Страница 36 из 95
— Положительную динамику? — схватился Гныщевич за стакан специально для него, трезвенника, заказанной газовой воды. — Vous êtes fou, господин префект! Динамика — она замеряется относительно некоторой поставленной цели, уж поверьте промышленнику. И la question se pose: вы тут что за цель принимаете? Что Охрана Петерберга будет сражена силой печатного слова и под влиянием прочитанного, pardo
— Что мы принимаем за цель — это, господин Гныщевич, блестящий вопрос, — показательно проигнорировав тезис «заигрались», взял слово хэр Ройш.
Взял и тотчас положил обратно, поскольку в гостиную ворвался господин Валов, коего Хикеракли не так давно додумался звать Коленвалом — и Золотцу даже не хотелось взвешивать на весах хорошего вкуса эту шутку.
Потому что какие уж тут шутки.
— Гныщевич, ты сюда пришёл язвить и изливать скепсис? — с порога начал господин несомненный Коленвал. — Тогда бы и не тратил время зря — будто у тебя работы нет! Ты поставки ипчиковской резины подписал? Первая партия-то готова, до снега бы успеть.
— Ты, Коля, не указывай начальству, что ему делать, — с каким-то приглушённым гневом сощурился Гныщевич. — Какая партия, какая резина, когда в городе une perturbation? Прогорели мы с первой партией, её теперь до весны придерживать. Спасибо всем листовочникам и тебе лично, Коля.
— Так вы, господин Гныщевич, пришли нас послушать, потому что у вас накладки на производстве, спровоцированные вашим же чутьём на нарождающиеся волнения? — Золотце аж не поверил сначала, что это голос хэра Ройша звучит столь медово. Хэр Ройш сейчас будто переживал некий необъяснимый внутренний триумф.
— Я с тобой о своих накладках разговаривать буду только тогда, когда ты папашиными шахтами рулить начнёшь! — огрызнулся Гныщевич.
— Он пришёл вас послушат’ со мной, — неожиданно вмешался Плеть. — Я хотел вас слушат’, у меня в том свой интерес. Вот ответ’те, раз уж так: почему листовок от имени Порта не писали? Всего Порта, я не тавров имею в виду. Если чем и можно Охрану Петерберга припугнут’, так это беспорядками в Порту. Неравная, но сила.
— А эта нелёгкая стилистическая задача у нас расположилась дальше по графику, — Золотце поднялся с кресла проверить закуски. — Мы тут не «Кармину Бурану» исполняем, чтобы начинать с fortissimo. Можете, кстати, оказать помощь — я вот даже познакомился с Портом не так давно, но всё равно поостерёгся бы брать на себя ответственность за подражание портовому слогу и эстетическим канонам. Тут требуются эксперты.
На монолите лица Плети было не разглядеть ни тени реакции, но Золотце надеялся, что тот хотя бы рассматривает сейчас его предложение. Если бы Плеть начал вдруг радеть за листовки, может, и Гныщевич поумерил бы своё негодование. А то верно ведь, хоть тон его и чрезмерен, господин Коленвал говорит: придёт, ядом всё закапает, а Золотцу сейчас и своего скепсиса достаточно.
В передней послышался жизнерадостный гогот — графу Набедренных с его новым спутником такой определённо не к лицу, а значит, Хикеракли пожаловал.
Так и есть: зашёл с другом своим господином Драминым, как всегда избыточно раскланялся.
— Ну что, господа мои хорошие, у нас с вами на руках, — представил публике свои руки Хикеракли, — имеются самые что ни на есть агрессивные стычки-с. А вернее, не на руках, а на втором кольце казарм. Пока вы тут, — ознакомился он с ассортиментом закусок, — корнишончиками балуетесь, мы, да будет вам известно, имели честь поприсутствовать на обязательных принудительных работах!
— Не мы, а я, — добродушно уточнил господин Драмин, — ты бегал и болтал. И из всех присутствующих там полагалось принудительно находиться только Коленвалу, — хмыкнул он сам с собой. — Конечно, инициатива прочих приветствуется.
Господин Коленвал повернулся с окаменевшим лицом:
— Они порушили дом мне, а я пойду строить им? — и хотел бы, наверно, опять прочитать какой гневный монолог, но каменное лицо сковывало, мешало, замуровывало внутри любые монологи, так что реплика повисла в пустоте.
— Знаете ли-с, господин Коленвал, ваш сантимент многие разделяют, — хрустнул тем самым корнишончиком Хикеракли и щедро отхлебнул пива. — Даже из тех, кому ничего не рушили и не ломали. Принудительные работы — штука ко гневу располагающая.
— Вообще-то Стошев… Это ведь Стошевым зовут того генерала, что стройку затеял? — поискал господин Драмин подтверждения у Скопцова. — Стошев всё нормально организовал. Студенты пока только из нашей Корабелки и ещё пары училищ, смены короткие, шесть часов, день через два. Даже от учёбы не слишком отвлекает. Но то Стошев, а то простые солдаты, которые за процессом надзирают.
— У них к студентам ненависть, — напоказ скорбно сообщил Хикеракли, спасибо ещё, что не завыл для наглядности. — У нас в общежитиях обыски хотели устроить, слыхали? Так вот обысков-то нет, а солдатам-то надо. И вообще у них ненависть к гражданским. — Хикеракли спешно отхлебнул ещё пива и скорчил рожу: — Они жаждут кр-р-рови.
Золотцу кривляния Хикеракли несколько приелись, так что он поискал себе другого зрелища. Зрелище обнаружилось ничем не примечательное, но в известном смысле карикатурное: префект Мальвин на Хикеракли с господином Драминым навострился так, что только блокнота ему и не хватало, каждое слово ловил. Стоявший же чуть за его спиной Тимофей Ивин выглядел сейчас образцово нездешним — видимо, заменял на посту графа Набедренных. Но его нездешность была иного толка: если бы Золотце не держался так за романное мышление, а грешил бы иногда и поэтическим тоже, он бы сказал, что Тимофей Ивин смотрел внутрь себя и видел свою смерть.
Какое счастье, что поэтическое мышление Золотцу чуждо.
— Хикеракли, вы не стращайте публику почём зря! — завернулся в шубу За’Бэй. — У меня туда кое-какие знакомцы тоже должны были ехать, я ж теперь не засну. Вы внятно, внятно излагайте, сколько крови уже пролито!
— Да так, чуток, — отмахнулся Хикеракли, хищно нависая теперь над икрой и гадами. — Попортили парочке студентов экс-терь-ер. Там, понимаете-с, все жутко недовольны, но в целом работают. Но кто-то — и нет, оставьте овации, не я — эдак умно их подцепил. Чего, говорит, вы, сильные мужики, нас, студентов, на стройки сгоняете? Самим котлованы рыть кишка тонка? Ну, понятно, задели за живое.
— Хикеракли преувеличивает, — вновь миролюбиво разъяснил господин Драмин. — Сцепились пару раз, немного подрались, но всех разняли. И не переживай, За’Бэй, там только с теми цепляются, кто сам первый лезет. Другое дело — что когда один полез, тут уж и остальные начинают.
— А Драмин преуменьшает, — Хикеракли отложил знакомство с гадами, чтобы только оставить последнее слово за собой. — Кто сам не лезет, того, как бишь... провоцируют. В общем, обстановочка. А вы тут в алмазах!
— Это шпинель, — вежливо, но безапелляционно изрёк господин Приблев, и Золотце испытал вдруг приступ нерациональной к нему приязни.
— То по правде, — ответил Хикеракли, глядя вовсе не на господина Приблева, а на Тимофея Ивина. — А по сути — алмазы. Если, что называется, об общей эстетике.
— Ежели вы сейчас по своему обыкновению название убежищу сочиняете, то какое-то оно не слишком конспиративное, — Золотце скорчил неодобрительную гримасу, которую Хикеракли, увы, пропустил.
— А всё равно приживётся, — буднично заявил он.
— …Накаляется же эта обстановочка потому, — задумчиво обратился к люстре господин Приблев, — что труд всегда должен быть оплачен — ну хоть сколько-нибудь сообразно. Ведь будь у шестичасовых смен раз в три дня некая финансовая составляющая, пусть даже и минимальная, о значимом недовольстве сейчас бы речи не шло. Зря вершители наших судеб так недооценивают систему поощрений.
— Сандрий, да какие поощрения?! — Господина Коленвала наконец отпустило его окаменение, и он с превеликим удовольствием взвился обратно: — Они не в тех категориях мыслят, для них мы рабы. Разве ж рабов поощряют? Рабов топчут, не отдавая себе отчёта, сколь зыбки в действительности все опоры рабовладения. Потому что человек не может в своём уме терпеть рабское положение, если он его сознаёт!