажился на этом трудном свете, что пора кончать. Было такое и перед Беломорканалом и, в особенности, после потери семьи, но в эту минуту прежние мысли показались ему бесконечно далекими, пережитыми и, прямо говоря, чужими. В этот день нельзя было умирать, надо было начинать жизнь сызнова.
— Пожалею! — прохрипел Степан. — Пожалею!
И ежели станет так дело, чтобы постоять за себя и за землю свою, убью семь гадов, хоть они и с автоматами, а там… «А там, — слепой сказал, — увидим!» Там — жить буду! Буду жить на этой земле!
* * *
…Алешка Овчаренко с топором в руках помчался времянкой на участок Ильи Опарина. Поручил ему предупредить Илью с бригадами сам Горбачев.
Трудно передать тот азарт, который охватил Алешку, когда он узнал о предстоящем «порядочном деле».
Алешка способен был крепко привязываться к людям, наделял их в этом случае невероятно высокими качествами. Сейчас для него таким авторитетом стал Горбачев. И Алешка считал излишним беспокойство за успех в схватке с диверсантами. Передохнут ли фашисты сами, убьет ли их гром среди ясного неба, уничтожат ли трудяги из семнадцати ружей, — но все будет в порядке. А в заварухе он, Овчаренко, как раз и покажет, на что способен. Нужно только не хлопать ушами и быть в самых горячих местах…
Поручение начальника показалось ему сейчас наиболее важным в сложившихся обстоятельствах. Во-первых, потому, что оно и в самом деле имело большое значение, а во-вторых, поручено могло быть только сметливому и расторопному человеку. В-третьих, связного на пути могли подстерегать те самые диверсанты, о которых следовало известить Опарина.
Последнее опасение ввергало связного в боевой трепет, но, к счастью, оно не оправдалось.