Страница 50 из 142
— Как в воду глядишь! — снисходительно усмехнулся завхоз и, пошарив рукой под кроватью, достал снова бутылку со спиртом. — Теперь давайте погладим дорожку нашей цидульке — и аминь! Мир праху его, как говорили в старое время верующие безбожники! Да поскорее управляйтесь, а то скоро у меня график в столкновение с вами придет. Колхозную Сильву жду, не задерживайте!
Уходя, Самара скорчил жалобную мину.
— Скорее бы… Ведь никакого терпения нет в лесу!
— Держись, держись, кулинар! — ободрил его завхоз. — Теперь уж не долго осталось ждать! Закон на нашей стороне!
Самара открыл тяжелую, отпотевшую дверь наружу, в глубокую, порхающую снежинками ночь, и услужливо посторонился. В комнатушку протиснулась красивая девка с испуганными, ищущими глазами.
— Можно? — смущенно осведомилась она.
— Проходи, проходи! — обрадовался Костя и властно махнул рукой Самаре: мотай поскорее, мол!
Двери захлопнулись. Зина нерешительно ступила навстречу бравому человеку в кожаной тужурке и синем щегольском галифе.
* * *
Илья Опарин сутками пропадал на трассе. Раз в неделю заходил в поселок, брал в ларьке продукты, в библиотечке — газеты и книги и, угрюмый и молчаливый, уходил снова.
Жизнь двух его бригад не менялась. Если в поселке люди давно переселились в новые, чистые дома, только по привычке именуемые бараками, то дорожники, как всегда, бедовали в дощатом шалаше, насквозь продуваемом ветром, и в передвижной палатке, что всякий раз раскидывалась в самом конце трассы.
Дорожники, приходившие в поселок, рассматривали новые дома снисходительно, с видом фронтовиков, на короткое время попавших в непривычно уютный тыл. А из всех нововведений последних месяцев хвалили только баню, устроенную в одном из старых бараков, да еще ларек, в котором стали торговать более исправно.
За это время бригады Ильи углубились в бурелом и густолесье на пятнадцать километров и поставили два капитальных моста через ручьи, опасные в вешний разлив, — проложили дорогу, словно стрелу пустили в гущу тайги.
В субботу Илья хотел прийти пораньше, но управился только к сумеркам. Николай встретил его добродушным приветствием:
— По тебе, оказывается, можно часы проверять! Опаздываешь с астрономической точностью! Садись, рассказывай.
Илья пожал Николаю руку, коротко рассказал о делах на участке. Потом, подождав, пока Николай сделает нужные отметки в графике, надел кепку.
— Я пошел. А то в темноте по лежневке все ноги обломаешь. Разнарядку знаю. Прошу на понедельник выделить четыре лошади.
— Четыре дать не могу: везде тягла не хватает. Обойдешься как-нибудь двумя.
Опарин недовольно вздохнул:
— Я вижу, не успел на полтора десятка километров отойти — уже в дальние родственники попал?! Чего ж тогда от комбината ждать: ведь мы от них раз в десять дальше. Что Старостин-то отписал?
— «Нету дисков, работайте вручную…»
— Я же говорил…
— И еще раз напомнил насчет Ухова: не трогать! Прямо материнская забота, — недоумевал Николай.
— Подождем, что из политотдела сообщат, — сказал Илья и вернулся к прежнему разговору: — Так что, даешь четыре лошади? Или ответишь, как начальник ОРСа?
— А ты на меня по партийной линии повлияй! Не знаешь, что ли, как в таких случаях надо делать! — засмеялся Николай. — Ну, иди. Вижу, что спешишь. Катя в шумихинской хате. Коллекторы на буровых, и мы ей этот скворечник под библиотеку отдали.
Еще не совсем стемнело, а у нее уже горела лампа. Катя сидела за столом, склонившись над книгой. На приветствие Ильи она не обернулась: то ли увлеклась книгой, то ли совсем по-свойски, молча, приглашала посидеть, подождать. У Ильи в запасе была целая ночь, он не возражал. Старательно вытер ноги и присел рядом.
Только тут Катя отложила книгу, повернулась к нему. Лицо ее попало в тень, зато волосы, пронизанные желтым светом лампы, засияли сквозным золотом, а раковина уха налилась ярко-красным теплом.
Илья силился что-то сказать и не мог — так лишни и неуклюжи были сейчас любые слова, так близка и недосягаема была в эти мгновения Катя! Схватил бы и унес в палатку к себе маленькую, дорогую эту девушку… Но Катя с какой-то недреманной предусмотрительностью всякий раз сбивала его решимость, охлаждала чрезмерно деловым разговором.
По-видимому, и сейчас Катя отлично чувствовала, что переживал Илья. Но это не мешало ей спокойно разглаживать ладошкой разворот страниц, небрежно расспрашивать о том о сем, лишь бы не дать ему заговорить о самом главном.
— Ну как там твои дорожники? — спрашивала Катя.
— Живы-здоровы! — досадливо отмахивался Илья.
— А я хочу вот заглянуть к вам в палатку, беседу с молодежью провести, — сказала она.
«Приходи! Приходи, ждать буду!» — хотел было закричать Илья, но тут же вспомнил, что вся дорога занесена недавней пургой, и пожалел Катю.
— Подожди, пока дорога установится, все же порядочное расстояние, — заботливо сказал он.
Катя возмущенно хлопнула ладонью по столу.
— Опять! Да что вы, сговорились, что ли? Начальник — тот ночей не спит, все легкую работу моей бригаде ищет, а ты тоже! Я с ним за Сомову Дуську полдня ругалась. Назначили ее завстоловой, а девка у меня знатный лесоруб! Спрятала свой значок и мешает кашу.
— Каша-то гуще стала?
— Честь и хвала Дуське! Думаешь, я не знаю, откуда что берется?
Илья испугался. Начнет еще с доверчивостью и без умолку говорить о Николае… И захочется Илье сказать напрямик: «Эх, девка, ведь не любит он тебя, зачем же меня-то мучаешь?!»
— В деревню не думаешь съездить перед Маем? — подавив тоску, неожиданно спросил Илья. — Я хочу у Николая лошадь попросить, дело есть. Оленину разрешили в сельпо оформить. Поедем? А то, я вижу, надоело уже тебе на одном месте?
И почему это люди всякий раз несут в таких случаях какую-то чепуху, вместо того чтобы прямо сказать все?
— Куда же ехать? — возразила Катя. — Первомайский декадник надо готовить, а там и скважину испытывать время!
Какая там скважина! И о декаднике заговорила на добрый месяц раньше! Не хочет ехать — и все!
— Плохой ты работник, выходит, — сказал Илья. — Боишься от работы на минуту оторваться: как бы не расстроилось дело! А надо его так поставить, чтобы его на месяц можно было бросить, а оно бы вертелось, как добрые часы. Ну ладно. Газеты есть? Нету? Подбери что-нибудь почитать…
Он с самого начала мог сказать, что вечер пройдет именно так, и все же его тянуло сюда, нравилось сидеть у теплой лампы вдвоем с Катей, переживать волнующую радость, мучиться. И когда кто-нибудь мешал, Илье было так же досадно, будто ему расстроили условленное свидание.
На этот раз в библиотеке появился вовсе неожиданный гость, и, едва взглянув на него, Илья позабыл о своих обидах: Федор Иванович Кравченко был сильно расстроен. Он попросил Катю зайти к его дочери.
Катя стала торопливо одеваться. Илья надел шапку и отошел к порожку.
— Что с нею? — тревожно спросила Катя.
— Письмо… — отвечал Федор Иванович. — Уж вы побудьте с нею, Катя, больше не на кого опереться ей. Ревет с полудня, и я не знаю, что делать…
Старик суетился, безвольно разводил руками.
Илья вздохнул и толкнул дверь наружу. За порогом остановился закурить. Выбив «катюшей» искру, раскурил цигарку и долго смотрел во тьму, вслед Федору Ивановичу и Кате, чутко ловил слухом сдвоенные шаги — редкий, тяжелый поскрип валенок старика и торопливый и тревожный скок Катиных каблуков.
Потом шаги стихли. Илья остался один.
«Ну что, Опарин? Долго ты будешь терпеть всю эту музыку?» — спросил он с ожесточением и снова вздохнул. Большой, сильный человек, он в самом деле не знал, что ему делать с Катей, со своей незадавшейся любовью.
13. ДВА ПИСЬМА
Человек живет будущим. По жизнелюбивой природе своей он вверяет себя счастливой мечте с самой ранней юности и склонен питать надежды всегда, даже во времена относительного благополучия. Но случаются годы, когда надежды на будущее остаются почти единственной опорой людей.