Страница 34 из 51
Щека Алмазова начинала дергаться:
— Кто тебе сказал, что большие способности?
— Старшая вожатая.
— В балерины ее готовишь?
— А чем плохо, если будет балериной?
— Научила бы чулки штопать.
— Все ты недоволен! —уже с тоской говорила Тося.—
Все тебе не нравится — просто -руки опускаются — не
хочется жить!
И прекращала разговор. И Алмазову становилось
жалко ее, потому что тоска у нее была неподдельная, от
тоски она чахла и старела.
Она горячо любила мужа и детей и горячо желала,
чтобы в семье всем было очень хорошо, но не знала, как
это сделать. Она хваталась то за одно дело, то за
другое, взваливала на себя все заботы, всем старалась
угодить, и ни муж, ни дети не испытывали к ней за это
благодарности.
Как-то Алмазов позвал старшую дочь:
— Надя!
Та вошла с готовностью, напевая «ля-ля-ля» и думая,
что ее позвали по какому-нибудь привычному
необременительному делу — достать отцу из комода чистую
рубаху или сбегать за спичками.
— Вымой-ка пол,—сказал он.—Вон как наследили.
Она удивилась, но стала мыть. Вдруг бросила
тряпку, громко заплакала и сказала:
— Я маме скажу. Мама никогда не заставляет мыть.
— А я заставляю!—оказал Алмазов.—И если не
вымоешь, в кружок тебе больше не ходить. Поняла?
Плача, она домыла пол и убежала из дому —
«встречать мать, жаловаться», подумал Алмазов.
Эх, недаром он всегда хотел сына. Так хотел сына, а
Тося рожала девочек...
Тося пришла расстроенная, мельком взглянула на
вымытый пол и сказала:
— Хоть домой ле приходи, право. Меня мачехой
ругал, а сам хуже отчима. Как она помыла? Все равно не
мытье это.
— Один раз плохо помоет,— сказал Алмазов,— другой
раз плохо, потом научится.
— Да к чему это, детей заставлять,—сказала Тося.—
Как будто я -не сделаю.
— Вот именно, чтобы тебе не мыть, я ее заставил.
Должна приучаться.
— Меня с шести лет бабка с дедкой заставляли все
делать,—сказала Тося, слегка задыхаясь, — так пускай
мои дети в неге живут. Это им советская власть дает.
— Советская власть тебя не учит паразитами детей
растить!—не сдержавшись, закричал Алмазов. Тут же
раскаялся: уж это никуда не годится — кричать на
Тосю.
— Жизнь,—сказал он обычным своим негромким
голосом,—не из одних танцев состоит. Из всякой всячины
она состоит. Сама знаешь. И к жизни надо детей
готовить. За это с нас спросится, с тебя и с меня.
Говорил и видел: ничего она не понимает, только
мучается. «Неужели так вот и будем жить вечно, мучаясь
друг за друга? Дорогая моя умница, ты меня к этому
присудила, понимаю, что правильно присудила,—а
тяжело!.. Ты, может, уже сладила свою жизнь; может, все
уже забыла; радуешься, и смеешься, и цветешь, как
цветок в саду,— а мне еще трудно... Снег летит за
окошком, от меня до тебя — тысячи километров
снегов...»
На нюшином попечении было десять коров, каждая
требовала ухода, и на каждую у Нюши был свой
расчет.
Она пошла к Иконникову и попросила дать ей
сведения, какие удои были у Грации в прошлом и позапро-
шлом году. Иконников достал из картотеки карточку
Грации и дал точную справку: по первой лактации
получено 1710 килограммов, по второй — 4402, то есть, в
среднем, четырнадцать целых шестьдесят шесть сотых
килограмма в сутки.
А какой рацион у нее был во второй лактации? Чем
ее кормили, когда раздаивали? В основном — грубыми
и сочными кормами. Сейчас тоже не особенно
рассчитывайте на концентраты.
— У нас еще жмых есть,—сказала Нюша.—И отруби,
.говорят, будут завозить. А Грация —очень хорошая
корова, элита...
-х Иконников поднял брови и что-то стал писать острым
_ карандашом, no-казывая, что разговор окончен.
Нюша подумала и пошла искать Коростелева. Ее
бросало в жар, когда она встречалась с ним или слы-
^ шала его голос, и она боялась выдать себя, но все-таки
^ошла к нему.
— Опять что-нибудь не так?—спросил Коростелев.
Он разговаривал с нею, как взрослый с малолетней,—
она казалась ему подростком. Но было в ней нечто, что
трогало его и внушало ему уважение: ее страстное и
. взволнованное отношение к работе. И на эгот раз он
тронулся ее волнением и сказал:
— Ладно. Скажу. Ставь Грацию на раздой, будут ей
концентраты.
«Ну что за человек!—думала Нюша.— Такой
сочувственный, всегда идет навстречу».
Грация, как и предполагала Нюша, оказалась очень
отзывчивой на кормление: только усилили ей рацион,
она стала повышать удои и к концу первого месяца
дала двадцать два литра в день. Начали скармливать ей
все больше и больше питательных кормов — удой
увеличился, дошел до тридцати восьми литров, но вдруг
Грация заскучала: перестала жевать, отказалась от еды.
Взвесив ее, обнаружили, что она потеряла в весе сорок
килограммов.
— Общее переутомление всего организма, — сказал
Толя.
— Перестарались,— сказал Коростелев.
Пришлось ослабить кормление. Удой сразу резко
уменьшился, дошел до двадцати — двадцати двух
литров в сутки и на этом остановился. Двадцать два
литра — это ничего себе; значит, за лактацию можно
получить тысяч пять литров, но, откровенно говоря, Нюша-%
ожидала большего...
Холмогорка Стрелка тоже вскоре должна была оте- ~~
литься. Стрелка — большая, видом неказистая корова,
очень тихая, но с причудами: не по вкусу ей корм — она
не мычит, не бунтует, но опустит голову, стоит как бы
задумавшись и к корму не притронется. Нюша t раньше^
сердилась на Стрелку за капризы и говорила: «Нечего
дуться, ешь, как все едят!», а теперь Нюша стала
опытнее и понимала, что каждая корова требует особого
подхода. Взять ту же Грацию: ей, Нюше, Грация дает
двадцать два литра, а придет нюшина сменщица —
Грация ни за что больше двенадцати не отпустит... Звез-
дочка любит, чтобы сначала подоили ее соседок, а ее
уж после всех. Крошка любит, чтобы с нею
разговаривали, когда ее доят. Чего они мудруют, эти коровы, кто
их знает; но приходится им угождать, если хочешь
побольше -получить от них.
Нюша стала готовить Стрелку к раздою сразу после
запуска: чем упитаннее корова к отелу, тем больше даст
молока. Только бы опять не зарваться, не перекормить,
а то может сделаться ожирение молочной железы.
Концентратов Стрелке не выписывали; кормили ее се-
ном, мякиной, свеклой, силосом. За силосом Нюша
теперь смотрела в оба: выбрасывала комья, нюхала: если
пахнет хорошо — вином, печеным хлебом, мочеными
яблоками, хлебным квасом,— значит, хорош, можно давать
бесстрашно. Мякину она готовила так: запаривала
горячей водой, клала дрожжи, а перед тем, как скормить,
перемешивала с мелко нарезанным турнепсом. Солому
за сутки до скармливания перестилала силосом, чтобы
стала помягче.
— Цельную поварню развела для скотины!—говорила
сменщица, ревновавшая, что Грация выдает Нюше
молока больше, чем ей.
— Ну что тебе <надо?—спрашивала Нюша у Стрел.-
ки.—Почему не ешь?
Стрелка смотрела на нее и не прикасалась к резаной
свекле, насыпанной в кормушку.
— Может, целенькой захотела?—спрашивала Нюша и
подкладывала целенькую. Стрелка забирала свеклу
губами и принималась жевать.
— Мудровщица! Каждый день чего-нибудь
вздумаешь. Царствовать хочешь надо мной.
Сорок шестой год Нюша закончила с приличными
показателями: надоила сверх плана восемьсот восемьдесят
три литра. Это почти девять центнеров, а девять
центнеров — это почти тонна. В передовые стахановки Нюша с