Ясный берег

размышляя о том, как невыгодно быть подлым — все

презирают.

— Однако,— сказал Васька после десятиминутного

ожидания,— похоже на то, что старик надул.

Подходила Надя в белой блузке с пионерским

галстучком и в зеленой шляпе с красной лентой.

— С ума он сошел,— сказал Васька.— Сплошные

девчонки. Знал бы, не поехал.

Когда Лукьяныч, с веслом на плече, явился на берег,

ребята сидели понурые, измученные ожиданием,

разуверившиеся во всем на свете. Сережа и Фима кинулись

навстречу Лукьянычу с криком:

— Мы думали, вы не придете!

Посмеиваясь, Лукьяныч достал из кармана часы,

показал:

— Без пяти пять. Условились в пять. Вы тут, небось,

с утра? Без обеда? Ладно, сейчас поплывем. Повторяю,

товарищи, запоминайте: челн — не пароход, нельзя

вскакивать, нельзя наваливаться на борт. Не будете

сидеть смирно — другой раз не возьму. На-ка, держи

весло.

Снимают замок, гремит цепь, усталости как не

бывало, сердца бьются, глаза блестят,—до чего хорошо,

сейчас поедем, до чего счастливый этот мальчишка,

которому дали весло... Только Надя держится томно и тон-

но, она большая, балерина, она выше всего этого.

— Навались, помогай! Эй, дубинушка, ухнем! Раз-

два — взяли!

Каждому кажется, что именно оттого, что он

схватился за борт своими руками и со стоном ударился о

челн своей грудью,— челн тронулся, с тихим шипеньем

тронулся по мокрому песку и пополз к воде.

— Поддай, поддай, богатыри!

Челн на воде.

— Сели.

Девочки у одного борта, мальчики у другого.

— И не забывать лозунг: аб-со-лютно смирно!

За бортом зазмеилась быстрая серебряная вода.

— Водичка, водичка! — скороговоркой сказала Фима

и опустила руку в воду. Надя тоже опустила, визгнула

и сказала:

— Холодная.

Ваське очень хотелось опустить руку в воду, но он не

сделал этого, чтобы девчонки не подумали, что он им

подражает.

Сережа сидел тихий и смотрел на волшебные берега,

плывущие мимо.

А погода была яркая, тревожная — солнце и кучками

в небе густые круглые облака, ветер, налетающий

порывами, солнце печет, а ветер холодный. Все время

дуют холодные ветры, до сих пор нельзя купаться,

купаются только отпетые мальчишки, вроде Васьки;

старики говорят, что настоящее лето начнется после того,

как пройдет проливной дождь с хорошей грозой.

Плыли против течения. Ветер подувал от устья,

плыть вверх было нетрудно. Лукьяныч правил с

осторожной силой.

— Вот я вам покажу одно местечко,—сказал он.

Высоко на берегу росла группа старых осин. Когда

набегал ветер, их серебряная листва струилась, как

вода, и внизу в реке струились их отражения. Галки

кричали в осинах.

— Это местечко?—спросила Фима.

— Нет,— ответил Лукьяныч.— То местечко за

поворотом. Мы там, возможно, причалим, и вы, барышни,

наберете водяных лилий. Я сережину маму туда возил,

когда она была маленькая.

Сережа прислушивался.

— Как ты думаешь,— спросил он у Васьки,— это не

Галя-Галя кричит?

— Еще выдумай, — сказал Васька. — Других галок

нету, кроме твоей.

— Какая Галя-Галя? — спросила Фима.

— Это у него ручная галка была, — свысока

объяснил Васька.—Я ему достал.

— Ее звали Галя-Галя, — сказал Сережа. — Она

улетела.

Он продолжал вслушиваться. Глаза его стали

большими и тревожными. Вдруг весь покраснел, даже уши

покраснели, и с отчаянной надеждой крикнул что было

силы:

— Галя-Галя-Галя!

«Кар!» — громко и явственно раздалось в ответ, и

что-то черное метнулось в серебре осин.

— Галя-Галя! — вне себя крикнул Сережа, вскочил и

бросился к борту, у которого сидели девочки. За ним

бросился Васька. Челн качнулся, хлебнул воды,

ребятишки, как горох, посыпались в воду.

Все это произошло в одну секунду. Лукьяныч и

опомниться не успел. Он сидел один в пустом челне, челн,

успокаиваясь, раскачивался все тише; в осинах кричали

галки.

— Ааах!—сказал Лукьяныч и стал срывать с себя

сапоги. Лихорадочно разуваясь, осматривался: к челну,

вытаращив полные ужаса черные глазенки, по-собачьи

плыла Фима.

— Не сюда! Не сюда! — крикнул Лукьяныч.— К

берегу плыви, тут отмель близко! Челн все одно уйдет!

Фима деловито повернула и поплыла к берегу.

— Молодец! — крикнул ей Лукьяныч и прыгнул в

воду.

Рядом вынырнул Васька, сплюнул, высморкался

левой рукой — правая держала за волосы Сережу.

— К берегу! — сказал Лукьяныч.— Доплывешь?

— Еще чего спросите! — отдуваясь, сказал Васька

и поплыл, гребя левой рукой.

— Где Надя?—крикнул Лукьяныч вслед. 'Васька не

ответил; должно быть, ему приходилось трудно. Лукья-

ныч нырнул, вынырнул метров на пятьдесят ниже,

огляделся: вольно качаясь, перед ним уплывал челн, а за

челном плыла шляпа—течение играло концами лент.

«Шляпу не могло сорвать,— сообразил Лукьяцыч,— она

на резинке, под самый подбородок резинка. Где шляпа,

стало быть, там и голова...»

...Он вытащил Надю на берег посиневшую,

бесчувственную. Стал ей делать искусственное дыханье, — ее

вырвало водой, она стала дрожать, глаза открылись.

Песок под нею размокал, растекался жидкими

струйками... И как она не пошла на дно, не умея плавать?

Может быть, по привычке, бессознательно перебирала

ногами... Эх, танцовать научили, плавать не научили,

воспитатели!

Подошел мокрый Васька. Вдали на берегу виднелись

две убегающие маленькие фигурки — Фима и

Сережа.

— Я их послал домой,— сказал Васька.— Велел, чтоб

бегом бежали. Простудятся еще. Девчонка сама

выплыла...

Лукьяныч смотрел вслед челну. Челн был далеко,—

словно пробка, кружась, уплывала по реке. Лукьяныч

затопал босыми ногами и застонал...

Прежде чем они добрались до города, им навстречу

уже бежали люди: увидели мокрых, испуганных детей,

расспросили их и бросились на помощь. Надю забрали

в больницу. Фиму вместе с Сережей отвели к тете

Паше. Тетя Паша встретила их на углу. Она сама

тряслась, как в лихорадке, но была распорядительна и

говорила твердым голосом. Марьяны не было дома.

Детей уложили в постель, напоили горячим молоком,

обложили горячими бутылками. Лукьяныч отказался от

медицинской помощи, велел тете Паше истопить баню и

купить пол-литра водки.

— Водки! — говорила тетя Паша. — Аспирину лучше

выпей. Никогда не пил, куда тебе пол-литра? Челн —

бог с ним, пропади он пропадом, #вот сапоги-то хорошие

жалко!

Но Лукьяныч ничего не хотел слушать и ни о чем

разговаривать. Кликнул Ваську, велел и ему париться в

бане и пить водку: «Пей, орел!» Вышел из бани

свекольно-красный, лег ь постель и до ночи стонал от

стыда и горя.

В этот день Алмазова с утра не было в совхозе.

Прибыл из Ленинграда станок для черепичного

производства. Совхозный механик, сопровождавший станок,

примчался со станции в панике: железнодорожное

начальство требует освобождать платформу, снимать

станок без промедления; времени дают четыре часа. А как

его, черта, снимешь, когда в нем восемь тонн весу. Ко-

ростелев велел подать грузовик и поехал на станцию с

Алмазовым, механиком и двумя плотниками. Следом

трактор ЧТЗ потянул площадку, заранее изготовленную

для перевозки станка.

Иа запасных путях, за каким-то забором, в закутке,

стоял на платформе станок. Алмазов осмотрел его и

нашел, что иначе не снять, как спустив по слегам. Там же,

в Кострове, одолжили у кооперации бревна и сбили

слеги. Работая впятером ломами, как рычагами, поставили