Страница 139 из 142
В обед ремонтники на летучем митинге постановили взять бригадира Меженного на поруки. Павел велел срочно отпечатать копию протокола и послал Майку Подосенову с этим документом в милицию.
События в эти дни разворачивались будто по заказу Павла.
29
Через три дня, утром, Костя Меженный вернулся домой.
В комнатушке было холодно, неуютно. Численник на стене отстал от жизни — Костя вспомнил, что еще задолго до ареста не срывал листки. Неполитые цветы на подоконнике завяли, а на столе, тумбочке, этажерке ровным слоем лежала пыль. Вещи будто поседели за эти дни.
Костя затопил печь, подпалив дрова пачкой сорванных с календаря листочков. Слабый огонек спички охватил скомканную бумагу живым красным тюльпаном и будто перелистал заново — там было двенадцать черных, будничных дней и два красных воскресенья.
Пока на плите вскипал чайник, Костя успел побриться. Сменил рубашку и долго стоял у окна, щурясь на яркую, освещенную солнцем стену недавно выстроенного дома по ту сторону улицы. Дома в поселке росли быстро.
На плите зашумел, зазвенел крышкой чайник. Костя понес его за горячую дужку к столу и вдруг замер: на пыльной крышке стола светились буквы, рассеянно выведенные пальцем. Н а т а ш к а. Он не помнил, когда их написал.
«Рассеянный стал, как старец!..» — тоскливо и с неприязнью сказал он себе. Кинув газету на стол так, чтобы не трогать дорогого слова, принялся за чай.
В камере Святкиных не было, их отправили в район. Стоило заново затевать разговор о дочке у прокурора, в коллегии адвокатов, возможно, в райкоме партии.
Еще что? Попросить какую-нибудь соседку, чтобы прибрала. В комнате должно быть чисто: вдруг Наташку отдадут.
А еще что? Спасибо нужно сказать ребятам, Пашке Терновому и секретарю Домотканову — они, можно сказать, за волосы выволокли его с того света, как утопленника.
На всякий случай еще запомнить, что по зубам бить даже сволочей не следует. Нужно с ними сражаться работой, делом, всей жизнью, а не кулаками. Да, поменьше чертыхаться, побольше действовать — все же есть она, правда, в жизни!
Может, оттого и возникает такая ярость к паразитам, что они теперь на виду? Что противоестественны они в жизни и пора им выдыхать, как ископаемым первоящерам? Верно сказал Терновой.
У проходной мастерских встретил Павла.
— Спасибо! — сказал Костя вместо приветствия, пожимая руку. — Тебе и всем. Не забуду по гроб.
— Это ты Домотканову скажешь, — усмехнулся Павел. — Я бы ни черта не додумался! Да и начальник милиции добрый парень, а не сообразил.
— Домотканову? — глухо переспросил Костя, как бы не веря сказанному. — Неужели это он?
— Он, — подтвердил Павел и с укором глянул на криво посаженные карманы Костиной спецовки. — Ты вот что, бригадир Меженный… Ты спецовку завтра же смени, не удивляй народ! А то вон Прокофьев собирается за коммунистическое звание бороться и, гляди, тебя на соревнование вызовет!
— За коммунистическое? — без удивления засмеялся Костя, приходя в себя. — Ну что же, можно и принять вызов! Замок на «кладбище» мы уже навесили, а остальное от нас зависит.
Он раскатисто захохотал и первым прошел через проходную. А Павел направился в контору.
Вошел и насторожился.
Что-то назревало, а может, уже произошло в тесной конторе, судя по тому, как тихо, почти смущенно листал свои бумаги Васюков, как подавленно, не дыша, высматривала из угла Майка Подосенова, стараясь не замечать взволнованной Эры Фоминичны. А Эра как-то очень уж демонстративно хлопала дверками тумбы, ящиками стола, перебирала бумаги, швыряла папки. Наконец, сложив сумочку, оделась и так же демонстративно покинула контору. По ее виду можно было заключить, что она очень долго и себе во вред делала здесь кому-то одолжение, а теперь вот ее терпение лопнуло и она покидает насиженное место.
Было муторно от сгустившейся духоты: котельная подавала пар в батареи по-зимнему, а на дворе уже началась весна.
— Чего это она? — спросил Васюкова Павел, открывая форточку.
— В отдел кадров направилась, — пояснил Васюков. — Сократили эту должность у нас.
— Давно пора! — несдержанно сказал Павел. — Наша берет!
Васюков с какой-то досадой покрутил головой:
— Берет, да не очень, брат! — Выбив на счетах сложную ксилофонную пьесу, договорил: — Смотрю я на тебя, Петрович, и не пойму! Ты вот бегал тут насчет Меченого, чужую беду расхлебывал. А между тем у директора на столе уже второй день лежит на подписи проект приказа о снятии тебя с работы! Не знаешь, что ли?
Павел оторопел.
— Что? Меня? За что?
Васюков только всплеснул руками:
— Ну, точно! Как рогатый муж. Домашние новости до тебя в самую последнюю очередь доходят. Поди, всем известно!
— Да за что же снимать-то?!
— Не знаю, брат, не знаю. Жалеючи тебя сказал. Малый ты, понимаешь, симпатичный. Но дело за подписью директора, и полетишь. Я же тебя предупреждал.
Павел накинул телогрейку, ринулся через двор в отдел кадров. Защищаться он не собирался, хотелось только убедиться, был ли в действительности такой приказ.
Он, не отходя от порога, выразительно кивнул в сторону директорского кабинета:
— Это… верно?
Надя неприступно посмотрела, вскинув изогнутые, красивые ресницы:
— Что «верно»?
— Ну, приказ обо мне?
— Конечно, — пожала плечами Надя. — А ты как думал?
Надя мстила ему намеренным безразличием, но и сама показалась Павлу какой-то деревянной: в глазах ее замерло сложное чувство обиды и страха.
Больше говорить не о чем, он не хотел даже думать об этой подлой истории. Приказ непроизвольно связывался с сокращением Эры, с прошлой ревизией, которую предусмотрительно выдумал Пыжов. Теперь она, словно глубинная бомба, всплыла на поверхность. В самую подходящую минуту. Ох, гады! До чего же дальновидные!
Это Надька сказала: «Нужно не только уметь работать, но и уметь жить!»
Нет уж, если человек ничего не стоит как работник, то увольте. Идите к черту со своими правилами! Живите, паситесь, ройте друг под друга ямы, наплевать, в конце концов!
«Уйти к Сашке Прокофьеву в бригаду?..»
Он все еще стоял в коридоре, мял в руках ушанку, оглушенный собственным крушением. За дверью отдела кадров прозвенело, и вслед за тем мимо процокала на высоких каблуках Надя. Не посмотрев даже на него, с какими-то бумажками скрылась в приемной директора.
Павел вздохнул и медленно поплелся по двору.
До самого перерыва блуждал по гаражам, разговаривал о чем-то с Мурашко и Муравейко, долго сидел в столярке, курил, жадно вдыхая острый, волнующий запах сосновой стружки. Смотрел, как столяры — их было двое — с азартом возились вокруг старой тракторной кабины, очень умело тянули волынку, чтобы нормировщику не втемяшилось, будто у них мало работы.
«Какая дурацкая должность…» — в сердцах сплюнул Павел, помянув себя, и направился в механический.
Лена несла в инструментальную резцы, столкнулись на деревянном трапе через лужу — столкнулись так, что не разойтись. Лужа полыхала солнцем, слепила глаза.
Лена первой отступила на твердое место, смущенно тронула его за локоть. Сказала, сияя глазами:
— Теплынь какая стоит, Павлушка! В парке снег почти стаял.
— Ну?
— Да что ты хмурый какой-то? Пойдем нынче в кино, комедия «Сердца четырех»? Суббота ведь.
Павел вздохнул.
— Настроение, Лена… Как бы точнее сказать, не праздничное.
И вдруг откровенно выболтал все. О Пыжове, Ткаче, последнем приказе, который лежит на подписи у директора. Зачем нужно было жаловаться Лене, он не знал. И ненавидел себя за неожиданную слабость, но желание выговориться было слишком велико, слишком томило одиночество.
Лена тряхнула его за руку, будто старалась разбудить. И в голосе ее он услышал странно-веселые нотки:
— Да ты что, боишься, что ли, Павлушка? Бог с ними, проживем!
Он очнулся, крякнул с досадой:
— Я же не о себе! О деле! Посадят какую-нибудь Эру, вот тогда поработаем. Анекдоты в курилке я не привык слушать, а мне же тут жить. Школу же еще нужно кончить, а то бы я давно к Селезневу в сменщики махнул.