Страница 21 из 119
Несмотря на отсутствие отопления и разбитые электролапмы, в комнате было теплее, чем снаружи, и Приблев почувствовал, что взопрел. Он стащил собственную лопоухую шляпу, и на это чересчур, видимо, резкое движение дальний угол отозвался хлопаньем крыльев. Там, оказывается, тоже примостились голуби.
Золотце обернулся будто бы заинтересованно, а потом вдруг с детским, смеющимся вскриком к ним прыгнул. Голуби забились и, слепо мазнув крыльями по обоям, выпорхнули из комнаты прямо под снег.
— Вы только посмотрите! — ахнул Золотце всё так же весело.
Приблев посмотрел. Под верстаком, где голуби и прятались, из каких-то щепочек и тряпочек было свито гнездо. В гнезде белели два яйца. И это посреди декабря! Да, пожалуй, объяснить такой феномен можно: обученные голуби со сбитыми ритмами привыкли к теплу своего домика, размножаются как-то иначе… А может, им господин Солосье и вовсе просто так размножаться не давал. И всё же яйца в декабре выглядели настоящим чудом.
Голубка далеко не улетела — скакала по обломкам в двух шагах от Золотца с Приблевым, не решаясь, однако, на них напасть.
Яйца белели столь же беззащитно, как и само анатомически вывернутое нутро Алмазов.
Золотце чуть отодвинул верстак и опустился рядом с гнездом, легко провёл по яйцам кончиками таких же белых пальцев.
— Вам грустно, господин Приблев? — тихо спросил он, не поднимая головы. — А зря. Совершенно, вот совершенно незачем грустить. Он бы над нашими переживаниями подтрунивал — и, быть может, даже в обидном тоне. Потому что… ну сами посудите, здесь же не о чем спорить! Ему было без году семьдесят, он прожил ту самую «большую жизнь», где всего набралось вдоволь — и удач, и неудач. Но последняя её глава — разве ж неудача? Отнюдь. Он ведь не от болезни, не среди лекарственной вони, не от слабости и немощности, а самым приличествующим ему образом! Бомба, да ещё и по политическим мотивам, во взбунтовавшемся Петерберге! И все выжили, все могут дальше бунтовать на здоровье, только его и не стало. Роман, проклятый авантюрный роман — неужто вам было бы грустно, читай вы такой?
— Мне грустно, что его не стало, — так же негромко ответил Приблев. — Я знаю, что все когда-нибудь… Но всё равно — грустно.
— А зря, — повторил Золотце и поднялся на ноги. — Ваша грусть тут уж точно неуместна.
И, почти не глядя, он что есть силы наступил в гнездо каблуком, а потом несколько раз провернул оный для надёжности. Теперь дёрнулся уже Приблев. Губы у Золотца скривились — вероятно, чтобы не дрожать.
Голубка на обломках забеспокоилась, но не успела ещё сообразить, что произошло.
— Я намерен переговорить с остальным Революционным Комитетом, — Золотце поднял каблук, с которого стекал тонкой нитью белок, и гадливо вытер его о ковёр. — Вы знаете, где их найти?
— Не думаю, что всех можно сыскать в одном месте, — Приблев не стал повторять, что место, где собирались бы все, действительно было одно. — Кто-нибудь сейчас наверняка есть в Южной части… У Временного Расстрельного Комитета новый проект, затея, так сказать, — пополнение Охраны Петерберга. Или вроде того, я не вдавался в детали. Они вроде бы обучают добровольцев, вроде бы сегодня в Южной части…
— Проводите меня, — коротко потребовал Золотце и, пряча от Приблева лицо, развернулся.
Когда они спустились по обломкам в садик, Приблев услышал сверху жалобный вопль голубки.
До казарм оба шли почти молча, как молчали и по дороге до Алмазов. Вернее, когда Золотце приехал, он сперва был очень говорлив — всё пытался спросить, в чём же беда, но перебивал сам себя, сыпал рассказами, мелкими всяческими вопросами. И Приблев малодушно отмалчивался, увиливал, надеясь довести Золотце сперва до Алмазов, чтобы тот увидел всё сам. Но, конечно, не вышло. Конечно, прямой вопрос прозвучал раньше.
И после ответа оба умолкли.
Молчание же по дороге до казарм Золотце прервал лишь единожды, поинтересовавшись, как поживают его печи. Приблеву было что рассказать: о том, как Юр нашёл с чернокнижниками общий язык, как взялся дорабатывать модель, как молил разрешить ему написать об этом монографию и получил отказ; как, несмотря на зимнее время и перебои со снабжением, всё остаётся в порядке, а сын господина Туралеева успешно зреет. Да, было что рассказать, но Приблеву померещилось, что Золотце не очень хорошо его сейчас расслышит, и потому он отделался общими словами, пообещав себе позже непременно изложить все подробности.
Возле Южной части, к западу от железной дороги, имелось нечто наподобие плаца — там, где к казармам подбирались склады и промышленные строения. Видимо, прежде здесь стояло какое-то здание, а потом его снесли, заровняли фундамент и получили голую площадку, мало к чему пригодную, но уместную для тренировочной стрельбы. Приблеву повезло, и он не ошибся: на плацу выстроились люди, на левом плече каждого из них виднелся один погон, а за людьми наблюдал весь Временный Расстрельный Комитет. Возглавлял шеренгу Твирин, Мальвин поправлял в руках одного из обучающихся ружьё, а Гныщевич и Плеть весело обсуждали что-то с обнаружившимся здесь же Скопцовым.
Скопцов заметил Приблева с Золотцем первым и побледнел.
— Чудесный день, господа! — нарочито громко воскликнул Золотце, делая рукой такое движение, будто собирался снять шляпу и только в процессе осознал, что она осталась в садике.
— Господин Золотце! — Скопцов сорвался с места, кинулся было вперёд, но, что-то разглядев, застыл. Гныщевич отсалютовал без тени заботы, Мальвин оставил осанку добровольца в покое и обернулся.
Золотце шёл к ним бодрым, упругим даже шагом. Приблев едва за ним поспевал.
— Ах, как вы возмужали, господа, за время нашей разлуки! Тяжко ли ваше властное бремя? Не жмут ли вашим амбициям сапоги?
— Жорж, — чрезвычайно корректным тоном заметил Мальвин, — я полагаю, что предстоящую нам беседу имеет смысл перенести в несколько иную обстановку.
— Отчего же, господин префект? — фыркнул Золотце. — Вы, к слову, по-прежнему господин префект? Или новые ваши подопечные, — он покосился на шеренгу, — отнимают все силы?
— Послушайте, господин Золотце, я глубоко вам соболезную, мы все соболезнуем, поверьте, — зачастил Скопцов. — Но это, право, лишнее…
— Лишнее? Ах, простите, господин Скопцов, я наверняка не по моде одет, всё-таки больше месяца чах в Столице — куда мне уследить за веяниями! Нынче, как я погляжу, самый смак в стрелковом оружии?
Золотце остановился прямо напротив Скопцова. Губы его теперь дрожали однозначно, а щёки, совсем недавно красные от снега, пылали от злости.
— Слушай, mon chiot, ты чего на ружья напал? — довольно примирительно поднял брови Гныщевич. — Как заметил наш главный плакальщик, мы все тебе сочувствуем. И делаем всё возможное. При чём тут Временный Расстрельный Комитет?
— А вот это мне и хотелось бы прояснить, — язвительно улыбнулся Золотце. — Я слышал, что разбирательствами по инциденту занят как раз этот самый комитет. И слышал, что успехи его весьма и весьма относительны, — он выжидающе уставился на Гныщевича.
На дальнем конце плаца Твирин стоял, замерев, будто он работал на каком-то приводе, который сейчас отключили. По эту же сторону Гныщевич немедленно напрягся и сощурился. Люди из Второй Охраны ещё не были в полной мере солдатами, а потому косились на сцену с нескрываемым любопытством.
Приблев попытался успокоить Золотце, но тот сбросил его руку, коротко дёрнув плечом.
— Огонь! — скомандовал Мальвин. Опомнившись, Вторая Охрана дала не слишком точный залп.
— Успехи таковы, какими они могут быт’ в действител’ности, — сказал Плеть, когда грохот выстрела утих. — Мы ведём расследование. У нас ест’ подозреваемые, они находятся под заключением.
— Но ведь, если быть честным, вряд ли хоть один из них — на самом деле?.. — не смог промолчать Приблев.
— Это расследование и установит, — Мальвин всмотрелся в мишени и неодобрительно покачал головой.
— Расследование! — презрительно тряхнул мокрыми от снега волосами Золотце. — Я ведь коротко — длинно голубями не разольёшься! — но ознакомлен с вашими теперешними порядками. Кто лицом не вышел, того и пуля, так? Но лицо, как ни крути, относительное понятие. Мне, может, вот его морда не по нраву, — открыто ткнул он пальцем в Твирина. — А он у вас, говорят, главой всего, что есть временного да расстрельного. И как быть?