Жасминовые ночи

– Красивые у тебя волосы. – Саба не могла оторвать глаз от своей новой знакомой. Арлетта была самой шикарной женщиной, каких она видела в своей жизни, а в этой ее пантомиме не было ни малейшего тщеславия.

– Ой, видела бы ты меня в прошлом году! – Арлетта оскалила зубы, проверяя, не окрасились ли они помадой. – В Валетте – это на Мальте – я зашла в салон, и там мне сделали перманент. А утром я проснулась и обнаружила, что половина моих волос осталась лежать на подушке. Представляешь? Я чуть не умерла от разрыва сердца.

Они засмеялись. Тут распахнулась дверь, и в гримерку ворвался толстый старик в белых перчатках, во фраке и больших лакированных полуботинках.

– Что я слышу? Знакомый колокольчик смеха! – Он поднял свои нарисованные брови.

– Боже мой! Малыш! – Арлетта вскочила и крепко обняла старика. – Я и не знала, что ты здесь. Мне никто не сказал.

Это знаменитый Вилли Уайз, – сообщила она Сабе. – Он работал в Брайтоне в группе «Агли Систерс». Мы вместе ездили в Северную Африку и на Мальту. Верно, мой сладкий?

А эту красавицу, – добавила Арлетта, – зовут Саба Таркан. Ты кто, милая? Субретка?

Саба ответила, что ее, возможно, возьмут на место певицы по имени Эльза Валентайн. Ее собеседники вытаращили глаза.

– Ого! – воскликнула Арлетта. – Ну и ну, значит, ты хорошо поешь. До меня дошли слухи, что в Тунисе у нее был срыв.

Саба похолодела.

– Из‑за чего?

– Ой, я не помню, – ответила Арлетта. – С такими, как мы, это часто бывает. Многие остаются на обочине. Это…

– Ладно. – Вилли поднял руку, останавливая поток ее слов. – Не надо списывать ее со счетов. Меня послали за вами обеими. Ну‑ка, лыжи в руки, коньки под мышку и марш в зал. Скоро ваша очередь.

Они опять шли по полутемному коридору. Впереди них шествовал надменный, щеголевато одетый блондин.

– Да, мой дорогой, я вернулся, – говорил блондин своему спутнику в военной форме. – После ярких огней я чувствую себя кротом, но что поделаешь. – Его спутник что‑то промямлил в знак сочувствия, а блондин томным жестом откинул со лба прядь волос. – Ох, она была просто ужасна, – заверил он. – Ежеминутно жаловалась на все. И она отнюдь не настолько талантлива, как о себе возомнила.

Арлетта ткнула Сабу в бок и передразнила манерную походку блондина. Вот он открыл дверь зала. Сердце Сабы лихорадочно заколотилось. Ох, Иисусе Христе, Дева Мария и Святой Иосиф, что сейчас будет?! Ведь это сцена знаменитого Королевского театра! Через считаные минуты ее ждет триумф или позор. Когда ее глаза привыкли к полумраку, она увидела, что сцена, кое‑как разгороженная для прослушивания, выглядела до обидного маленькой – не такой, как она себе представляла, а намного меньше. Огни рампы не горели, все казалось призрачным и жутковатым. «Но нет, это не имеет значения! Что бы там ни было, – сказала она себе, – но я до конца жизни буду помнить эти минуты. Сейчас я буду петь и танцевать на этой сцене, и это само по себе уже кое‑что значит!»

Блондин чопорно свернул свой плащ и положил на кресло позади себя. Он курил сигарету и что‑то настойчиво говорил трем мужчинам в военной форме, которые сидели в партере среди пустых рядов кресел. На многих креслах до сих пор оставались следы той роковой бомбежки – известковая пыль и мелкие обломки кирпича.

В четырех рядах от них сидела бледная девушка в балетных туфлях; ее пальцы судорожно сжимали черную сумку. Возле нее примостился старый комик, молчаливый и задумчивый.

– Ну что? Начинаем? – прозвучал из партера бесстрастный голос. – Сегодня нам нужно много всего сделать. Старина Вилли, ты первый. Давай!

Рядом с тремя мужчинами заняла место стенографистка с блокнотом. Зазвучала музыка – трубы, свистки и нелепые, потешные тромбоны. На сцену выскочил старина Вилли в своих лакированных туфлях и закричал:

– Ну, вот мы и приплыли!

Арлетта крепко стиснула руку Сабы, вонзив ногти в ее ладонь.

– Вилли просто необходимо, чтобы его взяли, – прошептала она в полутьме. – Несколько месяцев назад у него умерла жена. Они прожили вместе тридцать четыре года. Старик раздавлен горем.

Вилли неуклюже опустился на артритное колено и дрожащим голосом запел «Миссисипи»33. Молчание аудитории показалось Сабе оглушительным – ни смеха, ни аплодисментов. Не имел успеха в партере и его следующий номер – коронный, как шепотом сообщила Арлетта: безнадежно искаженная версия детских стишков под названием «Крашеная Тапочка и Сорок Разбойников».

Зато Арлетта смеялась от души; к ней присоединилась и Саба. Вилли был действительно забавным.

После следующей шутки, про женское трико до колен и его полезные свойства – «раз – и его уже нет» – за оркестровой ямой встала призрачная фигура и спросила:

– Мистер Уайз, надеюсь, вы понимаете нашу линию в отношении пошлости?

– Простите? – Нервно моргая, старый актер подошел к рампе.

– В случае, если вас утвердят, вам придется давать нам на одобрение все сценарии. Мы четко знаем стандарты, по которым хотим жить. Надеюсь, вы тоже.

– Сэр, все своевременно и правильно. – Вилли стоял в синеватой дымке и напряженно улыбался. – Я понял предупреждение. – Щелкнув каблуками, он отсалютовал; трудно было понять, то ли он сделал это в насмешку, то ли просто от испуга.

Бледная девушка встала с кресла, сняла твидовое пальто и осталась в балетной пачке цвета морской волны. У нее оказались длинные ноги и замечательно красивые руки. Она порхнула на яркий свет и встала на сцене, вопросительно подняв очень тонкие брови. На ее бледном лице застыла напряженная улыбка.

– Янина де Вер. Я из Уэллс‑Садлера, может, вы помните? – В ее звучном голосе слышались слабые следы Манчестера.

– Чем вы нас порадуете, мисс де Вер? – прозвучал вопрос из партера.

– У меня обширный репертуар, в нем есть и чечетка, и греческие танцы. Я очень многосторонняя танцовщица.

– Ох ты какая, – пробормотала Арлетта.

– Что ж, пожалуй, что‑нибудь короткое. Не будем тратить время.

Мисс де Вер прокашлялась и встала лицом к кулисам. С заискивающей улыбкой кивнула женщине в военной форме, и та опустила иглу на граммофонную пластинку. Зазвучала надрывная и слащавая мелодия. Танцовщица прыгала по сцене, кружилась вихрем, с легким топотом пробежала вдоль края сцены, держа ладони над глазами, словно отчаянно кого‑то искала. Руки, длинные и тонкие, шевелились, словно морские водоросли. В завершение своего номера она выполнила серию безупречных сальто, испачкав ладони пылью, села на шпагат и направила полный триумфа взгляд за огни рампы.

– Неплохо. Благодарю вас. Следующий, – прозвучал из партера все тот же бесстрастный голос.

– Саба Таркан. Пожалуйте на сцену. Скорее! Поторопитесь!

Доминик, незаметно пробравшийся на верхний ярус театрального зала, встрепенулся, напряг зрение и направил его на певицу. Сестра передала ему слова Сабы, но он оставил их без внимания – ему хотелось еще раз послушать, как она поет. А еще он хотел доказать себе – кому же еще? – что сможет добиться ее, если захочет.

Он попал в театр, сунув полкроны добродушному швейцару, и тот пожал ему руку и сказал: «Мы многим вам обязаны, парни». В бумажнике лежало ее письмо, в котором она написала, что рассчитывает приехать 17 марта на прослушивание в Королевский театр на Друри‑Лейн.

Саба прошла между рядами кресел и поднялась на сцену. Со спины она в своем красном платье казалась очень юной и хрупкой, и Дом снова восхитился ее фантастически прекрасной осанкой и гордой поступью. Такая манера держаться сама по себе говорила о многом – мол, поглядите на меня, я достойна вашего внимания.

Он уже слышал ее смех, громкий и заразительный, когда выступал старый комик. Если она и робела перед своим номером, то явно не хотела это показывать.

Его она не видела. Она стояла в неярком круге света, улыбалась темным силуэтам в партере и думала: «Вот он, этот миг». Хмурый аккомпаниатор взял ее ноты. Она прокашлялась, и в этот момент ей почему‑то вспомнился Карадок Джонс, ее старый учитель пения. Он дал ей много советов, как раскрыть глотку, как расслабиться и вытянуть высокие ноты. «Я хорошо тебя учу, – говорил он. – Тебе не придется беспокоиться за свою диафрагму и дыхание, все у тебя получится». Но чаще всего, помимо обучения технике пения, он внушал ей, что певица не должна робеть и что храбрость – залог успеха.