Евангелие от обезьяны

Когда она открыла мне дверь, на ней были простые тертые джинсы и красная рубаха навыпуск – мешковатая настолько, что даже третий размер не особо бросался в глаза. Но, боже мой, как же она при этом выглядела. Многих вы знаете женщин, которые без мейк-апа выглядят лучше, чем с мейк-апом, а в джинсах с рубашкой более желанны, чем в мини и декольте?

И вот теперь такая женщина восторженно поглаживает обшивку двери суперкара, который считает моим, и столь же восторженно спрашивает:

– А что такое правильная аэродинамика?

– Правильная аэродинамика – это когда в ливень и град на 100 км/ч заднее стекло остается сухим, – цитирую в ответ свой же обзор, написанный пару месяцев назад. Уж и не припомню, какой тачке посвящалась та ода.

А мгновение спустя в поле нашего зрения начинает маячить ракета. Правда, она уже давно не подсвечивается прожекторами так, как двенадцать лет назад, и города, научный потенциал жителей которого она когда-то символизировала, тоже нет; но все же. Все же: это определенно та самая ракета, что маячила на заднем плане одной из фотографий, которые Лина нашла в старом альбоме братишки Бара.

И эта карточка, и остальные фото с той тусовки валяются кипой на тщедушном заднем сиденье XK R. Паркуясь к обочине у поста дорожной полиции и загребая их лапой, чтобы сличить координаты на местности, в который раз удивляюсь: зачем, ну зачем все-таки Пол Хёрли предусмотрел в салоне этот рудимент, второй ряд сидений?

«Паркуясь, я взвел затвор моего сорок пятого», – написал бы полвека назад в своем современном американском детективе Эрл Стенли Гарднер или Микки Спиллейн. И был бы прав: потому что бывший город Королев, куда сначала селили продвинутых ученых, потом обычных сотрудников НИИ, потом работяг и гастарбайтеров, а потом оттуда убежали даже они, поскольку пришли зомби, – этот бывший город нынче принято проезжать галопом, не останавливаясь; а я вот остановился.

Ну так американский детектив ведь сильно отличается от советской реальности. В частности, тем, что мой наградной травмат у меня отняли по приговору суда и новый выдать не могут, не говоря о боевом оружии. Так вышло, что пару лет назад я трижды выстрелил в азербайджанца в свободной зоне; не насмерть, но в голову и, главное, в ущерб иллюзии существования дружбы народов.

Жертва моей агрессии упилась мохито в баре FreeTrade, полезла за догоном без очереди и порезала двоих возмутившихся. Тоже не насмерть, что говорило суду в ее, жертвы, пользу; но третьим мог стать я, а четвертым – Стас, тогда трехлетний (и еще такой, как на иконке). Во всяком случае, я так подумал, и основания на то имел более чем веские: мы тоже зашли тогда в бар FreeTrade, потому что Стас попросил пить, а вокруг не оказалось ни одного ларька. И тоже стояли в очереди к кассе – ровно вслед за порезанными.

Я до сих пор жалею, что те пули были резиновыми. Так я сдуру и заявил в суде, который пожизненно лишил меня права на ношение огнестрела. Впрочем, вряд ли меня могло бы спасти демонстративное раскаяние. Толерантный суд при помощи элитного чеченского адвоката выяснил: парень имел целью порезать только тех двоих, которых порезал, а нас трогать не собирался. В таких случаях среди простых советских мужиков принято поводить усами, разводить руками и бессильно поднимать домиком кустистые брови на красной роже. «Извини, брат, политика». И простые советские мужики правы: это действительно она и есть, извращенная онистская политика, фантом многонациональности по цене справедливости. Да здравствует мазафакин ЮЭсЭсАр, самая упертая империя мира. В которой вся жизнь – театр, и люди в нем – дебилы. Даже война если кого и спасает, так только мертвых.

Оказывается, я говорю все это вслух. Ну или как минимум последнюю часть. Потому что она спрашивает:

– Кстати, о мертвых. Что мы будем делать, если они нас прессанут? Тем более мы на такой тачке. Здесь не любят тех, у кого тачка круче «Лады-приоры». – Удивительно, но стоило ей переодеться из блядских шмоток в ковбойские, как она начала говорить как какая-нибудь Красотка Мэри из салуна города Фэйрбэнкс.

Нет, правда. У меня такое ощущение, что я сейчас еду не с той девушкой, которую заваливал в факинг-рум «Калины Москоу» несколько часов назад. А – с какой-то другой. Верите или нет, но без стандартной униформы секс-куклы она перестала выглядеть как овца, говорить как овца и вести себя как овца. Будь у меня побольше времени на общефилософские размышления, я обязательно задумался бы над феноменом. По сути, он ведь не менее интересен, чем курица и яйцо.

Экспериментально доказано, что если самого последнего задрота, над которым издевались в школе и смеются на улицах, нарядить в форму милиционера и отправить шататься по городу, он рано или поздно начнет нагло зыркать на прохожих, обращаться к людям свысока и дешево выебываться в стиле «праа-а-айдемте, предддъ-явите». Но никто пока не выяснил, что в этом преображении первично: сама милицейская форма или же отношение окружающих к тому, кто в нее одет. Хамит ли ряженый оттого, что маскарадный костюм сам по себе дает ему ощущение власти, или наглеет лишь потому, что люди первыми начинают перед ним расступаться и отводить глаза? Так и в нашем случае. Я теперь не знаю, кто изначально записал ту, первую и клубную, Лину в овцы. Возможно, она сама, насмотревшись в зеркало на боевую раскраску постельной авантюристки, которой предстоит в очередной раз раздвинуть ноги в обмен на обещанный мутной личностью игрушечный успех. Но, может быть, это я изначально определил роль, которую ей предстояло сыграть, а она просто не стала выбиваться из заданной колеи? Согласитесь, человека ведь нельзя обвинить в том, что он не выбивается из колеи... Но нет, нет! я не собираюсь лезть еще в одни дебри, мне их на сегодня и без того достаточно.

– Хороший вопрос, – кривлюсь в ухмылке. – Почему ты задала его только теперь?

– Хороший ответ. Потому что ты не говорил, что у тебя нет пушки. У каждого нормального парня должна быть пушка.

– Я и сейчас не говорю, что у меня нет пушки.

– Да, но сейчас я вижу, что ты собираешься выйти из машины и не лезешь в бардачок. А то, что у тебя нет ни кобуры на поясе, ни даже карманов с чем-нибудь выпирающим, я заметила еще раньше.

Хорошо же, – признаю в башке (не могу не признать), – а ведь ты еще и за словом в карман не лезешь. В карман с чем-нибудь выпирающим…Оооо, Лина, девушка в красно-черной фланели. Какой наркотик ты вынюхала для подобного преображения из животного тотема в человека?

– Не стоит мыслить шаблонами, – только и могу ей ответить. – Я, к примеру, нормальный парень, но пушки у меня действительно нет. – И шутки ради еще добавляю: – А поскольку ни у меня, ни у тебя нет еще и «Лады-приоры», нас определенно убьют.

И выхожу из «Яги».

Но тут же замираю, вскрикнув, в унизительном согбенном виде, пребольно наткнувшись во второй раз за день на последствия трех позвоночных грыж. В юности мне явно не стоило так часто таскаться по дешевым клубам и репетиционным базам, навьючив сколиозный подростковый позвоночник тяжелой бас-гитарой «Рикенбэкер». Играй я на губной гармошке – кто знает, возможно, жизнь сложилась бы иначе. А так… Поразительно. Не успел крутой парень выйти из крутой тачки, как его заклинило словно лоха. Причем в одной из самых опасных клоак человечества (а ведь Пороков сегодня предупреждал, что меня убьет именно что моя спина). Ситуация смешного абсурда. Как во французских комедиях шестидесятых с Луи де Фюнесом. Несуразным комиссаром Жювом опираюсь на ребро крыши, тщетно пытаясь скроить хорошую мину при плохой игре.

И знаете, что делает она? Она выбегает из противоположной двери «Яги» и бросается мне на помощь так, как будто меня уже убили. Или, что еще хуже, как будто я – старое неполноценное существо вроде собаки, которую знал щенком и лишь потому не усыпляешь.

– Что, купилась?! – тычу в ее лицо пальцем. Ну а что мне еще сказать. Не рассказывать же девушке, которую знаю первый день, о побочных явлениях зрелости. (Ну да, да, согласен – я знал ее и раньше. Но тогда то был другой человек, у него не было таких сисек и на него так не смотрели, в смысле как на объект вожделения, – так что можно считать, что я познакомился с ней лишь сегодня).