Евангелие от обезьяны

Но ведь у атеистов тоже есть какие-то религиозные симпатии, верно? Называйте это зовом предков, к примеру, или коллективным осознанным. Так вот, я окрестил Стаса потому, что мои дед с прадедом молились Христу, а значит, ему будет молиться и сын – пусть я сам, грешная душа, и молился диджею Азимуту. Так думал я, забыв о том, что у всякого мессии должно быть второе пришествие.

– Папка!

– Что?

– А как ты думаешь, дорого стоят бакуганы?

– Я… я не знаю, дружище. Давай я посмотрю в интернете, а вечером, когда приду домой, тебе все… – Я осекаюсь, вспоминая, что домой, возможно, не приду ни вечером, ни когда бы то ни было вообще. – Все… все расскажу.

Стас несколько секунд молчит, что-то обдумывает – так, словно почувствова мои мысли.

– Ладно, папка, – изрекает он наконец. – Я надеюсь, что бакуганы будут стоить не очень дорого. И ты сможешь мне их купить. Потому что они у нас в садике почти у всех уже есть, а у меня нет. У Глеба есть, у Матвея большого и Матвея маленького. И у Коли Заварзина есть.

– Я посмотрю в интернете и решу, что ты должен сделать, чтобы их заслужить. Пока!

– Пока, папка.

Безуспешно пытаясь проглотить очередной предательский ком в горле, вывожу на монитор самую большую из фотографий, найденных в разделе «Средние» (разделы «Большие» и «Обои», разумеется, пусты). Наивно, конечно, полагать, что это даст хоть какую-нибудь зацепку, и еще наивнее думать, что если эта зацепка есть, то ее обнаружу только я, а онисты не обнаружат; тем не менее, именно так и случается. Верите вы или нет.

На первый взгляд фотка не несла вообще никакой информации. Она была сделана в довольно темном закрытом помещении, идентифицировать которое не представлялось возможным: желтые прокуренные обои, кондовый советский сервант и кусок серого потолка. Фотограф стоял спиной к окну, что можно было понять по распределению света. Азимович никогда не был идиотом, он вряд ли стал бы делать подобное фото на фоне таблички с названием улицы и дома, в котором остановился. Без особой надежды я скопировал фотку и отнес ее дизайнерам с просьбой поколдовать в фотошопе над расплывчатым отражением в створке серванта. Особо долго колдовать не пришлось: как только изображение вычистили, растянули до логичной формы, увеличили резкость и сделали пару флипов, я понял, где была снята эта фотография.

Понимаете, просто я очень часто бывал в той квартире. И все время выходил курить на балкон. А онисты не бывали и не выходили. Поэтому они, смею надеяться, будут идентифицировать место гораздо дольше, чем я.

Просто когда вы постоянно повторяете некий ритуал – например, ритуал курения на одном и том же балконе, – вы невольно запоминаете детали, которые можете даже не фиксировать в мозгу. За вас это делают зрение, слух, обоняние и осязание. В замоскворецкой квартире Равиля Муртазина, моего давнишнего приятеля еще по музыкальной движухе, я запомнил три детали: рисунок на скатерти, на которой мы часто засыпали лицом в стол, обои в туалете, которые подолгу разглядывали, пытаясь отрезветь способом «два пальца в рот», и крышу дома напротив, созерцаемую во время перекуров.

Не то чтобы она имела какие-то особые приметы, нет. Обычная крыша сталинского дома с наклонными скатами и чердачными окошками. Ничего особенного. Просто мозг записывает где-то в невидимых своих регистрах точный угол наклона этих скатов и расположение чердачных окошек относительно друг друга, скатов и точки обзора. Если вас попросят объяснить, как именно располагались эти окошки, вы ни за что не объясните. Но если увидите, тут же узнаете. Без тени сомнения. Феномен визуальной фиксации деталей – так, по-моему, это называется.

Мог ли Азимович так облажаться или он специально оставил ключик, знакомый друзьям и непонятный онистам? Вопрос риторический.

Но в таком случае мне стоит поспешить. Азимович должен понимать, что рано или поздно онисты просканируют каждую крышу города и убежище его вычислят. А раз так, то он изначально не собирался задерживаться у Равиля надолго. «Я дал вам намек, парни, и, если вы настоящие апостолы, вы должны порвать свои обросшие жиром задницы. Кто не успел, тот опоздал». Как-то так.

Есть, однако, нечто, мешающее мне прыгнуть в «Ягу» и ломануться к Равилю прямо сейчас. И это даже не онистский хвост, уйти от которого на 510-сильном «Ягуаре XK R» сложно, но можно. Все гораздо серьезнее.

Дело в том, что, когда Замоскворечье отдали мусульманам, Равиль вдруг вспомнил, что он татарин, о чем дотоле обычно не задумывался. И переезжать не стал.

Мне всегда было интересно, как вечно пьяный волосатый кутила адаптировался в среде ребят, которые живут по шариату; но чужая душа – потемки, я еще и не такие метаморфозы видал. Как бы то ни было, все не так просто, как кажется. Я не Азимович, которому одинаково рады и исламские фундаменталисты, и православные фофудьеносцы, и вудуисты с Гаити. Потому я не вижу причин, по которым муслимы должны выписать мне пропуск, плюс к тому еще и в срочном порядке. Звонок Равилю? «Привет, чувак, мы не виделись десять лет, во время войны я лично завалил двенадцать твоих единоверцев, и это только в ближнем бою, а, кстати, прошел слушок, что у тебя остановился Азимович – не закажешь ли мне пропуск?» Увы.

Придется мне не только рвать задницу, но и ломать голову.

…а у Марата праворульная «Тойота». Такая, знаете, древнее мамонтов, но в отличие от них пережила ледниковый период. Марат купил ее сразу после войны, и уже тогда она была похожа на кошмарный сон об автопроме. Лично мне все время казалось, что кузов и ходовая часть ничем не соединены и на крутом подъеме кузов съедет к долбанной матери, и ходовая отправится дальше голой, как у багги. Однажды, почти сразу после войны, Марат разрисовал ее в духе Furthur и Веселых Проказников... Это было весело. Мы тогда снова привыкали веселиться, после всех этих слишком серьезных дней. После гребанной войны… Учились делать простые вещи и смеяться над простыми вещами. А еще спокойно выходить из-за угла. Я тогда заметил… Знаете, люди все время тянулись к правому плечу. Вы все. И я тоже. Неосознанно. Я еще какое-то время думал, что за рефлекс такой? А потом понял: мы все тянулись, чтобы поправить ремень автомата. Автоматы к тому времени давным-давно сдали, никто ни в кого не стрелял, и люди попрятались за только что построенные заборы… Но мы продолжали таскать на себе автоматы. Их не было, понимаете? Но они все ранво висели на каждом из нас. Что-то вроде фантомной боли, наверное, не знаю. Изо дня в день. Я и сейчас иногда ловлю себя на этом жесте...

И еще мои друзья привыкали говорить друг с другом, не отводя глаза. Почему? Да потому что в тусовке были и мусульмане, и христиане. По крайней мере по разрезу глаз и цвету кожи. А еще точнее, основное отличие было в том, из-под какого флага или хоругви они мочили друг друга во время войны. И это было особенно тяжело. На самом деле от этого так и не удалось отойти до конца, потому, наверное, от той тусовки теперь уже мало что осталось… Трудно начать говорить с кем-то, в кого недавно не задумываясь выпустил бы полную обойму. Короче говоря, уже освоенные банальности, типа – война закончилась, а осколки продолжали лететь. Они и сейчас летают. У этих осколков долбанные вечные двигатели, батарейки «Энерджайзер», они никогда не перестанут бить в свои проклятые барабаны.

Ладно, к черту все это.

В общем… Марат встретил меня на площадке для ожидающих, сразу за КПП. Я прошел через всю эту стандартную процедуру: металлоискатель, температурная рама, и еще эта приблуда с зелеными вспышками, понятия не имею, для чего она. Похожа на ворота из сериала StarGate или на огромную гильотину для сигар. Потом я заполнил анкеты, получил в зубы «Инструкцию по поведению на территории Московской городской исламской автономии» и меня впустили. В целом, обычная процедура, у христиан то же самое, только инструкция немного отличается, но я бы не сказал, что радикально. Если вчитаться, то особенной разницы нет, вот в чем сатира. Только кто их читает, правильно? Вы хоть раз читали эту долбанную инструкцию? Никогда не думал, что скажу это, но, может, и стоило бы. Если верить этим бумажкам, то принципы жизни в мусульманской и христианской локалках почти не отличаются. И это о многом говорит. Охренеть, как много могут сказать такие бумажки, если их правильно читать.