Жасминовые ночи

Она пришла к нему в тринадцать лет, хорошенькая и робкая, но уже знавшая себе цену – до этого она уже победила на двух конкурсах пения, которые устраивал молодежный клуб в Риверсайде. Тогда она прощебетала «О, крылья голубки», не сомневаясь, что учитель восхитится ею так же, как и остальные.

Но толстый и неопрятный Карадок, в прошлом, до запоев, знаменитый оперный певец, не выразил ни малейшего восторга. Он немного послушал ее и спросил:

– Знаешь, что общего у всех плохих певцов?

Когда она ответила, что не знает, он захлопнул крышку фортепиано и встал.

– Они поют вот так… – Он сдавленно замяукал, словно тонущий котенок. – А я хочу, чтобы ты делала так… – Он оскалил желтые зубы, раскрыл огромный рот, оттянув назад язык, и испустил такой великолепный рев, что забрызгал слюной и Сабу, и свой клетчатый жилет, вечно посыпанный пеплом. – Ради Христа, девочка, наберись храбрости и исправь свою ошибку, черт побери. – Где‑то рядом ахнула мать: «Ругаться! При ребенке!» – Иначе ничего хорошего не получится.

…Пианист заиграл первые негромкие аккорды песни «Господь, благослови дитя». Саба собралась с духом, стараясь не глядеть на бледные и усталые лица сотрудников ЭНСА и на скучающую стенографистку, и запела. На долю секунды она вобрала в себя огромный зал с пробитым бомбой потолком, на котором кое‑где уцелела позолота, с рядами пустых кресел, прониклась магией и славой знаменитого театра, а потом вся растворилась в песне.

Допев до конца, она взглянула на аудиторию и не увидела в ней никакого движения. Только Арлетта подняла кверху оба больших пальца и зааплодировала.

Дом, испуганный и сбитый с толку, тоже сидел и слушал. Его сердце учащенно билось. В тот первый раз, когда Саба пела в госпитале, он был страшно уязвим, его жизнь была почти что на нулевой отметке, а от Сабы так приятно пахло яблоками, и вся она была такая юная и красивая.

И вот она снова пела, на этот раз на старинной сцене, рискуя всем, в отчаянном порыве – или, может, так ему почудилось? Такая смелая, такая чистая, она собралась с духом и как бы метнулась в полутемный зал, где с карандашами и блокнотами сидели эти скучающие мужчины в мундирах цвета хаки.

Там, в одиночестве, на темном балконе он испытывал жуткую опустошенность. Как глупо с его стороны, что он написал ей – ведь она принадлежала всем и не принадлежала никому. Но вот опять она затронула в нем какую‑то грубую часть его натуры, которую он обычно старался прятать поглубже. И хотя он всегда знал, что не любит Аннабел или любит недостаточно сильно, его все же потрясла ее измена, нанесла удар по его самолюбию. Он остро чувствовал, как все вокруг изменчиво и ненадежно.

– Мисс Таркан, у вас есть что‑нибудь еще? – спросил кто‑то из комиссии. Тогда она спела «Туман застилает твои глаза» и услышала, как стенографистка тихонько всхлипнула. После этого в ее душе зашевелилась надежда на то, что после всех треволнений, может, все закончится благополучно.

Она исполнила последнюю песню, «Мази»34, и, допев, со слезами на глазах посмотрела в партер. Этой песне ее научила Тан; они с отцом пели ее во дворе.

Один из безымянных мужчин встал, достал платок и вытер лысину. Потом искоса взглянул на Сабу, словно на неодушевленный предмет.

Пианист улыбнулся впервые за весь день.

– Сейчас перерыв на ланч, – объявил лысый. – В три мы посмотрим «Банановых Братьев», потом Арлетту. В четыре мы опять встретимся с вами и сообщим наше решение.

Они перекусили в «Сиде», скромном кафе с запотевшими окнами, среди посетителей в военных мундирах. Комплексное меню включало в себя крепкий чай в массивной белой чашке, котлету из говяжьей солонины с сероватым картофельным пюре, консервированный зеленый горошек и вместо пудинга слоеное пирожное с кремом. Во время ланча явились «Банановые Братья» – поджарые атлеты лет сорока.

– О‑го‑го, какие люди! – воскликнула Арлетта; казалось, она знала всех. – Вы только поглядите, кто пришел! – Она расцеловала в щеки всех «братьев» и познакомила их с Сабой.

– Это Лев, а это Алекс. – «Братья» галантно поклонились. – А этого малыша, – она показала на парня помоложе, с крашеными, невероятно черными волосами, – зовут Богуслав. – Он театрально опустил веки и поочередно поднес к губам руки Арлетты и Сабы. – Но ты все равно не запомнишь, – добавила она. – Так что зови его Бога, или Боггерс, или Бога Браш.

Арлетта пояснила Сабе, что они когда‑то работали вместе в Бристоле, в пантомиме.

– И они вели себя там кошмарно. – Прищурив зеленые глаза, она взглянула на них словно львица, собирающаяся ударить лапой своих львят. Акробаты усмехнулись, им это нравилось.

Бога был красивым парнем с волевым подбородком и выпуклыми мышцами, какие чаще можно видеть у породистых лошадей. Он сел возле Сабы и заправил за воротник салфетку. Когда подошла официантка, он заказал кусок фруктового пирога, но отказался от говяжьей котлеты, пояснив, что они показывают после ланча свой номер, а он не любит делать что‑либо на полный желудок. При этом он заглянул в глаза Сабе, словно намекал на что‑то еще.

Арлетта налила всем чай из закопченного эмалированного чайника.

– Я надеюсь, что мы все пройдем, и надеюсь, что нам светит Мальта, – сказала она. – В прошлый раз там было приятно.

– Так вы никогда не знаете, куда вас направят? – Саба положила нож. Она пыталась не подавать вида, что робеет.

– Никогда, – подтвердила Арлетта. – Это всегда полная неожиданность, что мне и нравится.

Акробаты ушли. Арлетта, подлив себе чая, шепотом посплетничала на их счет. Они из Польши. Лев и Бога действительно братья. Почти вся их семья погибла. Иногда они напивались и проклинали немцев, так что при них лучше не вспоминать о семьях, если только они не заговорят об этом сами. Младший из братьев, Богуслав, большой бабник – у него было одновременно две подружки из театрального Пудинг‑клуба, она точно знает. Его не забрали в армию из‑за молоткообразных пальцев стопы, хотя как можно работать акробатом с таким дефектом – полная для нее загадка. Но они никогда не упоминали об этом, она узнала совершенно случайно. Ха‑а‑ха! Арлетта весело болтала, откусывая пирожное. Еще она сообщила Сабе, что перед прослушиванием на нее обычно нападает хандра, но это как раз то, что ей нужно.

– ЭНСА – самая замечательная организация на свете, – добавила она. – Тут не соскучишься. Надо работать без дураков.

– Ты нервничаешь? – спросила Саба.

– Не очень, – отмахнулась Арлетта, достала платочек, стерла помаду с края чашки и кокетливо добавила. – Я более‑менее знаю, что меня возьмут.

– Откуда ты знаешь?

Арлетта подперла языком щеку и, прищурясь, посмотрела на Сабу.

– У меня есть друзья там, наверху, – скажем так.

Глава 5

Дом провел часа два возле служебного входа в ожидании Сабы. За это время швейцар, сидевший за стеклянной перегородкой, прочел с начала до конца газету «Спортинг Лайф». Мимо проносили ящики с бутафорией, ворох сценических костюмов. Слышались обрывки фраз. «Я работала с Мейбл несколько лет назад, она прелесть, но – увы – любит рукава с пуфами, вообрази!» – громогласно говорила дама средних лет с крашеными волосами. Или: «На твоем месте я бы пошла в костюмерную», – это сказала жеманная коротышка в клетчатом пальто.

И тут появилась Саба. Она словно порхала в воздухе. На ее лице блуждала улыбка, на щеках горели яркие пятна. Начинался дождик. Прохожие, одетые в черные и коричневые пальто, раскрывали зонтики.

Она шагнула на тротуар и очутилась прямо перед Домом.

– Я Доминик, – сообщил он. – Я жду вас.

– Ждете? Меня? – Ничего не понимая, она нахмурилась, но вскоре ее лицо прояснилось.

– Господи, – сказала она. – Я ведь видела вас тогда в пижаме и теперь не узнала. Вы выглядите как новенький.

Такие же слова сказала при встрече и его мать, и так же неискренне.