Страница 35 из 95
— Если уж вкладывать средства, — продолжил господин Приблев, — стоит делать это, руководствуясь разумной деловой моделью. Я ещё сам не разобрался, о чём толкую, но благотворительность точно не имеет смысла. А вот, положим, нанять желающих и мотивировать их материальным вознаграждением за полезную деятельность…
— Было бы любопытно, если б хоть кто-то из нас догадывался, на что эта полезная деятельность похожа, — вздохнул Золотце.
Господин Приблев покосился на него со смущением:
— Вам тоже кажется, что мы ввязались во что-то сомнительное и движемся вслепую?
— О, мне не кажется. Это единственное, что я знаю наверняка, — Золотце фыркнул. — За тех, кто сочинял и печатал бóльшую часть листовок, я готов высказаться: мы делали это в точности так же, как посылали когда-то лектору Гербамотову корзину бумажных цветов из конспектов его лекций. Нельзя сказать, что у нас не было цели — конечно, была! Благородная цель раззадорить. Показать неприличный жест и убежать дворами. И я не против — наоборот, просто…
— Погодите. Вы ведь помните, что неприличный жест предложил хэр Ройш? Он сказал тогда, что ждёт реакции Городского совета.
— И он её дождался. Хэр Ройш, видимо, намеревается объявить об этом как раз сегодня, но вы пришли первым и на нервах, поэтому я позволю себе… — Золотце доверительно наклонился к явно заинтригованному господину Приблеву: — Городской совет уже проливает пот над проектом закона, который наши бумажные, гм, цветы объявит наказуемым деянием.
Господин Приблев в оторопи надел очки обратно. Это было по-своему трогательно.
Но ответить он не успел, поскольку из передней донёсся долгожданный шум.
— Жорж? Жорж, это феерия, танцуют все! — влетел в гостиную, где никогда раньше не собирались гости, За’Бэй. Забыв, разумеется, разоблачиться — ну или не забыв, а выражая таким образом свою политическую позицию по отношению к росской зиме, до которой оставался ещё целый ноябрь. Но За’Бэя целый ноябрь не заботил: он уже вырядился в свою ненаглядную шубу.
— Здравствуйте, Жорж, здравствуйте, господин Приблев, — чинно и мрачно раскланялся вошедший вслед за За’Бэем префект Мальвин. К префекту Мальвину жался этот его Тимофей Ивин — теперь, правда, скорее уж хикераклиевский, чем его.
Хоть Тимофея Ивина в последний день августа Золотцу буквально-таки послал европейский всеведущий бог, Золотце всё равно того недолюбливал. Неведомо за что, невозможно придумать рациональное объяснение — видимо, следует покаянно признать, что за выражение лица. За вот эту вот ничем не подкреплённую печать обречённости, которая бывает только у юнцов, слишком много о себе воображающих и слишком мало делающих.
И за то, что в его адрес Золотце позволял себе слово «юнец» и прочую брюзгливую риторику, вообще-то глубоко противную его натуре.
— Жорж, у меня новости, я не могу дожидаться остальных, меня разорвёт! — обвалился За’Бэй вместе с шубой на диван, потеснив господина Приблева. — Охрана Петерберга мечтает покопаться в белье студентов нашего общежития. Но господин Пржеславский их пока отвадил.
— Счёл их основания недостаточными для обыска, — распространил высказывание префект Мальвин. — Но это временная мера, больше трёх дней она их сдерживать не сможет. Официальным предлогом они объявили подозрения в наличии у студентов Академии стрелкового оружия. Господин Пржеславский отбил лихо: мол, серьёзное обвинение, сверх всякой меры серьёзное, напрямую касается Пакта о неагрессии — а раз так, предоставьте хоть какие-нибудь доказательства. Чтобы, мол, всё по форме.
— Играют на опережение? — мигом обернулся Золотце к префекту Мальвину как к единственному здесь человеку, в полной мере знакомому с выкладками хэра Ройша.
— Готов поклясться, — собранно кивнул префект Мальвин, — многоуважаемый глава вызвал меня в свой кабинет, пока они были ещё там, я был непосредственным свидетелем части беседы. У них распоряжение, подписанное генералом Йорбом, а он всё-таки сам в Городском совете, явно понимает, что делает.
— Вызвал вас… — покачал головой господин Приблев. — Получается, господин Пржеславский прилагает усилия не только к отсрочке обыска, но и к оповещению о нём студентов?
— Ну просто-таки союзник! — стремительно простучал каблуками из передней Гныщевич. — Cela tient du miracle, можно было только мечтать. Тьфу, смешно.
— Брос’, — возразил ему Плеть, застывший вполоборота в дверях. Видимо, засмотрелся на шпинель и хрусталь, — когда у человека твёрдые представления о чести имеются, это всегда хорошо.
— Я, господа, недоволен, — упёр руки в бока Гныщевич и зыркнул из-под шляпы злобно. — Общежитие — это и mon asile, как вы понимаете. Сэкономил, называется, повременил со съёмом более подходящего метелинскому управляющему жилья! Я не люблю, je déteste до дрожи, когда меня обыскивают.
— Просто не держите у себя в комнате ни официально разыскиваемого оружия, ни тайно волнующих листовок, — тихо, но твёрдо осадил его Тимофей Ивин.
Гныщевич на Тимофея Ивина уставился почти с интересом: мол, кто это тут ему возражать смеет.
— Сосед, да не петушись ты, — За’Бэй, выговорившись, источал сплошь благодушие. — Твоих вещей у нас так и так немного. Что не нужно видеть, успеем вынести. А при обыске я поприсутствую, посмеюсь над ними про себя и ничего к делу отношения не имеющего тронуть не дам.
Раздался еле различимый из гостиной перезвон дверного колокольчика — надо же, первый вежливый гость после господина Приблева. Кто-то из слуг засуетился в передней, и совсем скоро к обсуждению последних новостей присоединились хэр Ройш и Скопцов. Оба они держались сегодня особенно церемонно — видимо, волочили груз острейшего осознания себя важными персонами, детьми членов Городского совета. Но волочили каждый по-своему: если в Скопцове, казалось, сошлась нынче вся скорбь человечества, то хэр Ройш, напротив, был торжественен — хоть праздничный торт им украшай.
Вид сих в высшей степени благовоспитанных господ своевременно напомнил Золотцу, что он тут радушный хозяин, который-де много лет вздыхал об услаждении гостей.
Распорядившись наконец об алкоголе и закусках, он понадеялся, что на оные никто особого внимания не обратит. Больно уж неловко было бы сознаваться, что на список покупок, кои должен был совершить на базаре помощник повара, Золотце вчера потратил добрых два часа.
— Господа, об обысках я впервые слышу от вас, — невидящими глазами уставился перед собой Скопцов, — но такие новости более чем сообразуются с моими сведениями о настроениях в Охране Петерберга. Я ни в коем случае не хотел бы никого задеть, но не могу не озвучить оценку ситуации, которую вынашиваю с тех пор, как прознал о параде: мы с вами ошиблись. Листовки любого содержания сейчас воспринимаются Охраной Петерберга в штыки, поскольку содержание самой первой листовки — направленной именно против них — было, как выясняется, слишком страшным оскорблением. Что бы мы теперь ни расклеивали, они будут принимать на свой счёт саму форму высказывания — печатный лист на столбе.
— Вынужден не согласиться, — прервал его излияния префект Мальвин. — Я только что имел удовольствие созерцать тех, кто пришёл ломиться в общежитие. В кабинете у многоуважаемого главы бушевали бесспорные радикалы — правда, их чуть притормаживал командир, полковник Шков…
— Шкёв, — поправил Скопцов.
— Спасибо. Так вот, за исключением полковника, с господином Пржеславским беседовали люди, наверняка готовые разорвать на куски того, у кого обнаружатся листовки. Но у крыльца их ждал отряд — видимо, приведённый для самого обыска. И в нём единства не было. Я своими ушами слышал рядовых — рядовых! — которые нашли фантазию графа о прогрессивном налоге на бездетность остроумной. А уж упрёки в адрес Резервной Армии имели в сердцах того отряда чрезвычайно живой отклик, — префект Мальвин перевёл дух, с одобрением взглянув на как раз поданные закуски и алкоголь. — Нет, я не берусь утверждать, что Охрана Петерберга в листовки влюблена и зубрит их ночами. Споры имеют место — и яростные! — но некоторую положительную динамику стоит признать.