Страница 148 из 176
– Насчет того, чтобы... к американцам уйти, это она не всерьез сказала, я думаю, – сказал Дежнев. – Так, сгоряча сболтнула.
– А ты знаешь, я не уверен. То есть, нет, конечно, всерьез у нее таких планов быть не может, но под влиянием этого своего супруга... Я, впрочем, к нему несправедлив, он-то как раз в обратную сторону стремился, дурень. Но то, что его арестовали, на Татьяну подействовало ужасным образом. Хотя чего иного они могли ждать – в данной ситуации? Поэтому я и опасаюсь, как бы она сгоряча чего не выкинула. Вплоть до побега... благо они там все эти зоны вдоль и поперек успели уже исколесить.
– Домой бы вам ее поскорее отправить.
– Я уже думал. Но, во-первых, до полного окончания фильтрации никуда ее не пустят, да и потом куда ей ехать, к кому... Здесь она все-таки при мне, а там? Там она с ее нынешним настроением такого может натворить, что...
– Я попробую с ней поговорить, Александр Семенович, – сказал Дежнев.
– Попробуй, да. Хотя не уверен, что из этого что-то получится. Ты не узнаешь ее, Сергей.
– Что, сильно изменилась?
– Не внешне, нет. Внутренне это совсем не тот уже человек... хотя тогда она еще и не была по-настоящему человеком, я думаю.
– Ну, почему же. В семнадцать лет? Я Таню воспринимал как совершенно взрослого человека.
– В общем, да, ты прав. Взрослый человек тоже ведь не окаменелость, каждые десять лет оглядываешься на себя самого и думаешь: странно, каким был дураком... У тебя-то самого какие теперь планы?
– Пока никаких, служу вот...
– Семью думаешь выписывать?
– А что, разве есть такая возможность?
– Да, офицерам оккупационных войск можно будет жить с семьями, это уже решено. Надо только будет подумать, где тебе лучше будет – здесь продолжать или, может быть, в Германию лучше перебраться.
– Да мне все равно, – сказал Дежнев. – Хотя, если так подумать, здесь все-таки лучше, наверное... народ другой. Они-то во время войны были вместе, в вермахт не разбирали, кого призывать – немец там или австриец, но сейчас это уже чувствуется... Не упускают случая подчеркнуть, что Австрия, мол, была аннексирована, мы тоже подневольными оказались. А как, интересно, немцы к нам относятся в самой Германии?
– Мне, признаться, редко приходится с ними контактировать. Но когда случается – все происходит весьма корректно, а что там у них на сердце... поди угадай. Тоже, надо полагать, по-разному. Ты прав, здесь психологическая обстановка несколько иная, мне здешние товарищи об этом говорили. В Австрию мы все-таки с несколько иными чувствами входили, чем туда. Там ведь, знаешь, на границе плакаты можно было увидеть: «Вот она, проклятая Германия»...
– Александр Семенович, а правда это, что первые наши части успели там порезвиться? Это ведь не только на плакатах было, каждый солдат, наверное, про себя только и твердил...
– Всякое случалось, – нехотя ответил Николаев. – Но с этим порядок навели сразу, там уже не миндальничали – герой не герой, но если факт установлен, трибунал без разговоров. Жестоко это, может быть, иной всю войну прошел и тут сорвался... но иначе было нельзя, с безобразиями надо кончать сразу. Нам, как ты понимаешь, мало было уничтожить вражеское государство, теперь задача в том, чтобы создать новое, дружественное. Значит, и политика с ними должна быть соответствующая.
– Получится, вы думаете?
– Создать дружественную нам Германию? А почему же нет. Немцы народ послушный, дисциплинированный, да и какой у них выбор? Всю Германию мы союзникам не отдадим, они и так уже две трети оттяпали... практически не воевавши. Так что в нашей зоне придется уж фрицам строить социализм безо всяких там приставок типа «националь». Наш, ленинско-сталинский. Мы им помогаем уже, в Дрезден недавно Микоян приезжал – вместе с Коневым встретился с тамошним обер-бургомистром, обсуждали вопросы восстановления города, завоза продовольствия, так что дело уже идет...
На столике в углу зазвонил телефон, Николаев подошел, снял трубку.
– Не сейчас, нет, – сказал он, послушав. – Минут через двадцать перезвоните, сейчас я занят.
Дежнев, тоже встав из-за стола, украдкой посмотрел на часы.
– Сиди, ничего срочного, – сказал генерал. – Четверть часа у нас еще есть. Так договорились? Присылать к тебе Татьяну?
– Ну... «присылать», может быть, не стоит, но если она сама захочет приехать, я буду рад... повидаться.
– Естественно, сама, под конвоем я ее отправлять не собираюсь. Послушай, Сергей, я вот думаю – ты все-таки выпил, может, отдохнешь здесь у меня? Или дам тебе водителя, назад его попуткой отправишь.
– Нет, спасибо, и отдыхать не буду, и без водителя обойдусь, я и не чувствую уже, что пил. Александр Семенович, а как же все-таки там, в Энске, так все и осталось невыясненным?
– Где? А-а, в Энске! Нет, там выяснилось. Часть гестаповского архива была потом найдена в Ровно, в том числе копия докладной записки того чиновника из Берлина, с которым Татьяна ездила, когда ее арестовали. В записке он подтверждает, что сам отправил в Энск арестованную переводчицу в сопровождении украинского полицейского. Кстати, нашелся и человек, из-за которого провалилась группа Кривошеина. Если помнишь, у Татьяны перед войной были неприятности по комсомольской линии – что-то она там не то своим пионерам говорила...
– Ну-ну, как же!
– Так вот, тот бдительный товарищ, который тогда ее «разоблачал», – он и выдал.
– Шибалин – из горкома? Ах, сволочь, – ошеломленно сказал Дежнев. – Ведь каким идейным прикидывался... Так он что – нарочно остался сотрудничать?
– Я, брат, с подробностями не знаком. Кажется, он в свое время тоже не успел эвакуироваться, скрывался где-то в селе, а летом сорок третьего до него добрались. Ну, остальное можно себе представить...
За рулем майор если не трезвел, то, во всяком случае, умел загнать хмель куда-то внутрь, подавить его усилием воли. Так было и на этот раз. Выбравшись из Вены и благополучно миновав контрольно-пропускные пункты, он выжал педаль акселератора до упора и гнал так минут двадцать. Потом поставил машину на обочине, перепрыгнул через кювет и побрел от шоссе. Свежая трава шелестела под сапогами, было жарко, в солнечной дымке высились на юге зубчатые горы, пестрые, словно в ломаных линиях камуфляжной раскраски, – сиреневые, коричнево-зеленые, лиловые. Где-то в небе пел невидимый жаворонок. Немецкая каска, уже тронутая ржавчиной, зазвенела и откатилась в сторону – еще месяц назад здесь шли бои.