Евангелие от обезьяны

И да, это страшно.

Потому что, когда они придут к нему, они скажут…

Не знаю, что-нибудь типа…

Они ему скажут: «Эй ты, подвинься. Здесь слишком мало места».

Сила – вот что они видят за каждым научным открытием. Не важно – медицина, археология, космос, математика. Все это слова обезьян. Не их. В первую очередь они смотрят, можно ли с помощью этого открытия управлять душами и знаниями. Можно ли этим пасти стада? Можно ли стать еще сильнее?

То же самое случилось с Героняном. Вы же не думаете, что такой масштабный проект мог пройти мимо трех букв? Он и не прошел. Но даже с железом в голове люди оставались людьми. Они лишь слегка поменяли угол обзора, но этого пока еще было мало. Это была еще не сила. До поры до времени.

Пока один из них не написал книгу и не сжег себе мозг. Потому что вначале, как ни смешно, всегда бывает слово. Вначале было слово, вот так вот. Вот вам долбанная правда. Проклятая правда, от которой мне уже не спрятаться. Но знаете, я и не стану. Хватит, я прятался всю жизнь, заперся в своем бункере, и что? Что мне это дало? Одиночество? О да, в этом плане я действительно подобен крутому парню среди галактик. Но во всем остальном я как был обезьяной, так и остался. И мне надоело.

Когда я сжег себе мозг, они приходили. Они исследовали меня, осматривали, брали анализы. Я был не против, ведь они платили деньги, их врачи подняли меня на ноги. Вернули к жизни. Да… я был вовсе не против.

А они поняли, что если усилить блок Героняна, то им откроется путь к такому источнику силы, которого люди еще не знали. Полная, тотальная власть над душами, умами, мыслями, желаниями… Над тем, что есть Человек.

Азимут был талантлив. Он чувствовал гармонию, мог превратить разрозненные звуки в симфонию. Но ему, как и остальным кроликам доктора Героняна, не хватало силы. Почему? Никто этого, конечно, не узнает. И я не знаю. Только догадываюсь. Я думаю, что кораллы нашего прошлого не могут расти в силе. Этот фильтр отсеивает животное в человеке и тем самым делает нас слабее. Путь к Богу – через слабость, через смирение, ведь так написано в Книгах. Это есть в каждой религии, в каждом священном писании, в каждом толковании.

Но эта логика противоречит их логике. Слабость – это всегда провал. Слабость – это всегда потеря контроля. Слабый не может управлять и направлять, не может приказывать и вести за собой. Не может заставить. А они – они не могут позволить себе быть слабыми. И потому они принялись искать силу. То, что усилит сигналы от блоков Героняна. И они ее нашли.

У обезьян. У тех, кто не откликнулся на голос одинокого крутого парня, не пошел к нему, остался тем, кем был. Чьи фильтры не каменели, не обрастали кораллами отработанных материалов. Не отделяли прошлое от будущего, силу от слабости, злость от добра. Ведь для обезьяны все это едино.

Так что они просто поймали трех обезьян и подключили их мозги к мозгу Азимута.

И тогда музыка Азимута обрела силу. Такую силу, какой никто еще не видел. И даже онине представляли, что это за сила. И она с легкостью разрушила стены, границы, все контрольно-пропускные пункты.

И три буквы дрогнули, понимаете? Они попятились.

Но не исчезли. Просто закрыли поплотнее двери, построили новые ангары, заварили окна, взяли тайм-аут. И пока мир купался в любви, они искали возможность обуздать силу. И, наверное – нашли. Я не знаю, как им это удалось. Может быть, то убийство Азимута и не было убийством. Может быть, они просто на какое-то время смогли его остановить. А потом, когда мир умывался уже ненавистью, изучали, искали, рылись, препарировали... Я не знаю. И никогда не узнаю.

Каким-то образом Азимут смог бежать. Ненадолго. Наверное, его схватили сразу после звонка мне. Это уже не имеет значения.

Нико… Думаю, она была нужна им. Думаю, с ее помощью они хотели контролировать Азимута. Или, может быть, я не прав, и на самом деле его схватили намного позже, а у Нико просто выясняли, где он может скрываться, а я потерял чувство времени и хронологии. А может, они взяли ее просто на всякий случай, как запасной план.

Я же простой человек. Я лишь ненамного отошел от этих самых обезьян. Я вижу только то, что вижу, чувствую то, чего могу коснуться. И знание… Да, кое-что у меня есть для крутого парня. Кое-что интересное. Но очень-очень мало…

Я увидел своими глазами, как человек и обезьяны творят музыку. Я не слышал ее, но мне и не нужно было ее слышать. Я ее видел, понимаете? В проводах, в железе, в том, как врач распахивает свой рот: наверное, он что-то кричал мне… Она была там. И впервые я ее почувствовал. То, что мне не было дано мне тогда, на стадионах, в этой краткой вечности любви… Я получил это в контейнерном боксе.

А потом, на долю секунды, на время, которого почти не существует, взгляд Азимута стал осмысленным. И сквозь боль, отчаяние, страх и безумие я получил от него малую толику той силы, которую ОНИ пытались контролировать проводами. Но не контролировали.

То был прощальный дар.

Что-то загудело, завыло, и по экранам мониторов побежала прямая линия. Замыкая расстояния между точками, останавливая весь этот бред. Обезьяны начали трястись в своих креслах, а Азимут наоборот – успокоенно обмяк, и медсестра закричала и уронила капли.

Я повернулся и пошел.

И люди в форме и белых халатах, в камуфляжах и в беретах, с оружием и с какими-то приборами, испуганные, бледные, злые, ничего не понимающие и понимающие все, бежали мимо меня и не замечали, потому что меня скрывала от них сила, которую нельзя контролировать, потому что это противоречит самой природе этой силы. Я шел мимо людей, мимо камер наблюдения, сквозь провода. По минному полю и бетонным плитам, сквозь заборы из колючей проволоки и парки машин, забитые начиненным смертью железом. Меня никто не видел.

Я очень устал. Но знал, что буду идти и идти. Дни так дни. Годы так годы. Это все уже не имело значения, а моя усталость питалась подаренной силой. Я шел домой. Но в этот раз – впервые – не для того, чтобы закрыть за собой дверь. Скорее наоборот. Я шел, чтобы распахнуть настежь окна. Я точно знал, как следует поступить.

Он жил на третьем этаже, и в его гостиной была открыта форточка. Странно, что только она – учитывая температуру плавления окружающего мира. Но все ж лучше, чем ничего. По крайней мере мне не пришлось разбивать окно.

Залезть на третий этаж оказалось сложнее, чем в окно подъезда. Но на его балконе даже не было всех этих ужасных досок и кусков шифера, которыми люди из какого-то извращенного чувства совковой эстетики обычно заставляют прутья балконных решеток; а рядом свисала еще и водосточная труба, ведь его квартира угловая, – а я так давно не лазал по водосточным трубам. В общем, за те самые ничем не заставленные прутья я и зацепился, оттолкнувшись вверх от опоры трубы и стартовав с перил балкона этажом ниже. А туда перебрался по желтому газопроводу из окна лестничной клетки. Оба раза было страшно.

Но развернуться и уйти не солоно хлебавши именно сейчас уже было нельзя. Грохнуться вниз? сесть за незаконное проникновение в чужую квартиру? Да плевать. Мне все равно, что со мной будет, если я не добью всю эту историю и не выгрызу свое чудо.

Говорят, открывать окно снаружи через форточку лучше всего трубкой с насадкой от пылесоса. Мне рассказали об этом, когда много лет назад я снимал квартиру на первом этаже, и сумасшедшие друзья-тусовщики – те самые Бобы, Джеки, Лелечки и прочие Баттхеды – иногда брали эту нору на абордаж через окно, не дожидаясь моего прихода с работы. Человек по прозвищу Конь жил в соседнем доме; он бегал к себе, снимал с пылесоса трубку, открывал ею мое окно, запрыгнув снаружи на подоконник, а затем проходил через кухню в прихожую и уже изнутри отпирал дверь всем остальным. Я вспоминаю все это, когда в углу балкона среди покрытых паутиной кастрюль, ржавых инструментов и многолетней жухлой листвы вижу допотопный «Буран», похожий на космический корабль из фантастических фильмов шестидесятых. Мои сумасшедшие друзья, как выясняется, не врали: поддеть шпингалет насадкой – и вправду пара пустяков.