Страница 115 из 123
— Товарищи, — говорит он, — поздравляю со свободой! От имени матери-родины приветствую вас снова в рядах активных бойцов против захватчиков! Ура, товарищи!
— Ура! Ура! Ура! — дружно выкрикивают освобожденные.
— Машины уйдут на сотню километров в сторону и там сгорят. Товарищи шоферы присоединятся к нам позже. Чужих среди нас нет?
— Нет! Нет!
— У кого не имеется никакого оружия — поднимите руки!
Немало человек поднимает руки.
— Все-таки — половина вооружены! Я думал — будет хуже… Ничего, снабдимся за счет врага. Предупреждаю, товарищи, — мы идем не на легкое дело. Может, кому придется и погибнуть от пули гитлеровца. Может, кому придется в застенке кончать молодую жизнь. Предупреждаю. Покопайтесь в душах, взвесьте. Сейчас слабым людям разрешается еще отступить и уйти по собственной воле. Через пять минут будет поздно. Ну?
— Что вы, товарищ начальник!..
— Мы на свет народились!..
— Ведите нас в бой! — раздаются обиженные голоса.
— Хорошо, — говорит связной, — считаем вопрос исчерпанным. Назначаю командира и комиссара отряда. Вот они перед вами. Командир отряда — товарищ Панько!
Панько, с немецким автоматом на груди, молча становится на возвышение, на место связного.
— Все видите? — голос Панька. — Человек военный, люблю дисциплину, ненавижу трусов. Член партии.
Панько сходит с возвышения, его место занимает Микита — тоже с немецким автоматом, с парой гранат.
— Это комиссар отряда — товарищ Микита, — представляет связной, — член партии, шахтер.
— В основном, — прибавляет Микита, — придерживаюсь вкусов командира, трусов расстреливаю, не отходя от кассы.
В толпе прокатывается хохоток.
— Становись! — раздается резкий голос Панька. — Подравняйсь! Быстренько, быстренько! На первый-второй рассчитайсь!
Отряд быстро и слаженно выполняет приказания. Светает больше.
— Смирно! — командует Панько. Командир и комиссар быстро обходят ряды, присматриваясь к каждому человеку.
В стороне стоит связной с неизвестным человеком.
— Фамилия? — спрашивает связной.
— Петро Гриценко.
— Как зовут вашу жену?
— Мокрина Терентьевна.
— Очень хорошо. Вы знаете, где мы сейчас находимся?
— Знаю.
— Скрытно поведете нас к вашему селу. Дневку намечайте поближе. Необходим отдых. Затем выбирайте в ваших окрестностях подходящий лес. Уточним на дневке по карте…
— Есть! — весело откликается пожилой Гриценко.
— Товарищ представитель партии, — докладывает Панько, — отряд к движению готов!
— В добрый час, товарищи! — громко говорит связной, обнажая голову.
Весь отряд обнажил головы.
В суровой тишине утренней степи возникают первые звуки гимна.
Вдохновенны измученные неволей лица.
Отряд поет "Интернационал".
Майстер полиции южного города Н. на приеме у важного гестаповского лица.
— Бедный юноша! — говорит важное лицо. — Эсэсовские войска потеряли боевого товарища. Проклятый катафалк был нафарширован взрывчаткой, и половина дома рухнула мгновенно…
— Осмелюсь доложить, — тихим голосом объясняет майстер полиции, — покойный обершарфюрер…
— Что обершарфюрер? — вдруг выкрикивает важное лицо. — А вы куда смотрели, червяк ничтожный? В трибунал! Разве это не обязанность полиции — наводить порядок во вверенной вам провинции? Посмотрите в зеркало, на кого вы сами похожи? Если бы я не знал, что вы полицейский, я просто стрелял бы вас, как партизана!..
Майстер полиции выглядит в самом деле плачевно. Куда девался его решительный вид?! Мундир измазан сажей, волосы всклокочены и обожжены, рукав оторван, штанина изжевана.
— Господин генерал, — говорит он жалким голосом, — я служу моему фюреру! Всю ночь отбивал атаки на гестаповскую тюрьму, тушил пожары на взорванной верфи, спасал самолеты на аэродроме, помогал подавить восстание в концлагере…
— И все безрезультатно! — язвит генерал СС.
— Штаты полиции не позволили мне сделать больше, господин генерал!
— Сколько удрало на машинах?
— Сто человек, экселенц!
— Что известно об их судьбе?
— Машины обнаружены в сожженном виде, люди не найдены…
— Рассеялись! По степям! — рявкает генерал. — Переловить всех поодиночке! Представить мне! Я буду расстреливать каждого, каждого, каждого!..
Порыв ветра. Открывается дверь, с грохотом и звоном стекла распахивается окно слева от письменного стола.
Летят бумаги.
Генерал быстро ныряет под стол.
Майстер полиции прижимается к стене, закутываясь в портьеру.
Весенний лес типа — дубы, клены, орешник, вязы, изредка сосна и береза. Лагерь отряда. Землянки замаскированы в склоне оврага. Виден легкий дымок от костра.
Цепочкой идет группа бойцов. Стараются ступать в след переднему.
— Тихо! — командует старший. — Чтобы вас мышь не услышала! Внезапность и неожиданность решает бой!
Цепочка уходит.
На поляне — связной, Микита, Панько.
— Правильно, товарищи, — говорит связной, — доведите их до десятого пота, но сделайте боеспособную часть. Лес этот мало удачен для дислоцирования отряда, но пока сойдет. Обком партии сам решит, куда вас направить…
— А вы разве не вернетесь? — беспокоится Панько.
— Откуда я знаю, куда мне уже выписан наряд, друзья?
— Вот бы вместе соединение сколотили… — печалится Микита, глядя на связного любящими глазами.
— Сколотите! — уверяет их связной. — Если обком прикажет, — обязательно сколотите соединение!
— Тут только клич кликни, — говорит Панько, — кругом такое делается, не завидую оккупантам! Только сигнал подай! Соединение получится громадное!
— С обкомом надо поскорее связаться, — мечтает Микита.
— Я сегодня расстаюсь с вами, иду докладывать. К вам придет указание, что делать, где дислоцироваться и прочее. Пока эти дни учите людей, подкармливайте, приводите в боевой вид. Гриценко наладит снабжение. Дайте задание по селам — народ вам оружия натащит, боеприпасов. До указаний обкома не выявляйте себя… Никаких диверсий! Что узнали о предателе Яшке?
— Один боец еще в лагере слыхал, как они уговаривались двигать в Д…
— Хорошо, проверю. Без направления подполья никого, конечно, не принимайте… Мокрина Терентьевна готова?..
— Она на опушке с подводой…
— Ну, прощайте, друзья. Свидимся — обрадуемся, не свидимся — вспомянем друг друга добрым словом…
Связной целуется с Паньком и Микитой, идет. Он одет в крестьянскую ветхую одежонку: пиджак в виде спецовки, ватник, штаны и сапоги.
Вот едет бесконечной степью крестьянская подвода, запряженная захудалой лошаденкой в дышло. На подводе сидят, свесив ноги, связной и Мокрина Терентьевна.
— Благодать какая, — говорит связной, — так бы, кажется, всю жизнь ехал, ехал… Воздух, как лучшие духи, небо — просто смотрел бы в него и не закрывал глаз… И жаворонок как заведет — ну, слезы из глаз от восторга… Вам не смешно, Мокрина Терентьевна, что я такой чувствительный?..
— Нет, не смешно, — отвечает женщина. — Мне кажется, что у вас очень крепко душа должна быть на замок заперта. На такое дело ходить — надо забыть о жене и детях, отце-матери. Где они, что делают, живы ли — какое кому дело. Вот вы и замечаете природу, воздух, небо, жаворонка… А у самого на сердце что?..
— Да, Мокрина Терентьевна, встретимся после победы, какие разговоры пойдут!..
— Кто жив останется после такой борьбы…
— Дело-то наше останется, Мокрина Терентьевна, — вот и мы в нем будем жить, разговаривать с современниками.
Женщина задумывается.
— Все это так… Но меня мучает одна думка: правильно ли мы сделали, что много посеяли в этом году? Народ хотел ограничиться картошкой, немножко зерновых, а я настояла, чтобы сеять по-настоящему! Посеяли на совесть…
— Правильно посеяли!
— Смотрю вот вокруг — стоит пшеница подходящая, значит, тоже так думали, как мы… Ждут Красную Армию, встречать будут хлебом… если немцы не вывезут!