Страница 118 из 123
— Есть сведения об остальном?
— На верфи в Н. был взрыв, на аэродроме сгорело больше десяти самолетов, гестаповская лавочка от взрыва мины обрушилась, убит начальник…
— А Иван Валерьянович?
— Жену из застенка вырвал. Но сам, это… погиб…
— Погиб?
— Дал личному чувству — радости от встречи с женой — восторжествовать над осторожностью.
— А в Донбассе как? Слышно что-нибудь из Р.? В Р. у меня была история с генералом…
— Слышал. Ребята многое еще смогли там сделать.
Полиция даже не успела эвакуироваться… Р. уже освобожден Красной Армией…
— Замечательно! Я так боялся за некоторых молодых ребят! Молодежь, зеленые… Осторожности мало…
— Рассчитываете ли вы на наш передатчик? Должен предупредить, что по некоторым важным причинам мы воздерживаемся от частой, а главное систематической работы на передатчике…
— У вас здесь кончаются следы одного моего знакомого, предавшего наших работников в Р., в Н., затем направленного дальше…
— Это можно будет узнать, — говорит секретарь обкома, — я дам поручение спросить наши группы. Вы считаете, что он попытается пролезть в подполье?
— Если он в ваших краях — безусловно…
— Какие приметы?
— Прозвище Кривой Яшка. Хромает. Неестественно светлые глаза. Лет сорок…
— Достаточно. Налаживайте чаек, а я пойду распоряжусь…
Секретарь идет в глубь сада, слегка насвистывая, — определенным образом и на определенный мотив. Из-за кустов возникает человек, они вдвоем с секретарем скрываются за поворотом дорожки.
Связной обходит шалаш, обнаруживает старый закопченный чайник, висящий над огнем и уже кипящий. В шалаше стоят на ящике жестяные чашки, чай, хлеб, молоко в крынке.
И вот двое мужчин пьют чай. Солнышко ласково светит на их обнаженные головы. Тишина и покой. Кукует кукушка, подает голос удод.
— К завтрему сообщат, — говорит секретарь, наливая чай и доливая его молоком, — у нас связь налажена неплохо. Думаю, что он попытается охмурить наших производственников… Где много людей, там легче быть незаметным… Но зато там легче и прощупывать, кого надо… Придется вам у нас погостить…
— С удовольствием, — откликается связной, кроша хлеб в тарелку с молоком, — это же форменный курорт!
— На другом таком курорте недели две тому назад мы потеряли пятерых, — говорит секретарь.
— Я слушаю кукушку и верю, что она не врет. Лет пятнадцать уже мне отпустила!
— Это у нее любезность к гостю! Мне она больше двух лот еще не предсказывала…
Секретарь улыбается, и никакого чувства обреченности нет на его лице. Нет и бравады. Секретарь — оптимист и жизнелюб, он естествен в своей спокойной уверенности и решительности движений.
— Жалко — до речки далеко, — говорит секретарь, прихлебывая чай, — а то привез бы я сюда после войны жинку с дочкой, пускай, это, лечат хворые нервы… И сам бы к ним на воскресенье приезжал… Моя жинка две вещи обожает: варенье варить и, это, удить рыбу… Просто иногда до драм доходило. Говорю: зачем тебе столько варенья, а она: "Это моя страсть, чтобы каждому было по вкусу!.." Небось не сладко ей в эвакуации — все сюда просилась, да ЦК не разрешил…
— А я вот, товарищ Федор, — произносит связной, — даже и подумать о своих боюсь… Отец у меня, мать, братья, сестры. Ну, братья на фронте. За них не страшно… Сердце ужасно переживает за остальных — они пока на оккупированной территории. И я должен их пореже вспоминать, чтобы естественнее играть роль немца. Вот интересная психология, правда?
— Где вы учили немецкий язык, товарищ Тарас?
— Я с детства рос среди немцев. Закончил немецкую среднюю школу в Германии. Мой отец несколько лет работал в отделении нашего торгпредства…
— Ага. Понятно, — секретарь прислушивается и подымается с места. — Меня, кажется, зовут. Допивайте, это, чай и мойте посуду, я сейчас…
Секретарь поспешно уходит в глубь сада, а связной занимается хозяйством: убирает посуду, подметает веничком у шалаша. Мурлычет песенку.
Возвращается секретарь.
— Все дела да дела, — говорит он, ероша волосы и покашливая в руку, — вот, поверите ли, поступает, это, подписка на военный заем!
— На заем?!
— Да, мы решили, что почетная советская обязанность касается и нас! Правда, единственное различие наше от подписчиков по ту сторону фронта — это то, что подписка вносится наличными…
Связной вдруг что-то вспоминает, поднимает штанину, лезет в голенище сапога, достает золотой портсигар.
— Вот, — говорит он, — получите от меня. Выдали мне в Н. для подкупа начальника концлагеря, но в последнюю минуту удалось отобрать…
Секретарь прячет портсигар, присаживается на сене у шалаша и, выдержав паузу, говорит:
— А ваш Яшка, кажется, уже клюнул… Передают с завода… Там один старичок мастер работает по нашему заданию… Величайшей души человек! Как его ненавидят непосвященные люди! Полиция считает за своего человека, дирекция верит… А он идет по бровке над смертью — потому что так надо, этого требуют интересы родины…
— Яшку мне поручено доставить в штаб, — замечает связной, — как прикажете действовать? Зверь хитер, гестаповской школы…
— Дело возьмем на себя и проведем втихомолку, — отвечает секретарь. Я поручил привести его на одну явку, но с гарантией, что он, это, не успеет сообщить полиции адрес. Там поговорим. Вас пригласим в качестве прокурора…
— Благодарю, — отвечает связной, — Яшка мне особенно дорог: два раза уже уходил от меня! Он и сам не знает, как мы интересуемся его персоной…
— Дело в том, — объясняет секретарь, — что у нас имеются причины, по которым, это, рекомендуется производить поменьше шума, чтобы не волновать особенно полицию и гестапо. Мы готовим одно очень большое дело — вам можно знать для передачи высшему руководству — ни более, ни менее, как восстание, это, большого размаха. Скажем, порядка нескольких тысяч бойцов. Когда фронт приблизится к нам, мы начнем…
— Доложу, — говорит связной. — Вы поэтому и передатчик перевели на ограниченные действия?
— Конечно. С вашего разрешения, я прилягу и пораскину мыслями. Не удивляйтесь, если услышите пение: это помогает думать…
Секретарь ложится у шалаша и сосредоточенно следит за тучкой над деревьями. Затем он про себя что-то напевает. И вот громко, приятным тенором секретарь поет:
"Куда, куда, куда вы удалились,
Весны моей златые дни?.."
Связной, с улыбкой взглянув на секретаря, присоединяет к песне свой вторящий голос.
Чудесный получается дуэт: вероятно, его одобрил бы и сам автор музыки.
Рабочая квартира на окраине города Д.
Фикусы и герань, бедная обстановка. Ходики с кукушкой на стене. Кровать и деревянная кушетка.
Входит возмущенный Кривой Яшка, в подчеркнуто рабочем виде.
— Это безобразие — отбирать оружие! — говорит он входящему вслед за ним молодому парню. — Если полицейские собаки нападут на наше собрание, мне и отбиваться нечем будет!
— Не нападут, — благодушно отвечает парень, — твоя записка не попала по назначению…
— Какая записка? — небрежничает Яшка, с трудом владея собой. Он начинает подозревать неладное.
Парень ничего не отвечает и открывает дверь в соседнюю комнату:
— Готово, товарищи!
Входит секретарь обкома, связной, мастер Иван Гаврилович и женщина, хозяйка квартиры. Все размещаются, не здороваясь с Яшкой, — он оглядывается, не решаясь сесть.
Появление старика мастера выводит Яшку из равновесия. Он вглядывается в окружающие его лица.
— Что ж это такое? — бормочет он. — Недоразумение…
Он пытается подмигнуть старику, как соучастнику, но тот не обращает на Яшку внимания, тихонько совещаясь со связным.
Все Яшкины сомнения рассеивает парень, приведший его. Он говорит:
— Предатель пытался отправить записку в полицию, но мы это учли…
Парень кладет записку перед секретарем обкома и заканчивает:
— При входе на конспиративную квартиру отобран револьвер марки "Вальтер", а также заряженная граната…