Страница 283 из 331
Чтобы ни в коем случае не оборачиваться и не отвечать, граф Набедренных уцепился за траурную верёвку, но та оказалась вдруг длинной-предлинной, петлёй окрутила запястье и убежала дальше по паркету. Нетрудно догадаться куда.
— Это поводок, граф. К моему ошейнику. Да, я снял его в последний день — в долг. Чтобы снять его на самом деле, мне надлежит дождаться выполнения ваших обещаний.
Когда граф Набедренных обернулся, он не без изумления отметил, что лес в углу с гобеленом действительно опрокинут — словно ветви вкопали в землю, а корни обратили к небу.
— Душа моя, в какую бы скорбь это меня ни ввергало, я помню, что вы мертвы. Таким образом, обещания никогда уже не будут выполнены. Это горько, но это так.
Веня, вольготно расположившийся в ветвях-корнях, усмехнулся и выпустил струю дыма без папиросы.
— Граф, признайтесь — вам же не нравится об этом помнить.
— Нет, не нравится.
— Это горько, это будто бы ваша вина, это терзает, это отравляет всё вокруг.
— Да, отравляет.
— Ну и зачем это терпеть? Вновь смотр благородства и добродетелей? Вашему отшельническому терпению непременно нужно превозмочь новое искушение? Бросьте. Вам даётся такой шанс забыть, как жестока реальная жизнь, а вы ему противитесь.
— Выходит, душа моя, вы сожалеете о… содеянном?
— Как я могу сожалеть или не сожалеть, если я мёртв? Если вы помните, что я мёртв. Забудьте — тогда отвечу, — и Веня, улыбнувшись живой половиной лица, затерялся в корнях-ветвях.
Верёвка натянулась, дёрнула за запястье в сторону леса — невесомо, но граф Набедренных понимал, что это только начало. В конце же придётся решить, повиноваться ей или всё-таки разорвать.
Или не придётся. Если ждать слишком долго, на сознательный выбор надежды уже не будет.
Глава 82. Естественная очерёдность
Надежды, что граф передумает, За’Бэй уже не питал, а потому квартиры смотрел со всей серьёзностью, а не как велел ему господин Туралеев. Совался в каждый угол, интересовался, с какой станции подаётся электричество, пробовал водопровод, пребывая в уверенности: недорого стоят все разговоры о предпочтительном аскетизме от человека, выросшего в роскошном особняке. Про аскетизм он в книжках начитался, но в книжках не пишут, сколько мороки с одной несчастной забившейся трубой. Нет, без слуг графа никто оставлять не собирается, но и тех лучше бы оберечь от совсем уж хлипких удобств.
— …А окна у нас на площадь почти все, тут по утрам солнечно — вот шторы и такие тяжёлые. Ой, что же это я их не перетряхнула! — всплеснула руками молоденькая хозяйка. Сероглазая, птицешеяя, очертаниями будто ажурная, как дорогая костяная безделушка. Прелестная — хоть плачь.
Её отец, капитан пассажирского судна «Алёша Зауральская», был расстрелян по обвинению в заговоре против Охраны Петерберга прямиком на этой самой площади. А окна у них на площадь почти все. Благо шторы тяжёлые.
— Не перетряхнули — и ладно, — поспешно остановил молоденькую хозяйку За’Бэй. — А то вы не знаете, какой пылищи переездом-то нанесут. Так и так всю чистоту заново наводить придётся.
— Всё равно не дело, что я замарашкой выхожу, — пригорюнилась она. — Посмóтрите на мои шторы и решите, что у меня тут ещё что-нибудь в беспорядке. Но это ведь неправда, честное слово! Просто со шторами… Сама не понимаю, как это я так сглупила.
Всё она понимала, но и За’Бэю объяснения не требовались. День сегодня был пасмурный, клонился уже к вечеру, с утра солнцем тоже не баловал, а шторы — наглухо.
— Милая хозяюшка, не согреете мне чайку? Что-то я забегался по квартирам, а мне ж обратно на службу — там не до чая обыкновенно.
Молоденькая хозяйка — сероглазая, птицешеяя и ажурная дочь заговорщика — с облегчением сбежала.
За’Бэй заглянул за штору — удостовериться, что рамы не сгнили. Дом с окнами на площадь перед зданием Городского совета был не из новых, так что лучше сразу состояние себе уяснить.
А вид-то как нарочно: Городской совет и «Петербержская ресторация», из которой приговорённых вдоль живого шинельного заграждения выводили. Сейчас на месте того заграждения перголы собирают — чтобы был, значит, к лету прогулочный коридор с зелёным навесом. Насмехаются, что ли?
Мимо резных деревянных арочек, сваленных пока набок, вышагивали чинные господа. Ну то есть это За’Бэй сначала подумал, что чинные — пока не рассмотрел мелькавшую впереди шляпу Гныщевича. Тот повадился нынче своих промышленников по двое — по трое в «Петербержскую ресторацию» заманивать. Через день появлялся, как на службе. Наверное, служба и есть — это ж Гныщевич, не гурманствует же он там! Решает кулуарно какие-нибудь вопросы, которые для общего обсуждения не подходят. У Союза большое выступление перед градоуправцем через неделю, с конкретными предложениями по развитию — вот, видать, Гныщевич и приводит полусотню человек порционно к единому мнению, вооружившись «Петербержской ресторацией».
Как в декабре вооружился ружьём и публично перестрелял мнимых заговорщиков, подаренных графом для откупа Твирину. В том числе и капитана «Алёши Зауральской». И всё это было кому-то нужно и отчего-то важно — ведь именно так Временный Расстрельный Комитет смог перехватить власть у генералов… Однако же на дворе март, Временный Расстрельный Комитет распущен единоличным решением Твирина, генералы вроде как получили свою власть назад (потрёпанную, совсем другую), всем нужно и важно теперь что-то новое, вот только молоденькая хозяйка этой квартиры до того не хочет смотреть в окна, что лишний раз не перетряхивает шторы.
А коли и рамы не сгнили, сдавать ей квартиру графу, заговорщиков на голубом глазу сочинившему. Ну пусть хоть платит ей побольше, с него не убудет. Что ещё-то сделаешь.
За чаем За’Бэй пропал с концами. Прежде он графову затею съехать из особняка не поддерживал — как, к примеру, ему охрану к обычной квартире приставлять? — но молоденькая хозяйка была уж слишком хороша, чтобы взвешивать да размышлять тут тысячу лет. Может, и правда смена декораций на пользу пойдёт.
— …так наместники прямо в наместническом корпусе и селились. Там жилая половина была, куда просителей не пускали, — болтал За’Бэй. — С одной стороны — удобно, ничего не скажешь, по времени вот тоже экономия. А с другой — это ж рехнуться можно, если на работе жить! Света белого не видеть. Как вам, кстати, тамошняя ночлежка?
— Ночлежка?
— А вы не слышали? Все эти здания наместнического корпуса в ночлежку превратили — с лечебницей благотворительной, с новым приютом. Иностранные наши гости могут в Петерберге вовсе не ориентироваться, но уж дорогу-то до наместнического корпуса всем прямо к выездным документам прикладывают. А он теперь ночлежка. Такое вот политическое высказывание. В лоб.
— Вы простите, я и не знала… — молоденькая хозяйка смешалась. — Со мной, должно быть, ужасно скучно разговаривать, я последние новости всё больше пропускаю, как-то оно так выходит…
— Что вы! Зато с вами этими новостями, которые всем уже в зубах навязли, можно поделиться. Словно вы приехали вчера. Но если бы вы действительно вчера приехали, мне пришлось бы перед каждым словом думать, что да как вам говорить, пришлось бы учитывать, откуда вы, что вы потом, домой вернувшись, о Петерберге расскажете. Бр-р-р! А так я волен вам все-все карты на стол выложить, — подмигнул ей За’Бэй. — Вот, допустим, первый градоуправец Свободного Петерберга, жилец ваш будущий, прежний судостроительный монополист и вообще их сиятельство — он же мой старый друг. В Академии познакомились, с младшего курса по кабакам шатались, чего только не было. Знаю, то бишь, как облупленного. И потому каюсь чистосердечно: жилец из него отвратительный, вы зря соглашаетесь. Во-первых, он вам тут весь паркет пеплом с папирос засыплет и шампанским вином сверху зальёт, чтоб приклеился покрепче. Во-вторых, соседи его возненавидят — он, понимаете ли, большой поклонник Петербержского филармонического оркестра. Слушает даже дома — то на магнитной ленте, а то и зазовёт кого из музыкантов. Ну а в-третьих…