Страница 2 из 17
— Ебаный лжец, — отозвался мистер Синий. — У тебя есть гораздо больше, парень, и мы это знаем, поверь мне.
Здесь, словно это был спектакль и пришло время для его реплики, мистер Красный закричал из кабинета:
— Бинго! Нашел сейф! Здоровенный!
Ротстайн знал, что человек в красной маске найдет его, и все равно у него упало сердце. С его стороны было глупо хранить деньги наличными, и делал он это из-за нелюбви к кредитным карточкам, чекам, акциям, трансферным документам — ко всем тем соблазнительным цепям, которые приковывают людей к колоссальной и разрушительной американской кредитно-расходной машине. Но наличность может стать его спасением. Наличные можно заменить. Записные книжки, всего их более ста пятидесяти, — нет.
— Комбинацию. — Мистер Синий, не снимая перчаток, щелкнул пальцами. — Называй.
Ротстайн был до того сердит, что мог и отказаться, — если верить Иоланде, сердиться для него было естественно («Даже, наверное, в колыбели»), — но он устал и был напуган. Если отказаться говорить, они все равно выбьют из него комбинацию. У него даже может случиться очередной сердечный приступ, и это его наверняка убьет.
— Если я назову комбинацию, вы заберете деньги и уйдете?
— Мистер Ротстайн, — произнес мистер Желтый с добротой в голосе, которая казалась искренней и от того гротескной), — в вашей ситуации не советую торговаться. Фредди, тащи мешки.
Ротстайн почувствовал легкое дыхание прохладного воздуха, когда мистер Синий, он же Фредди, вышел через дверь кухни. Мистер Желтый тем временем снова начал улыбаться. Ротстайну эта улыбка уже казалась отвратительной. Эти красные губы.
— Ну же, гений… Выкладывай. Быстрее начнем, быстрее закончим.
Ротстайн вздохнул и по памяти назвал комбинацию от «Гардолла» в шкафу кабинета. «Три налево два оборота, тридцать один направо два оборота, восемнадцать налево один оборот, девяносто девять направо один оборот и обратно на ноль».
Губы за желтой маской растянулись шире, открыв зубы.
— Я мог бы догадаться. Это дата твоего рождения.
Пока Желтый пересказывал комбинацию человеку в шкафу, Ротстайн сделал несколько неприятных выводов. Мистер Синий и мистер Красный пришли за деньгами, мистер Желтый тоже мог иметь свою долю, но он не думал, что деньги — это главная цель для человека, который называл его «гений». Как будто подтверждая это, в сопровождении нового дуновения прохладного воздуха снаружи снова появился мистер Синий. На каждом плече у него висело по два узла.
— Послушайте, — обратился Ротстайн к мистеру Желтому, поймав его взгляд и не отпуская. — Не надо. В этом сейфе нет ничего ценного, кроме денег. Там еще только кипа разной писанины, но эти бумажки для меня важны.
Мистер Красный крикнул из кабинета:
— Прыгающий Иисус, Морри! И у нас тут джек-пот! Да, тут целая куча наличности! Пачки, еще в банковских упаковках! Десятки!
По меньшей мере, шестьдесят, мог бы уточнить Ротстайн, а то и восемьдесят. В каждой пачке четыреста долларов. От Арнольда Эйбла, моего бухгалтера в Нью-Йорке. Джинни обналичивает чеки и приносит пачки денег, а я кладу их в сейф. Только трачу я мало, потому что Арнольд еще и оплачивает основные счета из Нью-Йорка. Иногда я даю на чай Джинни и что-то дарю почтальону на Рождество, но, кроме этого, наличные деньги я почти не трачу. Так продолжается годами. И почему? Арнольд никогда не спрашивает, на что я трачу деньги. Возможно, думает, что я девушек себе заказываю или играю на тотализаторе в Рокингеме.
Однако, есть одна забавная вещь, о которой он мог бы рассказать мистеру Желтом (он же Морри). Я и сам никогда не спрашивал себя. Так же, как не спрашиваю себя, зачем продолжаю вести записные книжки. Некоторые вещи просто случаются и все.
Он мог бы все это сказать, но молчал. Не из-за того, что мистер Желтый вряд ли понял бы, а потому, что эта милостивая красногубая улыбка доказывала обратное — тот понял бы.
И ему было безразлично.
— Что там еще? — крикнул мистер Желтый. Взгляд свой он не отводил от Ротстайна. — Коробки есть? Коробки с рукописями? Такого размера, как я говорил?
— Коробок нет, есть записные книжки, — крикнул в ответ мистер Красный. — Ебаный сейф забит ими.
Мистер Желтый улыбнулся, продолжая заглядывать в глаза Ротстайну.
— Написано от руки? Вот, значит, как ты это делаешь, гений?
— Пожалуйста, — сказал Ротстайн, — Оставьте их. Этот материал не для чтения. Еще ничего не завершено.
— И никогда не будет, вот что я думаю. Ты просто большой скряга. — Блеск в его глазах (как показалось Ротстайну, ирландский блеск) погас. — Да и выдавать тебе ничего не нужно, так? Никакого тебе финансового императива. Ты получаешь авторские гонорары за «Беглеца». И за «Беглец в деле». И за «Беглец сбавляет обороты». Известная трилогия о Джимми Голде. Которая не перестает переиздаваться. Которую изучают в университетах по всей нашей необъятной стране. Благодаря сговору учителей литературы, которые считают тебя и Сола Беллоу небожителями, у тебя есть преданная аудитория из студентов, которые покупают твои книги. У тебя все налажено, а? Зачем рисковать и публиковать что-то такое, что может поколебать золотой пьедестал? Можно же спрятаться здесь и делать вид, будто остального мира не существует. — Мистер ОЖелтый покачал головой. — Друг мой, вы предоставили совсем новое значение слову «мелочный».
Мистер Синий замешкался в дверях.
— Морри, что мне делать?
— Иди к Кертису. Все упакуйте. Если все записные книжки не поместятся в мешки, найдите что-нибудь. Даже у этой крысы из каморки должен быть хоть один чемодан. И не теряйте времени, не пересчитывайте деньги. Хочу убраться отсюда как можно скорее. — Хорошо. — Мистер Синий, Фредди, пошел.
— Не делайте этого, — сказал Ротстайн и был поражен дребезжанием своего голоса. Иногда он забывал, какой он старый, но не сегодня.
Тот, кого звали Морри, наклонился к Ротстайну, уставившись на него из-под желтой маски зеленовато-серыми глазами.
— Хотелось бы кое о чем узнать. Если ответишь честно, может, мы и оставим записные книжки. Ну что, будешь отвечать честно, гений?
— Попробую, — проговорил Ротстайн. — И, знаете, я никогда себя так не называл. Это в «Тайм» меня назвали гением.
— Бьюсь об заклад, ты не написал им письмо с возражениями.
Ротстайн промолчал. «Сукин сын, — думал он. Нахальный сукин сын. Ты же ничего не оставишь, так? Неважно, что я скажу».
— Вот о чем я хочу знать. Почему ты не мог оставить в покое Джимми Голда? Зачем было так его рожей в грязь тыкать?
Вопрос был настолько неожиданным, что сначала Ротстайн даже не понял, о чем Морри говорит, хотя Джимми Голд был самым известным из его персонажей, тем персонажем, благодаря которому о нем будут помнить (если, конечно, его вообще будут помнить). И сама статья в «Тайм», в которой вспомнили о гениальности Ротстайна, назвала Джимми Голда «американской иконой отчаяния в благодатном краю». По большому счету, дерьмо полное, но оно продавалось.
— Если вы считаете, что надо было ограничиться «Беглецом», то вы в этом не одиноки. — «Почти», мог бы он добавить. «Беглец в деле» упрочил его славу как серьезного американского писателя, а «Беглец сбавляет обороты» стал кульминацией его карьеры: до чертиков комплиментов от критиков, шестьдесят две недели в списке наиболее реализованных книг по версии «Нью-Йорк Таймс». В дополнение ко всему Национальная книжная премия, хотя он ее и не получал лично. «Илиада послевоенной Америки» — так о ней отзывались в той статье, имея в виду не последнюю книгу, а всю трилогию.
— Я не говорю, что на «Беглеце» надо было остановиться, — сказал Морри. — «Беглец в деле» был не хуже, а то и лучше. Они были настоящими. Проблема в последней книге. Что за херня? Реклама! Реклама!
Здесь мистер Желтый сделал нечто такое, от чего у Ротстайна сдавило глотку, а живот будто налился свинцом. Медленно, почти мечтательно, он стянул с головы желтую балаклаву, открыв лицо рядового молодого бостонского ирландца: рыжие волосы, зеленые глаза, болезненно-бледная кожа, которая вечно печется, но никогда не загорает. И еще эти странные красные губы.