Страница 56 из 57
– Радио уже орет и телевизор, а ты не в курсе? Тамошний водочный бог Кучумов – кучумовку-то хоть пил? – застрелен у своей виллы при выходе из машины. Банальная заказуха. Как водится, киллер скрылся на краденых «Жигулях», «Жигули» нашли на выезде из города. И, как водится, план «Перехват» ни черта не дал. Тухлятина! Лучшие силы угрозыска в лице меня посланы тухлятину нюхать. Все знают, что это московские. И ни черта не выйдет…
– Бедный хан Кучум! – вздохнул Самоваров. – Не уберегся. Не слушался, не верил, что с ним так будет…
– Да ты уж не знал ли его? – насторожился Стас и перестал увлекать за собою Самоварова к выходу. Самоваров понял, что минута самая подходящая, чтобы избавиться, наконец, от досады, которая все ела его совесть с ушуйских времен.
– Еще как знал! – значительно ответил он. – Не далее как неделю назад я сказал ему, кто задушил актрису тамошнего театра. На него ведь вроде вешали…
– Актрису? Постой, постой, да, было что-то такое в сводках, – оживился Стас. – Тоже вроде тухлятина, только бытовая. Ты что же, на Кучумова работал?
– Нет. Так, стечение обстоятельств…
– Ты точно тот пострел, что везде успел! – поразился Стас. – Как сенсационная мокруха, так Самоваров где-то поблизости! Чего тебя в Ушуйск-то занесло?
– Я, собственно, за этим к тебе и шел. Хоть ты и спешишь, а все-таки дай мне минут десять. Не пожалеешь. С заказухой ничего не выйдет – так убийство актрисы раскроешь. Играючи! Все не зря съездишь. Пусть в глухомани знают наших!
Стас потер кулаком небольшой мужественный лоб, круто развернулся и двинулся по коридору в обратном направлении. Он отпер ключом дверь своего кабинета и усадил Самоварова на почетный бордовый стул. На этом стуле сиживали обычно самые нервные подопечные Стаса – стул под ними слегка кренился то в одну, то в другую сторону и внушал ощущение непрочности их положения. Опасливые свидетели и рефлектирующие подозреваемые цеплялись за исцарапанный Стасов стол, как за островок надежности, и облегченно кололись.
– Чаю не дам, – сразу заявил Стас. – Времени нет.
Самоваров помнил Стасовы желтые, на ниточках, пакетики с отвратительной трухой внутри, дававшие при погружении в кипяток гадкий бурый цвет и запах рыбьей чешуи. Поэтому он даже порадовался, что не придется огорчать друга отказом. Впрочем, не до чаев было теперь – свалить бы на Стаса тягостное ушуйское хозяйство. А Стас явно заинтересовался:
– Нет, ты скажи, как это ты на Кучумова вышел?
– Очень просто, – начал Самоваров. – Дело в том, что венецианский мавр Отелло должен был сидеть на двенадцати резных стульях хорошего стиля…
Когда Стас из Ушуйска вернулся, снег уже растаял. Весной такое бывает – в неделю белое станет черным, и покажется, что прошла вечность. Именно такая вечность прошла, когда Самоваров снова встретился со Стасом, и встреча была наконец-то с чаем – с самоваровским, не с трухой. В большом фарфоровом чайнике разбухали, раскручивались, как побеги весной, смуглые чайные листочки. На хорошем столике-бобике сияли пообтертой еще в позапрошлом веке позолотой чашки. Стас с Самоваровым занимали полу-антикварный диван. В мастерской у Самоварова сладко и благородно пахло деревом, лаком, еще чем-то пленительным и таинственным.
– Тихо у тебя, – изрек наконец Стас. Это было его главное впечатление от музейной идиллии. – Бегаешь, как собака, в разных антисанитарных местах, орешь, в дерьме копаешься, а некоторые завели себе такой вот уютик. И мебель у них из дворца.
– Мебель не моя, мебель на реставрации, – стал отпираться Самоваров.
– Ты ее сто тринадцатый год реставрируешь. Этот диван я уже лет восемь давлю.
– Он не представляет художественной ценности. Его пионеры с помойки принесли и музею подарили к какой-то годовщине Октября. Еще до меня. Неважный диван – ни гармонии пропорций, ни чистоты линий. Ширпотреб эпохи позднего модерна. Да ты к дивану не цепляйся, лучше расскажи, как съездил.
Стас вздохнул и отхлебнул чаю.
– Съездил, как и думал, так себе. Тухлятина. Приезжие какие-то Кучумова прихлопнули и отбыли в сторону Томска. Главное, не видел их никто. Бирюк этот дворец себе на отшибе выстроил – ни соседей, ни прохожих. Жены дома не было. Охранника вместе с ним пристрелили. И водителя. В общем, все умерли. Никто ничего не видел, а те трое киллеров – трое их было, хоть «Жигули» бросили, хоть чем-то нам заняться дали! – пересели на другую машину, и – адью! Вкусный у тебя чай! А чего он такой красный?
– Хороших кровей. А с актрисой как?
Стас ухмыльнулся:
– С актрисой как по-писаному. Местные лапти только рты поразевали. Раскрыто дело! Ты все верно вычислил. Прищучил я ту чернявую актрисочку, что соседу алиби делала – как миленькая призналась, что врала. Якобы с испугу перепутала. И не смотрел телевизор ее сосед, и не пел в ванной, а наоборот, явился домой во втором часу, сам с собой кричал что-то и хохотал. Может, роль учил, может, и нет… Самое смешное, что и свидетели нашлись потом, которые видели парня в кожаной куртке, в ночь-полночь выходившего из нужного подъезда. В доме напротив мамашка всю ночь в окно выглядывала: сын-восьмиклассник на дискотеке оттягивался, а она ждала-тряслась. Всякую мужскую фигуру, естественно, фиксировала, и видела, как наш герой вышел из подъезда. Еще на крылечке постоял малость, под лампочкой. Она хорошо его разглядела. И второго артиста видела, в длиннополом пальто, который потом себе вены резал. Тот зашел и сразу почти вышел. Только это много позже было.
– Глеба взяли?
– А некого было брать. Уже некого. Наш алкаш к тому времени уже Богу душу отдать успел – попал под поезд. Под московский! Утром. Он ведь пил – не просыхал, причем в последнее время повадился в вокзальный буфет. Раньше-то, говорят, он в кучумовском клубе набирался, а тут на вокзале терся! Наш психолог говорит, что это его к актрисе тянуло покойной. Что он ее провожать ходил, как будто она живая – ведь он ей уехать не дал и хотел вроде все вспять повернуть, будто он ее не душил. Какая-то такая дребедень. Я психологам не очень верю. Сочинялки это. Скорее, его из клуба турнули – непотребен слишком стал или не при деньгах. Кучум вон сам в ящик сыграл, кому же артист-алкаш был в клубе этом нужен? Вот и болтался артист по вокзалу. Пьяный, как зюзя, попал под поезд – не услышал, не увидел.
«Какой конец! – подумал Самоваров. – Ничто даром не проходит. Может, лучше бы все-таки в камеру? Геннашу с Альбиной жалко. Кучумова жалко. Таню жалко. Гора трупов. Как у Шекспира».
– Все, закрыто дело, утерли нос деревне, – продолжал Стас. – Всего-то было на пару дней работы – по окрестным домам прошлись, актриску чернявую к стенке приперли. Стервозная особа… Не пойму я баб!
– Почему это? – поинтересовался Самоваров.
– Ты мужа ее видел?
– Видел.
– Ну и как? Ведь Бред Питт (или как его там?) – отдыхает! Морда – просто из рекламы. И, по данным очевидцев, замечательно с бабами ловок. Секс-машина! Так на кой же ляд ей нужен был этот алкаш синемордый?
– Любовь зла, – философски заметил Самоваров.
– Неужели? Это радует. Тогда и у нас с тобой появляются шансы. Забьем Бред-Питту баки! Ты, я слышал, уже и женился, пострел?
И Самоваров в сто первый раз изложил старому другу историю появлении Насти в его жизни. Это была тяжкая обязанность последнего времени. Рассказывал он всегда кратко, но правду, хотя самому казалось, что он врет, что такого в жизни не бывает – и с ним тоже не было. Что же тогда такое – эти три месяца сумасшедшей весны, и суп-рассольник на двоих, и ежедневный веселый голос в трубке?..
– … Господин Шереметев, хотя господ у них уже отменили, Мумозин-то съехал… В общем, Эдик сказал, что не встанет с колен, пока я не скажу «да», – самодовольно сообщил веселый Настин голос.
– И ты сказала «да»? Или он до сих пор на коленках где-то мается? – спросил Самоваров.
– Я ответила неопределенно. Я ведь должна с тобой посоветоваться. Эдик согласился, что должна. Кстати, тебе прегорячий привет от Уксусова – помнишь такого, в малиновом пиджаке? И от Кульковского, разумеется, привет. Ты знаешь, они с Леной ждут ребенка. Правда, чудесно? Ты рад?