Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 57 из 61



— Начинаю обратный отсчет, — торжественно объявил Гвидонов. — Десять... девять...

«Ампутируют... — в отчаянии думала Сонька. — Как пить дать, — ампутируют половину сознания! И Васеньку отберут... Я даже не буду помнить, что у меня когда-то был ребенок!».

— Шесть... пять... — бесстрастно продолжал Егор.

«Варька — человек, она бы за меня заступилась, как обещала. Но этот проклятый Гвидонов житья не даст!».

— Три... два...

«Ой, нельзя мне лететь в будущее! Подумаешь, храм разрушили... А я никому не скажу, что была богиней. Уйду к радже и стану его любимой женой...».

Машина завибрировала. С негромким хлопком раскидистый баньян исчез, сложившись в узкую матово-стеклянную колбу с мерцающей панелью управления и металлическим поручнем по окружности. Голову стало сжимать, будто гигантские плоскогубцы перепутали ее со шляпкой гвоздя и. тянут теперь со всей силы. Перед глазами закружились разноцветные искорки.

— Старт! — крикнул Гвидонов.

— А-а-а!!! — заорала Сонька, внезапно хватая сына и распахивая дверцу кабины. Мгновенно среагировав, Гвидонов подставил ей ножку, Варя успела вцепиться в перепуганного Маугли. Сонька исчезла в проеме двери, растворившись в клубящемся вихре времени.

— ЗАЧЕ-Э-ЭМ?!! — понесся в бесконечность отчаянный вопль Варвары Сыроежкиной.

«Зачем?» — этот крик пронзил вертикаль времени от глубокой древности, скрытой в тумане прошлого, до далекого будущего, теряющегося в дымке неизвестности.

«Зачем?» — вопрошала Вечность каждого из живущих — от момента зарождения человеческой цивилизации до ее заката и зарождения цивилизации последующей.

«Зачем?» О этот риторический вопрос, на который никто не может дать ответа. Отчаянный крик Варвары Сыроежкиной звучит в подсознании каждого из нас. Собственно, поэтому на протяжении всей истории человечества люди испытывают настоятельную потребность понять смысл бытия...

ГЛАВА 20

Окаменевшее тело Птенчикова перенесло путешествие во времени без видимого ущерба, однако вернуть Ивана из Шамбалы никак не удавалось. Медики и мистики, философы и психоаналитики, физики и представители разнообразных религиозных направлений собрались вместе, чтобы найти способ возвратить загулявшуюся душу в засидевшееся тело. Атеисты и убежденные скептики, Олег Сапожков и Аркадий Мамонов отступили от собственных принципов и попытались организовать спиритический сеанс, чтобы призвать, наконец, дух Ивана к ответу. По ИИИ летали столы и кружились блюдца, но Птенчиков выйти на связь так и не соизволил. Главшеф был в гневе: поутру он обнаружил в своем кабинете осколки музейного сервиза, а сотрудники Института еще долго бегали по отделам, пытаясь разыскать спутавшие место посадки столы.

Чтобы душе Ивана поскорее захотелось вернуться, его тело как следует отмыли, причесали, принарядили, а для облегчения поисков установили на макушке сверкающий маячок. На всех мыслимых частотах во всеобщее информационное пространство уходили сообщения: «Тому, кто нас услышит! Передайте Ивану Птенчикову, что ему пора домой!» Ведущий психолог Центра Реабилитации предложил воздействовать на наиболее чувствительные зоны заблудшей души учителя литературы. Уходящие в эфир послания несколько видоизменились — для воздействия на чувство долга Птенчикову телеграфировали: «Почему прогуливаете работу без уважительных причин?!» А в качестве шоковой терапии, направленной на чувство сострадания, записали дружные рыдания его учеников с душераздирающим соло Варвары Сыроежкиной.

К тибетскому ламе обратились с просьбой слетать в Шамбалу лично. Лама в ответ произнес речь столь абстрактно-возвышенную, что всем стало ясно: если и полетит, наверняка заблудится.

Пару раз к находящемуся в реабилитационном центре Птенчикову пытался прорваться начальник полиции «для конфиденциального разговора».

— Как вы не понимаете, мэтр сейчас не в состоянии разговаривать! — пытался вразумить его медперсонал.

— Ну, может, хоть подмигнет? — канючил непробиваемый генерал.

Варваре Сыроежкиной пришла в голову смелая мысль — прокипятить тело Птенчикова в своем «молодящем котле», чтобы, по выражению индийского гуру, «повернуть время вспять».

— Нельзя нарушать температурный режим! — запаниковал Олег Сапожков. — Какой смысл омолаживать тело, если в нем все равно нет души?



— Молодое тело обладает большой привлекательностью, — парировала Сыроежкина. — Глядишь, к нему и душа потянется...

— Чья? — фыркнул Аркадий. Но Сыроежкина уже никого не слушала: загоревшись идеей, она прекратила заламывать руки над застывшим учителем и помчалась в свою лабораторию.

Там Варю ждало серьезное потрясение: крысы и кролики, которых она, отправляясь в экспедицию, оставляла юными, бодрыми и пушистыми, валялись на дне своих клеток облезлыми трупиками. Старость животных не пощадила: их шерсть запаршивела и торчала клочьями, тела скукожились, кости выпирали из впалых боков.

— Не может быть! — шептала дрожащими губами Варя. — Несчастные зверушки, им бы еще жить да жить, даже без омолаживающего купания...

Перед глазами тут же встала иная картина: отец Бахадура с дядюшкой кшатрия, чьи лица избороздили глубокие морщины, а тела согнуло тяжкое бремя прожитых лет.

— Эффект маятника! — вспомнила Варя слова загадочного индуса. — Так вот что имел в виду почтенный гуру: чем больше я отклоню маятник жизни в сторону молодости, тем ощутимее он качнется в направлении старости. «Не пытайся спорить с вечностью, этому спору не будет конца...» Бедные, бедные мои Бандар-Логи, я думала, что подарила вам новую жизнь, а вы...

— А они и ушли к новой жизни, в полном соответствии со своими убеждениями, — прервал ее стенания незаметно подошедший Егор Гвидонов. — Ну как, Сыроежка, ты все еще настаиваешь, чтобы мы искупались в твоем зелье во время собственной свадьбы?

Ребята вернулись в библиотеку ИИИ, где позеленевшие от перенапряжения Олег с Аркадием впихивали в себя все новые и новые тейбл-тексты в поисках дополнительной информации о Шамбале.

В один из таких безрадостных дней раздался звонок мобильного видеофона, и на экранчике высветилось лицо директора колледжа.

— А, ребятки, вернулись! — протянул он весьма многообещающе. — Почему не появляетесь на занятиях? Надеюсь, вы не забыли, что на следующей неделе должна состояться защита ваших дипломов?

Варвара всплеснула руками:

— Понимаете, Серафим Кузьмич, тут такая беда: Иван Иванович ушел в Шамбалу...

— Мы все скорбим по поводу его долгого отсутствия, — прервал ее директор, — однако вы собирались представить диплом отнюдь не по литературной тематике, и потому я не вижу причин переносить вашу защиту на следующий год.

— Как же мы будем защищаться? — Варя беспомощно взглянула на Егора. — Зоотранслейтор испорчен, «молодящие котлы» Царь-девицы использовать недопустимо...

— Может, защитим диплом на Маугли? Представь, какая сенсация: отец ребенка родился на тысячелетие раньше матери, а сам ребенок появился на свет на тысячелетие раньше отца. Наукой подобные казусы пока не изучены.

— Послушайте, Серафим Кузьмич, — устало обратился к директору колледжа слышавший беседу Олег Сапожков, — может, не стоит зря мучить ребят? Зачтите им в качестве диплома поездку в Индию, тем более что Егор уже зачислен в штат ИИИ, а Варвару мы собираемся уговаривать поступить на работу именно к нам.

— Зачем же меня уговаривать? — покраснела от удовольствия Варя. — Я мечтала работать вместе с вами!

— А как же натурология? — возмутился директор.

— Исторические исследования можно проводить в любой области, — заверил его Олег. — Как вам, к примеру, тема эволюции животного и растительного мира?

Меж тем жизнь продолжалась. Постановка «Конька-Горбунка», которую ученики Птенчикова осуществили совершенно самостоятельно, была готова, и оставалось лишь назначить день премьеры. Варя с Егором объявили друзьям о своем решении отложить свадьбу до возвращения Птенчикова, на которое они упорно надеялись. Их решение поддержали, и спектакль из свадебного подарка превратился в дань памяти любимому учителю. В день премьеры зрительный зал был переполнен. Бесчувственного Птенчикова привезли из реабилитационного центра и усадили на почетное место. По правую руку от него сидели Олег с Аркадием, по левую — Варя, Егор и осиротевший Васька-Маугли, крепко вцепившийся в своего «Большого Брата».