Страница 17 из 59
— Что ещё он тебе сказал? — страшным голосом пробормотал Метелин. Хикеракли прищёлкнул языком и досадливо развёл руками:
— Ну куда мне, куда мне, скотине и лакею? Не моя это история, я и того, что сболтнул, не должен бы тебе, Саша, рассказывать. Вам водички, может, поднести, ваше сиятельство?
— Ты зачем меня изводишь? — тихо спросил Метелин. — Мало в душу плюнуть, ещё поковыряться надо?
Хикеракли крякнул.
— Саш, вот давай начистоту: я не то чтобы без участия. Вижу я всеми глазами, как тебе речи мои травматически. Я пихт и свободный человек, мне не понять, но сочувствую. Однако же история-то и впрямь не моя! И леший бы с тем, что тайная она да секретная, что разглашать нехорошо и прочее. Ты, Саш, нравственно подумай: ты с дружками своими человека два месяца топтал, унижал, с самым что ни на есть конским навозом смешивал, а он тебе теперь услуги оказывай? Нелогично же, согласись.
Метелин дышал тяжело и прерывисто, но реплик у него не отыскалось.
— Извлеки из этого моральный урок, — поучительно воздел палец Хикеракли, — и больше так не делай. За людей людей считай. Как тебе такой уговор?
— Ты меня шантажировать вздумал? — презрительно оскалился Метелин.
— Я тебя жизни учу. Если воспримешь и научишься, делом перевоспитание докажешь, может, и о награде задумаюсь. — Хикеракли вдруг посерьёзнел и продолжил почти зло: — Прекрати разбой учинять — сам прекрати и уродов своих портовых уйми. Слышишь ты меня? От твоих переусложнённых отношений с фамильным наследием пол-Академии страдает. Я тебе не только про Скопцова, не только про человека полезного, я и про Валова, и про Драмина, и про других — полезных, бесполезных, всяких. Охамели совсем. Что мычишь? Думаешь, я не знаю, что ты в разбойных своих делишках не главный — так, мелюзга — и права слова не имеешь? Знаю. Так найди его, право-то слова. Как хочешь найди и разбой прекрати. — Хикеракли выдохнул; кажись, вот он, пар-то, и вышел, прав многоуважаемый глава Академии оказался. — Хотя чего я от тебя, мелюзги, великих дел требую. Прекрати хотя бы сам, с дружками твоими отдельно разберёмся. Прекратишь? А я, так уж и быть, попрошу Скопцова с тобой побеседовать. Он же действительно историю твоего папаши — настоящего, не графа Метелина — знает, — добавил Хикеракли уже примирительно.
Метелин молчал. Губы его кривились, силясь подобрать нужное слово, но оно в упор не подбиралось, плясало всё где-то рядом.
— Испытательный срок тебе — два месяца, — смилостивился Хикеракли. — Ежели всё поуляжется, Саш, правда помогу, пихтской родиной клянусь. Идёт?
В движениях Метелина, когда он вновь неловко потянулся за щёткой, было столько эдакого растерянного отчаяния, видного и за обычной его злобой, но теперь совсем уж обнажившегося, что Хикеракли снова подловил себя на сочувствии.
— Идёт, — пробормотала спина Метелина.
И, кажется, хотела прибавить «спасибо», но вместо этого раздался только какой-то невнятный звук.
Глава 6. Чужие разговоры
Настоящий баскский хрусталь можно отличить от дешёвых подражаний на звук; достаточно легко ударить по изделию твёрдым, желательно костяным предметом, и раздастся тонкий звон, который знаток ни с чем не перепутает. В здании Петербержской филармонии под потолком висит колоссальная люстра, собранная мастерами из небольших капелек хрусталя и костяных чёток, расположенных на выверенном расстоянии друг от друга. Считается, что лёгкий мелодический отзвук, создаваемый огромной люстрой при исполнении музыки, дополняет и окрашивает её подобно послевкусию хорошего вина.
Хэр Ройш-младший ничего не мог поделать с тем, что при исполнении симфонической музыки беспрестанно слышал этот раздражающий писк и потому ему не удавалось сосредоточиться на самом произведении.
Хрусталь в доме Ройшей никто и никогда не проверял на подлинность. Этому хрусталю было уже несколько сотен лет, он прибыл с давними Ройшами ещё из Европ и потому сомнениям не подвергался.
Хэр Ройш-младший мог бы сказать, что, молчаливо скользя от одной группы гостей к другой и разбивая гул голосов на обертоны и реплики, он проверяет на подлинность их, но это было бы ложью: проверять там нечего.
К примеру:
— Право, сударыня, меня тревожит нынешнее состояние Академии. Я всегда был против смешения сословий — не пристало аристократам знаться с простецами! О нет, не в том смысле, который вы наверняка приписали моим словам. Нет, я человек прогрессивных взглядов и не ханжествую. Но подобное соседство растлевающе влияет на все стороны…
— Ах, ваше сиятельство, вы нагоняете мрак!
— …Ведь аристократам необходимо, просто необходимо находиться на некотором расстоянии от народа — ради соблюдения его же, всеобщих, общественных интересов! И потом, финансовые вложения…
— Барон, неужто вы попросту меркантильны?
— Я всего лишь прошу заметить, что сомнительная среда и практическая отдача, которую даже не удосужились формализовать в некие плановые показатели…
— Прошу вас, барон, в этом доме такие высказывания неуместны!
В этом доме — в доме Ройшей — дурно говорить об Академии было неуместно хотя бы потому, что Ройши издавна приходились Академии основными спонсорами. Так сложилось исторически; солидная часть ресурсов семьи приходила из Германии, от герцога Карла Константина Ройша XVI, и Ройши петербержские — вернее, отец хэра Ройша-младшего, хэр Ройш-старший, почитал своим долгом спускать серьёзную их часть на учебное заведение, являющееся в первую очередь достопримечательностью.
Это называлось «гуманистической миссией» и, по всей видимости, в самом деле ей являлось. В отсутствие системного бесплатного образования Академия стала в Петерберге единственным местом, где одарённые мальчики могли надеяться выйти в люди за счёт одного только таланта.
«Одарённые мальчики», какой жалкий миф.
Хэр Ройш-младший окинул собравшихся взглядом.
Приёмы случались в доме у Ройшей реже, чем подобало по статусу. Отчасти это было связано с тем, что сам особняк, возведённый ещё на заре Петерберга, находился в одном из районов с самой плотной застройкой и потому не мог похвастаться удобными для светских мероприятий габаритами. Отчасти же, наверное, дело заключалось в том, что хэр Ройш-старший приёмы не слишком жаловал, предпочитая им тишину кабинета.
В этом вопросе отца хэр Ройш-младший понимал, а убеждения его — разделял.
— Смею выразить вам своё глубочайшее почтение, господин… генерал Скворцов, ваше высокопревосходительство? Признаться, не уверен, как к вам уместнее обращаться.
— В свете, сударь, как вам будет угодно; сам же я, впрочем, полагаю, что военными не бывают по рабочим часам. Я генерал в Охране Петерберга, я генерал и здесь. Но не тревожьтесь: не вам одному трудно это разобрать. Я к вашим услугам под любым именем.
— Что ж, генерал Скворцов, рад приветствовать вас в высочайших светских кругах!
Сегодняшним событием, однако, не имел возможности манкировать даже хэр Ройш-старший — уважаемый член Городского совета Петерберга и один из виднейших аристократов города. Свет праздновал назначение в пресловутый Городской совет генерала Скворцова. Традиционно в главный орган городского управления входят — жалкими совещательными голосами — два генерала Охраны Петерберга из четырёх; не далее как неделю назад генерал Мевлев получил почётное право уехать в Кирзань к пожалованным за службу землям, титулам и более реальным должностям, и ему потребовалась замена.
«Почётное право» — это изящный официальный эвфемизм. Суть же системы городского управления выглядела куда непригляднее. Вследствие Пакта о неагрессии, запрещающего Росской Конфедерации любые агрессивные действия, военной силы в стране практически не имелось. Не имелось в ней и системного образования. Четвёртому Патриархату было трудно уследить из Столицы за всей необъятной страной, и потому он придумал хитрость: назначать отслуживших своё военных на правительственные должности в городах и ыздах. Из трёх существующих в Росской Конфедерации армий лишь одна, кажется, и в самом деле воевала далеко на юге. Вторая — Резервная Армия в Столице — «армией» лишь называлась, на деле занимаясь преимущественно подготовкой будущих правительственных чинов.