Евангелие от обезьяны

Я ведь не один знал о Зомбаланде. Кроме меня, о нем знала девка, которую под меня подложил онистский служка Пороков.

Когда я пришел к ней за фотографиями, она говорила, что понятия не имеет, где это снято… Ну-ну. Впрочем, могла и впрямь не знать. При современном развитии средств связи ей было достаточно засунуть в трусики микротрекер и навязаться ко мне в провожатые – и все, любые мои передвижения проецируются на все мониторы Лубянки; ей остается лишь следить за сохранностью трусиков.

Ощущая себя наковальней под ударами кувалды Тора, осознаю запоздалое. Она ведь прислала мне SMS. Она, сучка, SMSила мне на мобильный телефон.

На новый личный номер, заведенный мною после того, как удушаемый кризисом издательский дом отказался оплачивать старый корпоративный. Между тем именно старый номер до сих пор стоит на визитке, которую я торжественно вручил ей на выходе из «Калины Москоу».

Визитки были напечатаны тиражом в тысячу экземпляров весной две тысячи восьмого. Еще до кризиса. Заказывать новые, чтобы пьяные коллеги и деловые партнеры звонили мне из-за границы на личный номер за мой счет, я не стал. Соответственно, не могла его знать и чертова прошмандовка. При том, конечно, условии, что ей его не сообщил третий персонаж мелодрамы.

«На апостольство у тебя нет никаких шансов, парень, – злорадствует уже почти было затихшее второе «я», когда я ломлюсь в спальню Лины и обнаруживаю, что долбанная Мата Хари, хоть и валилась с ног от усталости и трэш-пойла, а все ж не забыла запереться изнутри. – Сам говорил, ему не нужны дебилы. А ты, как только что выяснилось, именно что из таких».

…а слова путаются в голове, как будто вместо мыслей мне вложили в сознание дешевые китайские наушники, и они тряслись всю дорогу, пока не запутались в комок проводов. Их можно привести в порядок, но – к черту. Они такие дешевые, что проще купить новые. Голова раскалывается. От жары, от лавины событий, от впечатанных в сетчатку глаз воспоминаний о том, что я совершил. Закрываю глаза и вижу… Есть грехи, которые не замолить. Не потому что это невозможно, нет. Бог, наверное, понятливый дядька, поймет и меня. Но нет, дело в другом. Дело в том, что надо отвечать за свои поступки, иначе они растворяются в тебе, выматывают, отравляют тебе кровь. И тогда не хочется жить, а я должен жить. Дотянуть до последней страницы.

Знаете, был момент, я сидел совсем без денег. Давно. До всей этой херни с разъемами, до войны, до Нико, до мудака Азимута. Короче, очень давно… Я тогда учился, а по вечерам подрабатывал на сортировочной станции обычным грузчиком. Мы разгружали товарняки, в основном какой-то бытовой хлам, но раз в месяц подгоняли вагоны со строительной стекловатой. Эта стекловата шла огромными брикетами… не знаю, как это точно называется. Без разницы. В общем, они вроде и особо тяжелыми не были, но почему-то именно на этой долбанной стекловате мы выматывались как никогда. Как собаки. И как собаки чесались. От стекловаты нереально было спрятаться, кутайся не кутайся, без разницы. Она лезла во все щели, под одежду, в карманы, в рукавицы, в ноздри, в уши, везде. И к этому никак не получалось привыкнуть. Ты просто чесался и бесился. Постоянно, много дней после того, как вагоны были разгружены. А когда чесотка проходила, появлялся новый вагон со стекловатой. И мы кутались с ног до головы, даже заматывали рукавицы скотчем, как на костюмах химзащиты. Без толку. Все начиналось сначала. Проклятая стекловата, я по сей день чешусь от одних мыслей о тех вагонах. Понимаете? Двадцать лет прошло, даже больше. А я так и чешусь. До сих пор.

Погодите, я сейчас объясню, к чему все это чесоточное отступление. Не разбегайтесь.

У нас была странная бригада. Хотя нет, это теперь так кажется. А тогда – вполне нормальная бригада была. Хохлы, татары, азеры, один дагестанец из мединститута, русские, осетины, корейцы. И мы все чесались там. Поголовно. Потому что стекловате было до фонаря, обрезан у тебя член или не обрезан. По хрену, танцуют все!

Однажды, уже после войны, мне воткнуло узнать, как там эти парни. Глупая идея, но на этой идее поднимают деньги умники, придумавшие все эти сайты, знаете, с одноклассниками, однокурсниками, сослуживцами и сокамерниками. Рано или поздно людям хочется узнать, как там эти ребята. Эй, как вы там? Понимаете? После войны. После того, как Азимут трахнул вам мозг, тот самый Азимут, который трахал мою девчонку. После того, как построили стены. Как жизнь, пацаны? Все ништяк?

Но я вовремя остановился. Знаете почему?

Я подумал: ну вот приду я туда, и что? Что мне расскажут такого, чего я не знаю? Или что я узнаю нового из того, что мне хочется узнать? Да ни хрена. Нет, ну правда, что?

Что семья дагестанца Мусы была в плановом порядке вырезана во время зачистки? Что сам дагестанец Муса, медик, давший клятву Гиппократа, ставил растяжки на дороге, по которой шли санитарные обозы? Что хохлы были расстреляны за мародерство, когда пытались найти в брошенных домах еду, потому что подыхали с голоду? Что азербайджанец с русским именем Дима бросился под русский танк, обвязавшись противотанковыми гранатами? За то, что русский парень Лешка Зубарев расстрелял из танка мирно спящую деревню, получив непроверенные разведданные о нахождении боевиков? Или что корейцев Кима и Пака вместе с их семьями сожгли в избушке, где они молились своему Богу, прося его о спасении? Или о том, как осетин Алан сошел с ума, расстреливая пленных солдат в каком-нибудь Зеленограде?

Видите? Видите, что с нами всеми случилось? Со мной…

Я перестал надеяться, перестал верить в лучшее.

Я допускаю мысль, что все те ребята, которые чесались вместе со мной от долбанной стекловаты, выжили, остались прежними, не мутировали в этом ебаном чане с глобальным мутагеном ненависти. Допускаю.

Но я в это не верю. Это тоже стекловата, глобальная, мать ее, вселенская стекловата, от которой не спрятаться, потому что она везде, в голове, в душе, на руках. Особенно на руках, и от нее не отмыться. Человеческое дерьмо, собранное в строительные брикеты и отгруженное на сортировочной станции где-то там, выше, чем мы можем разглядеть.

И во всем этом виноват Азимут. Только он. Считайте меня упертым маньяком, но я так думал, думаю и буду думать. Он обманул всех, даже тех, кто в него не верил. И не важно, кем он оказался на самом деле. Вы помните, что он кричал? «Эй, засранцы, любите друг друга, в вас так много хорошего, делитесь друг с другом, будьте счастливы, будьте добры, будьте, мать его, детьми». А из огромных колонок летели тонны стекловаты, но мы не замечали этого. Даже те, кто стоял в стороне и не верил – не замечали.

Но она летела, дорогие мои. Эта долбанная стекловата летела и забиралась во все щели. Только мир был под кайфом и не одуплил этого сразу.

Пока каждый его уголок не начал чесаться и расчесывать себе кожу до мяса, обливаться долбанной кровью, блевать, глядя на судороги убитых, затыкать уши, чтобы не слышать, как кричат корейские женщины в горящем доме. Но было уже поздно! Эта стекловата, она была уже везде. И оказалось, что добра в нас очень мало, мы потратили его там, на стадионах, слушая священную музыку Азимута, и когда он ушел, осталось только расчесанное в кровь мясо. И вот тогда да, тогда мы начали щедро делиться, потому что оказалось, что трудно смотреть на самих себя, стоящих по колено в мясе, а очиститься не получается! Не умеем! Нас учили раздавать добро, оставаясь добрыми, а все, на что мы оказались способны – разбрасывать вокруг себя дерьмо, оставаясь в дерьме. Океаны дерьма! Материки! Библии и Кораны, запятнанные, испачканные, изнавоженные нашими руками.

Вот, кто мы такие, братья и сестры. Все просто. Мы злые.

Мы ненавидим. Мы скалимся. Мы убиваем.

Это мы…

И зачем, скажите мне, столько долбанных сотен лет наша лимбическая область на наших долбанных мозгах обрастала всей этой штукатуркой сознания? Только для того, чтобы осознать, какое мы дерьмо? Что ни хрена в нас не изменилось, и мы грязные обезьяны? Обезьяны, обросшие проводами, воткнувшие себе в тело разъемы, научившиеся мерить расстояния терабайтами, не прекращая перезаряжать автоматы? Вот дерьмо!