Страница 146 из 176
Так начался мир.
Дежнев плохо представлял себе его. Пока он еще не мог освоиться с ним настолько, чтобы начать строить планы мирной жизни.
Одиннадцатого мая восточнее Праги прекратили сопротивление остатки группировки Шернера. Теперь всюду в Европе стало тихо, война продолжалась лишь на Дальнем Востоке – англичане освобождали Бирму, американская морская пехота огнеметами выжигала последние опорные пункты японцев в джунглях Лусона и Окинавы. Советско-японский договор о нейтралитете Москва денонсировала месяц назад, и первые воинские эшелоны уже потянулись из Германии на Дальний Восток – без огласки, но и не особо засекреченно.
Так что, пожалуй, планировать свою гражданскую жизнь было пока и преждевременно; но думать о ней мешало не только суеверное опасение, что вот только размечтаешься, а тут тебя по боевой тревоге, и давай куда-нибудь к Тихому океану. Больше мешало другое: он – муж, отец – совершенно не представлял себе, как будет жить с женой и сыном. Сын еще мал, а жена...
Что ж, он трезво, без иллюзий, признавался себе в том, что Елена для него, в сущности, незнакомка. Наверное, так начинается всякий брак, даже если знакомы были давно, да хоть и вместе росли (расти вместе – одно дело, а вот вместе строить семью – это уж задачка посложнее); но тут уж и вовсе. Не то чтобы он сомневался в каких-то человеческих качествах, этого не было. И от той неприязни, которую он испытал при первом знакомстве, давно уже не осталось и следа. Его доверие к ней было полным.
Уже одно то, как она тогда исчезла, скрыв от него беременность, говорит само за себя – ведь если бы не письмо покойного Игнатьева, он до сих пор не знал бы, что у него растет сын! И все же, все же...
Насколько было бы все проще, будь в живых мать. Поселились бы они все вместе и, пока он еще в армии, успели бы притереться друг к другу, уже образовалась бы семья, а потом и ему легче было бы в нее войти. Теперь надо хоть Зину к ней отправить. Так и Елене проще будет справляться с Борькой, да и Зине лучше учиться в Ленинграде, чем сидеть в Туле у тетки. Если захочет, конечно. Мать, писала как-то, что становится Зинка упрямой и своевольной, так что может и не захотеть: привыкла, тетка человек добрый, к тому же всю войну прожили вместе, такое сближает. Да, сестренку теперь, пожалуй, и не узнать вовсе...
Словом, будущее представлялось весьма туманным. Единственное, в чем Дежнев был почему-то совершенно уверен, – это что не сегодня-завтра отыщется Таня. Теперь, когда уже слишком поздно, непременно возьмет и отыщется.
А жизнь в Терезиентале шла своим чередом. В комендатуре появились новые офицеры, специалисты по экономике и сельскому хозяйству, в компетенции коменданта оставались теперь вопросы гарнизонной службы и охраны порядка, но порядок обычно не нарушался, а служба шла как положено. Служба, как известно, идет, даже когда солдат спит.
Двадцать шестого мая, поздно вечером, позвонил Николаев. Генерал-полковник поздравил его с окончанием войны, сказал, что находится в Вене, и пригласил приехать позавтракать с ним завтра утром. Следующий день был воскресеньем, комендатура не работала. Дежнев доложился начальнику гарнизона, получил разрешение и в половине девятого выехал в Вену на своем «опель-капитане».
Утро было солнечное, тихое, дорога – отличная, на лугах уже начинался сенокос, и встречный ветер овевал лицо сладким ароматом свежескошенных трав. Гнать не хотелось, он вел машину одной рукой, выставив левый локоть в открытое окошко. Скорее всего, подумал он, у Александра Семеновича новости о Тане, и новости хорошие, потому что голос генерала звучал по телефону весело и жизнерадостно, странно только, что он сразу не сказал ему, в чем дело. А может быть, эта жизнерадостность звучала немного наигранно?
Ему вдруг захотелось отдалить момент свидания с Николаевым. Впрочем, было еще рано, они договорились на одиннадцать. Майор остановил машину на обочине, заглушил мотор и вышел. Возможно, ему не показалось, что наигранно. Почему бы нет? Почем знать, как восприняла Таня известие о его женитьбе; в ней за это время могло все перегореть, а ведь могло и сохраниться...
Но тут уж ничего не поделаешь. Кысмет, как говорил Ахмедулин, когда у него посреди дороги кончался бензин или запаска оказывалась спущенной. Кысмет, судьба, рок. Значит, и впрямь не суждено им было, мать, как в воду глядела: «Чует мое сердце, сынок, не будет у тебя с Танечкой счастья». Она-то другую причину имела в виду, считала, что Таня вообще ему не пара – избалована, легкомысленна... Трудно сказать, конечно, как сложилась бы у них жизнь, если бы не война; но нет, он верил, что никакие трудности, никакие осложнения не могли бы заслонить и испортить главное. Но тут уж вмешалось другое, что толку теперь гадать. «Чего же ты наделала, проклятая война...».
Ровно за пять минуг до назначенного времени Дежнев подкатил к большому отелю, реквизированному военной администрацией. Лифт не работал, и он взбежал на четвертый этаж одним духом, прыгая через ступени. Перед дверью номера остановился, переводя дыхание, поправил фуражку, одернул китель.
На звонок изнутри ответил знакомый голос, приглашающий входить.
Николаев обнял его, похлопывая по спине.
– Да, брат, – сказал он, – все-таки мы ее доломали, эту войну, а? И дожили ведь, чтобы увидеть своими глазами, вот что самое удивительное... Ну, дай хоть взгляну на тебя – сколько времени не виделись, – ну, герой, орденов-то, орденов, батюшки...
Майор смутился – у самого генерала на кителе не было Ничего, кроме Золотой Звезды Героя и радужной полоски узких разноцветных ленточек – такие ему случалось видеть и на офицерах союзных армий, в английской и американской зонах Вены; у нас такая манера носить награды была не распространена, он даже вообще не знал, что она разрешается.
– Да я, понимаете, решил вот – привсем параде, так сказать...
– И правильно сделал, боевыми наградами гордиться надо, ты не в штабе их выслужил, а на меня не гляди, это я просто по старости не люблю бряцать регалиями, да и проще так – легче. Я, кстати, тебя и со вторым просветом еще не поздравил, – словом, прошу к столу, у меня, как видишь, тут уже полная боеготовность, сейчас за все сразу и выпьем. Прошу!