Северные новеллы

Неизвестно, сколько бы мы еще маялись с псами, если бы три дня спустя не примчался Бешеный. Он был страшно худ, живот втянут, как у гончей; правое ухо, словно подрезанное у корня, безжизненно упало на лоб, а но бокам зияли две длинные и глубокие раны. Видно, плутая по тайге, вожак наткнулся на медвежью берлогу, потревожил «хозяина», не в силах переменить свой скверный нрав, вступил с ним в драку. И собаки стали работать с прежним рвением: ими командовал законный вожак.

Забегая вперед, скажу, что ранней весной обратной дорогой мимо нашего жилища проезжали буровики, которым мы так неудачно подарили Бешеного. Они поведали историю бегства вожака. Стало ясно, что его подрал не медведь.

Побег Бешеный совершил еще в дороге. Двое суток — день и ночь — он бился в дощатой времянке, хрипел, скулил. Люди подумали, что зверь голоден, и с опаской сняли ремешок, стягивающий челюсти; при этом он изловчился и до крови располосовал клыками человеческую руку. Пищу гордый, непокорный пес не принял.

Затем он резко, без перехода, успокоился. Лежа со связанными лапами, собака тоскливо глядела в оконце с жиденькими рамами. Там, за окном, сверкал день, мелькали частые деревья, синело яркое небо. Там была свобода, которую Бешеный так желал и любил...

И умный пес понял, что злобой людей, лежащих на нарах и сидящих за самодельным столом, не пронять, не одолеть. Надо притвориться сломленным, покорным. И он притворился таким. Съел целую миску гречневой каши с мясом. Попил концентрированного молока. Даже разрешил потрепать себя по загривку. Воображаю, чего это ему стоило! И люди, успокоенные, обрадованные крутой переменой в поведении собаки, потеряли бдительность. Они развязали пса. А он именно этого и добивался.

Два прыжка понадобилось вожаку, чтобы оказаться на свободе. Один — и он вспрыгнул на стол. Другой — и Бешеный крутолобой головой, мускулистыми плечами вышиб жиденькую раму оконца, на ходу выпрыгнул из санно-тракторного поезда на обочину дороги. Острые края разбившегося стекла, как медвежьи когти, врезались в тело собаки, продрали бока, чуть было не отсекли правое ухо. Вожак побежал обратной дорогой. За ним на снегу тянулся кровавый пунктир.

Люди не преследовали собаку. Побоялись. И правильно сделали. От Бешеного лучше держаться подальше.

Начальник глянул на меня и кивнул на вожака.

— Рука не дрогнет?

— Надо — значит, надо. Не дрогнет.

— Бей под левую лопатку... Нового вожака сразу не покупай. Сначала попробуй в упряжке. Пусть собаки его признают, подчинятся ему.

— Конечно.

— Ну, пошел! До встречи.

— Счастливо оставаться, ребята!..

Последнюю фразу я выкрикнул вместе с ударом бича. Груженная ящиками с керном нарта, скрипнув полозьями, тронулась с места. Вскоре наша хижина исчезла за поворотом реки; впереди виднелась едва приметная тропа, припорошенная снегом.

Ездить на тяжело груженной нарте в дальний путь— это вовсе не удовольствие. Трудная, порою изнурительная работа. То и дело приходится перетягивать дубленые ремни, стягивающие груз, на спуске тормозить осто- лом и ногой, при подъеме толкать нарту, помогать псам- трудягам. Несмотря на мороз, от тебя идет пар, как от разгоряченного скакуна, рубаха не просыхает. Да еще следи, как бы не разбить о ствол дерева нарту или не загреметь под откос самому.

На каждую собаку приходилось груза килограммов по сорок. Это предел. Можно было бы запрячь их цугом — попарно вдоль одной веревки, им было бы полегче тянуть такую тяжесть. Но цуговая упряжка лишает собак необходимой на извилистой тропе маневренности. Поэтому псы были запряжены веером. Любой самый крутой поворот при таком способе подвластен погонщику.

И конечно, незаменимый помощник каюра — умный, опытный вожак, которому его сородичи подчиняются не огрызаясь. Недаром на Крайнем Севере хороший вожак ценится дороже всяких денег. Именно таким был Бешеный. Мои команды он схватывал на лету, понимал с полуслова. Кроме того, вожак зорко следил, чтобы кдждый пес честно работал, не филонил. Вот ослабла постромка Персика, волочится по снегу: пес устроил себе самовольно передышку. Я не успеваю подстегнуть его бичом. Бешеный тут как тут с коротким рычанием погружает клыки в шею ленивца. Наказанный пес, будьте уверены, теперь начнет трудиться на износ. Даже Маньку он не милует, хотя ее лень можно понять. Она на сносях. Между прочим, виновник интересного

положения сучки он, Бешеный. Но ему на это наплевать. В упряжке для него все равны и должны работать на совесть. Изредка сучку рвет. Вырвет на ходу — и мчится как ни в чем не бывало. Хорошая собака, не зря прежний хозяин ее продавать не хотел.

Время от времени на нарту вспрыгивает Буран и пробирается ко мне по ящикам. Я знаю зачем. Всем неплох пес, но не умеет, дурачок, выгрызать застывший между когтями лед. Лед почему-то нарастает на лапах Бурана чаще, чем у других собак. Не останавливая нарту, я ножичком быстро вычищаю замерзшую влагу; Буран в знак благодарности смачно лижет мою физиономию и спешит на помощь своим соплеменникам. Все забываем попросить эвенов в поселке сшить из камуса псу мокасинчики, они необходимы ему в дальней дороге.

Бешеный видит, как Буран вспрыгивает на нарту, и не возвращает собаку на место. Понимает: не от безделья, иначе пес охромеет и не побежит. Умен вожак. По-волчьи. По-волчьи злобен и по-волчьи умен.

Помнится, в начале зимы, когда еще не стала река, я наблюдал, как наши псы ловили рыбу, конечно, под руководством Бешеного, сами бы они сроду до такой хитрости не додумались. Рыбы в здешних краях полно, видно, как ходит она и стаей и поодиночке. Но не так-то просто ее поймать. Дурашливый пес что делает? Заметил в прозрачных струях мелькнувшую темную спину— бултых в воду! На версту все живое распугает. Так собаки рыбачили до прихода Бешеного. Вожак научил их верному способу. Он «приказал» им переплыть на тот берег, а сам остался на противоположном, зайдя по колено на песчаную отмель. Бешеный негромко взлаивал. Это служило приказом: в воду! И псы дружно бросались в реку. Рыба, конечно, устремлялась прочь, на отмель, где стоял в напряженной позе Бешеный. Он ловко хватал рыбину одновременно передними лапами и клыками и прыгал с добычей к берегу. Потом все повторялось сначала...

Сумею ли я отправить на тот свет такого пса? Сейчас, в дороге, наблюдая за Бешеным, я крепко в том засомневался...

Между тем яркой белой розой расцвел, заполыхал коротенький северный денек. Солнечный ободок, выглянувший из-за скалы, высветил одну сторону долины, изломанный, зигзагообразный гребень хребта, валуны и елки на склонах. Морозец за пятьдесят, холодными когтями дерет ноздри, закрывающая все лицо черная шерстяная маска с прорезями для глаз, носа и рта затвердела колом, примерзла к бороде.

На исходе дня — было это в три часа, когда солнце исчезло за склоном хребта и на снег невесомо легли синие и алые полосы заката,— я сделал получасовую остановку. Собакам надо немного отдышаться. Да и мне тоже. Им я бросил по вяленой рыбине, а сам достал завернутый в спальный мешок термос и извлек из внутреннего кармана полушубка бутерброды в чистой тряпице. Они, слава богу, не промерзли. Крепчайшей заварки горячий чай я смаковал маленькими глотками, как ликер. Кофе северяне не жалуют. На таком морозе он бодрит не более четверти часа, а затем расслабляет, подобно водке. Крепкий же чай надолго снимает любую усталость.

Отдышались — и снова в путь. Без сумерек наступила ночь. Огромная желто-красная лунища с тремя разноцветными ободами неплохо освещала тропу. Казалось, лунный диск висит совсем рядом, за вон той скалой, и, взобравшись на вершину, до него можно добросить камнем — и он зазвенит. Резче, визгливее заскрипели полозья, слышнее стал шорох снега под собачьими лапами, пар, вырывавшийся изо рта, шипел — застывал на лету. Мороз сатанел.

К полуночи от усталости все плыло перед глазами: обочины, луна, яркие крупные звезды. На крутом повороте я чуть было не свалился с нарты и понял, что на сегодня, пожалуй, хватит. Шабаш. Не дай бог расшибить голову или сломать ногу. Один в тайге сгинешь.