Страница 18 из 23
Хлеб он купил для себя, но корзинку овощей вряд ли: ведь
мастер Ахмед был холостяк.
Предположение оправдалось.
— Отнесешь овощи домой,— сказал Ахмед-уста, передавая
мне корзинку.— Там прокламации. Завтра рано утром в Ай-
вансарае раздашь их рабочим, когда они будут идти на работу.
Только, смотри, сам не опоздай к началу работы.
Мы расстались, не сказав друг другу больше ни слова.
Из сада в Тепебаши доносились звуки оркестра. Я шагал, не
оглядываясь. Страха я не испытывал, но непонятное волнение
охватило меня. Это было мое первое партийное поручение.
Как будто я снова сдавал экзамен в школе. Но если
провалишься на экзамене в школе,— останешься на второй год или
получишь плохую отметку. Здесь не то. Этот экзамен надо
было во что бы то ни стало выдержать с честью.
На следующий день вечерние газеты сообщили, что во
многих рабочих районах, в том числе и в Айвансарае, были
распространены коммунистические прокламации. Как я был
счастлив! Я рапортовал Ахмеду-уста об успешном выполнении
поручения. Он пожал мне руку, но еще раз предупредил,
чтобы я никому не говорил ни слова:
— Этого требует партийная дисциплина!
С нетерпением ждал я каждого нового поручения.
— Когда же, наконец, вы возьмете меня в партию? —
спросил я однажды Ахмеда-уста.
— Коммунистом может быть липгёГ тот, кто не только
свободные вечера, но всю свою жизнь посвящает партии. Ты уверен
в себе? Ко всему готов? Если, да,— я дам тебе рекомендацию.
От радости я готов был броситься на шею к этому рабочему-
коммунисту.
ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ
Однажды мастер Ахмед-уста назначил мне свидание после
работы на пристани в Хаскейе. Это был день моего рождения.
Мы встретились, сели в шлюпку, отчалили от берега.
Сидевшего на веслах «лодочника» я не знал, а человек, который
сидел за рулем, был рабочий с нашей верфи.
— Не будем зря терять времени,— вдруг сказал Ахмед-
уста.— Товарищи, собрание ячейки считаю открытым. На
повестке один вопрос: прием нового товарища в партию. Есть
другие предложения?
— Нет.
Не было ни бумаги, ни карандаша, ни протоколов. Говорили
вполголоса. «Лодочник» медленно греб. Я рассказывал свою
биографию:
— Родителей не помню. Они умерли, когда я был совсем
маленький. Растила меня тетка. Если б не она, я не кончил бы
школу. Меня с детства приучили к труду. «Ремесло,— любила
говорить тетка,— это золотой браслет на руке». Она не
понимала, что в том мире, где мы живем, этот золотой браслет —
кандалы на руках рабочего. С детства я любил машины. По
вечерам я ходил на курсы механиков при Высшей школе
инженеров. Потом надо было зарабатывать на хлеб. Не могла же
моя тетя всю жизнь кормить здорового, как мачта, парня!
Я пошел работать. Сколько лет я работаю на верфи, вы
знаете.
Свежий ветерок дул мне в лицо, но я был весь мокрый
от волнения.
— Что ты делал до сих пор для партии, можешь не
рассказывать. Мне как секретарю ячейки это хорошо известно,—
сказал Ахмед-уста.— Есть еще вопросы, предложения?
— На верфи много молодежи, среди них есть горячие
ребята. Надо товарищу заняться ими,- заметил «лодочник».
Другой сказал, что ему все ясно.
— Если всем все ясно, то тогда я спрашиваю тебя,
товарищ, — сказал мастер Ахмед-уста, глядя мне прямо в глаза, —
клянешься ли ты, что никогда не сойдешь с боевого пути,
указанного великим Лениным?
— Клянусь всю жизнь не сходить с боевого пути,
указанного нашим великим Лениным. Честью рабочего клянусь!
— Я предлагаю принять товарища Устюнгеля в
Коммунистическую партию Турции,— сказал человек у руля.
Три мозолистые руки поднялись разом. Потом все по
очереди поздравили меня, пожали мне руку.
В тот день мне исполнилось 20 лет. Этот день — день моего
второго рождения.
Я сел за весла. Вполголоса мы запели «Интернационал».
Вода плескалась о борта. На душе у меня светло. Сердце
летит, как на крыльях.
ВЫБИРАЙ, ЧТО ХОЧЕШЬ!..
Как радостно после долгих лет заключения снова окунуться
в работу, в борьбу, видеть вокруг знакомые с детства места,
быть среди людей! Стамбул недаром растравил мне сердце.
Его рабочие кварталы с их борьбой, горем," надеждой и
воодушевлением оживили в моей памяти давно прошедшие дни.
Свобода...
Но свобода моя была недолгой.
В это время бастовали табачники и текстильщики Стамбула.
В районах Ортакей, Ахыркапы, Балат у ворот фабрик и
складов происходили стычки забастовщиков с полицией. Когда
тысячи бастующих рабочих собрались перед полицейскими
казармами в Джибали, полицейские бежали в нижнем белье.
Вилайетский комитет компартии выпустил специальное
воззвание к народу с призывом оказывать помощь бастующим.
Люди откликнулись на этот призыв.
Приближалось Первое мая. Усилились массовые аресты.
Полиция тщательно вылавливала коммунистов. В рабочих
кварталах шли повальные обыски. С фабрик и заводов
рабочих пачками увозили под конвоем жандармов в полицейские
участки, в управление безопасности.
Как-то под вечер в узеньком переулке одного из рабочих
кварталов Стамбула попал и я в облаву.
Полицейские сразу же доставили меня в управление
безопасности. Лишь только я переступил порог, как сразу же
остался в чем мать родила. С меня стащили одежду и унесли
ее. Когда потом ее возвратили, поясной ремень, галстук,
запонки отсутствовали. Все швы на костюме были вспороты,
подкладка оторвана, стельки в башмаках содраны. В дни
массовых облав управление безопасности похоже одновременно
на воровской притон, на бойню и на сумасшедший дом.
Меня вталкивают в одну из комнат. Первое, что я слышу:
- Здесь закона нет, понятно?
Показывая на резиновые плетки, палки, набор щипцов,
пинцетов и карабин, охранник изрекает:
- Смотри! Вот тебе конституция, вот тебе статьи законов,
вот тебе свобода, вот тебе демократия. Выбирай, что хочешь!..
На допросах и пытках коммунистов нередко присутствуют
губернатор и прокурор. Жестокость и садизм этих
человекоподобных отвратительны. Они наслаждаются страданиями
истязуемых, смеются, ругаются, отпускают циничные
шутки:
— Вот вам турецкая демократия!..
На этот раз нас судят по статье, требующей смертной
казни. Но «ввиду того, что подсудимые не применяли насилия и
оружия,— говорится в приговоре,— смертная казнь заменяется
каторгой».
Не только в охранке и жандармерии, но и в судах закона
нет. Как истуканы, сидят перед нами старые султанские судьи
в черных мантиях — теперь они ц.епные псы капитала. Мы
стоим с высоко поднятой головой. Позади — полицейские с
пистолетами в руках. По два жандарма с обеих сторон.
Читают приговор:
«Отклонив утверждения подсудимых о различного рода
пытках, которым их якобы подвергали в полиции... несмотря
на то, что большинство обвиняемых как в полиции, так и во
время следствия и в судебных заседаниях отрицало
предъявленные им обвинения, суд, заслушав распространявшиеся
обвиняемыми прокламации и подпольные газеты, убежденный
своей совестью в принадлежности обвиняемых к незаконной
Коммунистической партии Турции, за попытку свержения
существующего строя приговаривает...» Следуют, сроки ссылки
и каторги.
Нас осуждают на каторгу за то, что мы проводили собрания
рабочих, за то, что мы писали о страданиях и требованиях
народа, за то, что мы создали организацию, которая защищает
интересы не только рабочего класса, но и всей нации.