Страница 20 из 55
Понятно, Манас — из новых кочевников. Все эти бухулеры, акыны и саксаулы, бутылка водки Сабантуй — для него просто придурь, стилизация, рисовка. Наверное, мог бы рассказать, откуда хлынули богатства, как были разведаны нефтяные сокровища? Но сколько Василий ни склонял его к разговору об особенностях национальной нефтеразведки, в ответ слышал примерно одно и то же.
Какой-то древний вождь племени манасов. Его случайно застрелил начальник райотдела милиции. У того вождя была карта месторождения черного золота в таинственном каньоне. Путь к сокровищу указывала качающаяся скала. А начальник райотдела выбросил карту в костер (но перед тем, обладая феноменальной памятью игрока в покер, запомнил что было в ней, глянув один раз). Вождя манасов преследовала преступная группировка, чтобы завладеть картой. Но вождь застрелен, карта сожжена — плохие парни-преступники схватили начальника, под угрозой расправы заставили вести к каньону. Милиционер поневоле стал их проводником, ведь только он знал путь к качающейся скале. По следам первой группировки шла банда другого авторитета. За ней, в свою очередь, гнался РУБОП (но это «оборотни в погонах», им также было известно о карте и они хотели поживиться древними сокровищами манасов). И далее… бешеные скачки, стрельба, любовь и ненависть, дикое степное разнотравье, быстрые полноводные реки, качающиеся скалы, духи предков манасов… В итоге все погибли. В живых остался начальник райотдела, с ним спасшаяся прекрасная блондинка, в виде бонуса к найденному-таки в таинственном каньоне месторождению.
Одним словом, думал Василий, еще немного и Манас запоет привольным и словно объявшим все небо голосом
вновь, вновь черное золото манит нас
как пел Валерий Ободзинский в незабвенном «Золоте Маккены». Собственно, вольный пересказ этого фильма Василий выслушивал каждый раз из развязавшихся от выпитого уст фаната американских вестернов.
Но вот что странно! Пик популярности певца Ободзинского пришелся на середину восьмидесятых. Песня из «Золота Маккены», «Восточная песня», «Эти глаза напротив», «Колдовство» стали всенародными. И вдруг, последний концерт в 1984-м, после этого — черный провал. Василий не интересовался специально судьбой Ободзинского, ему попалась в руки газета со статьей, где об этом рассказывала муза певца (благодаря которой Ободзинский, по ее словам, в 1994-м вновь вернулся на сцену, возобновил концерты… но неожиданно умер в 1997-м, в возрасте пятидесяти пяти лет от сердечной недостаточности).
В статье приводится объяснение самого Ободзинского из радиоинтервью, где он говорит, что в этот десятилетний провал… ему захотелось пожить простым мужиком. Довольно таки необъяснимое желание при заполненных стадионах, миллионных тиражах пластинок, тысячных гонорарах и поклонницах, готовых боготворить кумира! Впрочем, не обошлось и без наркотиков, на которые певец подсел как раз на взлете славы. Плюс затяжное алкогольное пике, он этого не скрывает.
И здесь же зловещая тень поэта Онегина-Гаджикасимова…
Ведь из-за его «Восточной песни» со словами «в каждой строчке только точки после буквы Л» — в которых тогдашний министр культуры Лапин усмотрел издевательский намек то ли на ЛЕНИ-НА, то ли на ЛЕОНИДА Брежнева (или на него самого, ЛАПИНА?) — Ободзинский, возможно, попал под идеологический пресс. Эта песня была запрещена в СССР.
Эта самая муза певца, а тогда просто поклонница, отыскала спившегося и опустившегося Ободзинского в какой-то зачумленной бытовке, он «сторожил склад стройматериалов на берегу Яузы и галстучную фабрику». Обрюзгший, с помутневшим взором, почти без зубов. Стоп-стоп… а вот отсюда подробнее! Василию приснопамятны эти места. Лосиноостровская, Северянин, Яуза, Маленковская… Заборы, стройплощадки, склады, вагончики-бытовки. Сколько раз оказывался там (и в районе Яузы тоже), бухал с кем попало. Но именно этот случай! Вспоминается, как пили ночь напролет с одним странным мужиком. Во всяком случае, его рассуждения не подходили для сторожки, куда «завернули на огонек» с собутыльником (но был ли это склад стройматериалов? галстучная фабрика?) На тему творчества — и до какой степени художник может и имеет ли вообще право? — распоряжаться по личному усмотрению данным ему Богом талантом, проспорили с мужиком до утра.
Или он вдруг затянул песню про золото? О том, что только мудрой птице видна сверху тщета усилий всех этих людишек, рвущихся к золоту, очарованных его призрачным блеском. Все они прервут свой бег и ткнутся в пески, в травы, в снега. В железнодорожную насыпь. В заваленный неизданными рукописями стол. Нет, не пел он ничего. Но сказал тихо, близко придвинувшись, дохнув перегаром
а ты видел когда-нибудь бездну
открывающуюся в глазах машиниста
налетающего на тебя поезда
нет? ну, стало быть, тебе непонятен смысл железных букв, облекающих землю; ты не слышишь песнь космического ветра в рельсовых струнах, уходящих за горизонт.
Онега с оркестром уехала на гастроли. В тот день, в субботу, томила какая-то маета. Василий пошел прогуляться засветло, работа не клеилась. Гуляющих в парке — мамаш с колясками, дедушек и бабушек с внуками, владельцев собак со своими питомцами — полный аншлаг! Но на «его» детской площадке так же пустынно, никого. Василий выпил, вздохнул, зажмурился, а когда открыл глаза…
Перед ним сидел ПЕС. Редкая порода. Далматинец. Весь какой-то «дизайнерский». Беловатая шкура в черных пятнах. Он внимательно рассмотрел собаку. Не будучи знатоком, просто отметил про себя: далматинец, темно-палевые, почти черные пятна по белому, очень популярная порода после фильма «Сто один далматинец». И все, пожалуй. И все? Если бы ПЕС не сказал
именно сказал
человеческим голосом
«Слышишь, мужик, ты, это, выпиваешь здесь иногда, я тебя уже сколько раз видел».
М-да. Василий перевел дух. А ПЕС не исчез и продолжил:
«Да не напрягайся ты, все нормально. Ну, говорю я, и что? Давай посидим, ты попривыкни немного, пообщаемся».
— Н-нет, я ничего… Так, как-то. — Василий старался спокойно и основательно закусывать бараниной.
«Здесь у меня раньше, в общем, один товарищ был, или, как там, бомж. В той стороне, с краю парка, в трубе жил. Но это еще летом. Мы с ним, ну, как бы понимали друг друга. Поговорить можно, выпить. А сейчас не стало его. Ни следов, ни запаха. Не знаю, куда девался. Может, умер? Мы сюда, в последнее время, с хозяином часто приезжаем. Да хозяин-то… тьфу! — глаза бы не глядели».
Далматинец мотнул головой, злобно оскалившись: «Вон, видишь, «Хонда» серебристая… Вон, заехал куда!»
Василий глянул. Довольно далеко, почти скрытый кустами, поблескивал обтекаемый бок иномарки.
«Он там продавщицу одну охаживает, испытательный тест у нее. В магазин свой, у него сеть магазинов, на работу берет. Наяривает, аж машина ходуном ходит. Каждый раз так, а мне противно. Да и запахи — терпеть не могу. На улице же не набегаешься, холодновато. С этими убогими на поводках в догонялки, что ли, играть? И хозяйке ведь не скажешь. А жалко, обидно за нее. Она у меня, вообще-то, хорошая. А этот, блин, как с цепи сорвался! Да хоть бы девки нормальные — а то гастарбайтихи, приезжие неизвестно откуда».
Ну, ничего. Так и должно быть, подумал Василий. Что удивляться? Такие дела прежние друзья куда-то подевались а новых не завел
отчего бы с собакой не поговорить Иван Бунин тоже сказал мол Я камин затоплю буду пить хорошо бы собаку купить у лап далматинца лежал в снегу целехонький мерзавчик. ПЕС катнул бутылек лапой, как бы указывая:
«А я вот, тоже пузырь притаранил, у хозяина в салоне, бывает, заваляется. Ты мне открой», — понял Василий, «сказанное» его странным новым знакомым. «Не могу же я сам, лапами, как? сейчас! у меня тут припрятано…» ПЕС обежал скамейку, вернулся, держа в зубах пластиковый стаканчик, поставил на край скамьи.
— Ну, ты присаживайся, — предложил Василий. — Открою, конечно. Закуска вот. Присоединяйся. Баранина. У меня, знаешь, сколько баранины, только баранину и ем. Тебе как? налить? полный?