Страница 34 из 54
— Полундра!!!
В подобном положении любая команда выполняется мгновенно. И неважен ее характер, лишь бы раздалась сама команда. Если б Сэр Хохлюшкин приказал нам сделать какую-нибудь очевидную глупость — например, всем забиться в стеклянную рубку,— мы бы без раздумий сделали и это.
Напуганными кузнечиками, молодыми резвящимися козликами мы запрыгали по палубе к борту и один за другим, кто головой, а кто солдатиком, сиганули в Лену.
К чести Сэра Хохлюшкина надо сказать, что свой попавший в бедственное положение корабль, как настоящий капитан, он покинул последним. И даже пытался поправить, устранить это самое бедственное положение. Подняв глубомер, длинную жердь, лежавшую вдоль борта, он ткнул концом два или три раза в медвежье брюхо. Зверь схватил лапой жердь, вырвал ее из рук моториста и отшвырнул в реку. Сэр Хохлюшкин в своей тщательно отутюженной форме, белоснежной сорочке и начищенных штиблетах, при фуражке и галстуке покинул судно. Нырнул он с красивой небрежностью ласточкой.
Среди буровиков оказался человек, умеющий плавать только одним способом — топориком, но тем не менее храбро прыгнувший посреди реки в воду. Кое-как вынырнув, он завопил благим матом: «Тону-ууу!!!» и пошел ко дну. Уже на глубине его товарищи схватили за волосы, вытянули на поверхность. И поплыли с ним к берегу.
— Справитесь?! — крикнул Сэр Хохлюшкин спасающим. Он челноком сновал между нами. Фуражка на его голове при падении в реку каким-то чудом удержалась, не слетела. Или он потом ее выловил — не знаю.
— Справимся! — убежденно ответили спасающие.
— А то я спешу...
Он так и сказал это нелепое: «А то я спешу...», будто мы не барахтались в воде, а находились на суше. И хорошим брассом поплыл к берегу.
— Ох, братушки! — по-бабьи причитал спасенный.— Вот она, смертушка, где настигла!.. Сам-то ладно!.. Деток малых жалко!.. Восемьдесят рублей в кармане!.. Не успел перевести!..— И вдруг начинал хохотать:— Ах-ха-ха!..
Похоже было, что от сильного испуга он еще не успел осознать, что спасен.
Голоса спасающих:
— Двинь ему разок в челюсть, чтоб заткнулся!
— Он мне, гад, пальцем в глаз пырнул... Глянь, глаз- то на месте?.. А что он ржет? Уж не свихнулся ли?..
Катер немного отнесло течением. Медведь неподвижно стоял на палубе и глядел на нас, вытянув через борт шею. По-моему, его очень заинтересовал хохот человека.
Я почему-то решил,что нужен не здесь, а там, где наш капитан, и пустился догонять Сэра Хохлюшкина. До берега было метров сто пятьдесят, не меньше. Когда тебе за сорок, и куришь с третьего класса, и не прочь по поводу и без повода пропустить рюмочку, быстро проплыть в отяжелевшей одежде и сапогах эти сто пятьдесят метров не так-то просто. Но ноги наконец коснулись тверди; сердце мое дрожало овечьим хвостом, аж в висках отдавало, руки крупно тряслись, как с тяжкого похмелья.
Сэр Хохлюшкин бежал по каменистой косе, догонял плывущий по течению никем не управляемый катер. Волна и ветер вертели посудину. «Ярославец» не прибивался ни к нашему, ни к противоположному берегу, видно, попал на стремнину. Потапыч замер у борта, потому что спасенного еще не успели вытащить на берег, и он время от времени продолжал громко хохотать.
Я нагнал Сэра Хохлюшкина. Вскоре мы поравнялись с катером. Шагая быстрым шагом, теперь мы поспевали за «Ярославцем».
— Ежели какое судно встречь появится — конец. Столкнутся. Как пить дать,— беспокойно вглядываясь в даль, сказал наш капитан.
— А тебя тогда с катера турнут.
— Ладно бы, коли так. Под суд отдадут.
— В тюрьме-то, говорят, несладко...
Спасенного между тем выволокли на сушу, и он наконец перестал хохотать. Истерика прошла.
Медведь сразу же потерял к людям всякий интерес. Он неторопливо, хозяином, прошелся по палубе, затем закрутил головою, нюхая воздух, и вдруг решительно направился к литой металлической двери, ведущей в камбуз и каюту.
— Рыбий дух, стервь, учуял. Внизу-то ушица варится...— обреченно сказал Сэр Хохлюшкин и добавил с тихим отчаянием: — Что теперь бу-удет!..
Медведь боком, по-человечьи, протиснулся в узкую дверь, исчез в черном провале. Те считанные минуты, которые он находился во чреве «Ярославца», показались нам вечностью...
Но опасения Сэра Хохлюшкина оказались напрасными. Ничего особенного не произошло. Сначала раздался хорошо слышный по воде глухой, дребезжащий звук. Через полчаса мы установим, что это он лапой стащил с плиты ведро с кипящей ухой и оно упало на металлический пол камбуза. И при этом не ошпарился. Чертовски умный зверь просто-напросто остудил пищу. Затем, разумеется, сожрал ее, вылизав пол, как шваброй.
Наконец он вновь протиснулся на палубу. Делать ему на катере было больше нечего. Он сладко зевнул. Затем вскинулся на дыбки и мешком свалился в реку.
Мы тотчас закричали и замахали руками: Потапыч плыл в нашу сторону, точно на меня и Сэра Хохлюшкина. Зверь замер на месте, покрутил башкой, затем развернулся на сто восемьдесят градусов, поплыл к противоположному берегу.
Представление окончено, цирк закрылся,— сказал я.
Но Сэр Хохлюшкин не слышал моих слов. Он бежал по каменистой косе. Немного обогнав плывущий по течению катер, наш капитан бросился в Лену и поплыл быстрым шумным брассом наперерез «Ярославцу».
И мне нужно было что-то делать, но тяжкая, свинцовая усталость от сильного потрясения вдруг как бы придавила плечи, разлилась по всему телу.
Я опустился на мелкокаменистую косу. Медведь подплывал к противоположному берегу. Вот он выбрался на сухое, стряхнул со шкуры воду и пошел вразвалочку. Поднялся на взлобок, промелькнул на склоне высоченной горы и скатился в распадок, буйно заросший молодыми елочками.
Сэр Хохлюшкин тем временем подплыл к своему катеру, обезьянкой повис на веревочной лестнице, спущенной с полубака. Взобрался на палубу, побежал в рубку.
Взревел запущенный двигатель. Катер круто развернулся.
Вскоре капитан и пассажиры, раздевшись догола, сушились, отогревались возле большого костра, а наш катер отдыхал, ткнувшись носом в берег. Не умеющий плавать спасенный буровик бережно разглаживал и пересчитывал мокрые ассигнации. Пробурчал подозрительно: «Трешка куда-то подевалась...» Вот че¬
ловек! О трешке переживает, когда чуть богу душу не отдал...
Я высказал предположение, что трешку изъяли в качестве гонорара спасатели. Спасатели пропустили мимо ушей мое обвинение: один рассматривал у другого покрасневшее глазное яблоко, в которое утопающий в беспамятстве пырнул пальцем.
Сэр Хохлюшкин был угрюм. Он сушил над пламенем свои красные, до колен, футбольные трусы. Что-то совсем мальчишеское было сейчас в его облике, особенно в выпирающих лопатках, ключицах, тонкой, посиневшей от холода, как у ощипанного петушка, шее.
— Узнают — не плавать мне больше, спишут на берег на вечные времена. Как пить дать...— не нам, а самому себе дрожащим голосом сказал он; казалось, наш капитан вот-вот разревется.
Я почувствовал к нему чуть ли не отцовскую нежность. Начал было:
— Ну что ты, Серя...
— Какой я вам Серя! — разом изменившись в лице, перебил Сэр Хохлюшкин.
— Александр — Саша, Григорий — Гриша, а как же Серафима назвать? Серя, по-моему... Ну, неважно. Так вот что, Серя. Катер не пострадал? Не пострадал. Пассажиры? Тоже. Кроме нас, были свидетели происшествия? Не было. А мы — рот на замок. Считай, что все шито-крыто. Парни, правильно я рассудил?
Буровики поддержали:
— Верно, верно...
— Это ты хорошо надумал.
— Со всяким может случиться. Парнишка работящий, старательный, в дело свое влюблен. Зачем ему жизнь поганить?
Я заметил, как блеснули радостью глаза нашего капитана.
— Только вы ни-ни. А то кто трепанет — молва живо до поселка долетит. В Сибири, как в деревне, ничего не утаить.