Табельный выстрел

БОЙЦЫ МУРа

Новые детективы по реальным делам

Рясной Илья Владимирович

Табельный выстрел

Из-за угрозы международного резонанса Никита Хрущев в 1964 году приказал засекретить это дело. Жесточайшее по меркам СССР преступление было раскрыто благодаря сотрудникам МУРа Владимиру Иванову и Свердловского уголовного розыска Николаю Калимулину, которые явились прототипами героев книги.

Глава 1

По осенней тайге, плюща мох и траву тяжелыми сапогами, шел среднего роста человек. Его лицо было обветренным и изъеденным мошкарой, борода свалявшейся. На его плече висело охотничье ружье. Телогрейка топорщилась от привязанных на поясе мешочков с разными нужными вещами, на спине пристроился объемистый мешок. Вид для тайги типичный. Это мог быть кто угодно — охотник, старатель, варнак, беглый зэк. Вековые деревья много кого видели на своем веку, и этот человек мало чем отличался от других.

Он имел уголовную кличку Грек. И сейчас спасал свою жизнь.

Ушел Грек вовремя. Он всегда успевал распрощаться вовремя. Те, с кем сводила его судьба и кто не успевали уходить вовремя, давно уже мертвы. Может быть, и его недавних попутчиков по жизни Глиста, Пономаря и Ржавого уже нет в живых? Греку об этом неведомо, да и не волновали его больше их проблемы. Он ушел от них навсегда.

Семь месяцев назад Грек и несколько классических сибирских бичей, живущих чем бог пошлет и ни в грош не ценящих чужие жизни, нашли в тайге золотую жилу. Нет, они не отыскали золото и не мыли его, собирая по крупицам. Не будет никогда работать тот, кто может забрать все, что ему нужно, силой.

Народ в этих краях тертый, охотничье ружье более привычный предмет обихода, чем вилка и ложка. И старатели, моющие золотишко, выживающие в тайге в любую непогоду, готовые сойтись в схватке с любым хищным зверем, пусть даже этот зверь — человек, стреляют, не слишком долго думая. Поэтому за три месяца шайка потеряла двоих. Одного сразил наповал шустрый старатель. Другой бич повредил в тайге ногу, да так, что заработал открытый перелом. Ни тащить его на себе, ни лечить возможности и желания ни у кого не было, пришлось добить.

Дела делались. Золото копилось. Но однажды Грек понял — время пришло. Они слишком долго дергали удачу за хвост. И он ушел, прихватив свое. Чужое не брал никогда — крысятничество, то есть кражу у своих, считал несмываемым грехом. Один из немногих грехов, которые он признавал…

Он не знал, как все обернулось на оставленной им заимке. А обернулось все так. Их шайку свободный и удалой местный народ считал бешеными псами и приговорил лиходеев. Собрались старатели, как бывало всегда, всем миром да устроили настоящую охоту. Прошли по следам, просчитали все маршруты, нашли и положили всех без лишних разговоров и жалости. Даже хоронить не стали, бросили зверью на съедение — очень уж сильно злы на них были.

И знать об этой дикой охоте властям вовсе не обязательно. Народ тут десятилетиями на свой страх и риск мыл золотишко, потом сдавал его государству в золотоприемную кассу. После запрета на вольно-приносительство в 1951 году сбагривал ушлым скуп-щикам-ингушам, которые начали скупать приисковое золото задолго до Советской власти. Так что государственный закон здесь особо никогда не чтили. И вопросы с залетными лиходеями старатель всегда решал сам, без сопливых рассуждений о ценности человеческой жизни. Что при царе батюшке, что в СССР — тайга большая, она все спишет. «Закон — тайга, медведь — прокурор» — это ведь не сегодня сказано и не завтра потеряет смысл…

Грек уходил длинным таежным маршрутом. Знал, что милиция и чекисты не спят и очень внимательно следят за тем, кто приезжает и покидает эти дремучие края, обыскивая людей и транспорт, вытряхивая багаж в поисках золотого песка. Оно и понятно. По их мнению, каждая золотинка должна идти в сокровищницу страны. Но золотишко, оно ведь как вода — через любые преграды и крохотные щели путь свой найдет и утечет тонким ручейком. Мимо них, комиссаров, пройдет, как они ни пыжатся.

— Совдепия, — прошипел Грек, пробираясь по кочкам через бесконечную трясину и проклиная все на свете.

Он ненавидел страну, где родился. Ненавидел людей, рядом с которыми жил. Ему хотелось чего-то большего, чем бескрайние снежные просторы, горбатящийся за станками и на полях бестолковый народ. Ему всю жизнь хотелось воли, а его всю жизнь запирали в камеру.

— Суки краснопузые, — прохрипел он любимое выражение своего отца, относящееся к воцарившейся в России власти.

И надо же, именно после этого восклицания он и провалился в трясину. Чертыхнулся. Дернулся, пытаясь вырваться и сперва еще не веря, что это всерьез. Но жижа не хотела отпускать его. Он еще раз рванулся и замер. С каждым движением трясина затягивала его глубже.

Когда мерзкая жижа подобралась к груди, он вдруг совершенно ясно осознал — а ведь это конец. Ему не выбраться. Это не трясина, а сама смерть сжимает его в своих объятиях. И на этот раз она не отойдет в сторону, не отвернется, как это делала очень часто. На этот раз она заберет его с собой.

Он развел руки, рванулся, но в результате конвульсивных движений погрузился еще глубже. И уже вне себя от сдавившего его ужаса, закричал:

— Помогите!

Но смешны были его призывы о помощи. Способны лишь забавлять дикое зверье, да еще, наверное, нечистую силу, которая наверняка водится в этих проклятых бескрайних болотах. Кричи не кричи, а тут на десятки, если не на сотни километров ни одной живой души.

Грек застонал, грязно выругался, попытался извернуться. С тем же успехом — только погрузился еще глубже.

Его порывы, планы на жизнь, счета, по которым надо заплатить, — все в эти минуты перечеркивалось жирным крестом. Все, нет ни прошлого, ни будущего. Остались только он и трясина.

— Нет! — заорал он.

Разум оставил его, уступив место древним инстинктам. Продолжая кричать что-то нечленораздельное, он отчаянно забился. Извернулся ужом, пытаясь скинуть с себя тяжесть овладевшей им трясины. Он погибал и должен был использовать свой последний шанс.

— Н-е-ет!

Грек рванулся, зная, что это его последняя попытка…

Лежа на твердой земле, исходя кашлем, он пытался понять, как ему удалось освободиться из плена трясины… Хотя так и должно было быть. Он всегда выбирался. Из всех трясин. Вот и сейчас — в последний момент уцепился за какую-то скрытую мхом корягу и вытянул свое отяжелевшее тело на берег. Повезло. Схватил фарт. Он вообще фартовый по жизни.

— Рано хороните, суки, — глядя в небеса, обращаясь непонятно к кому, изрек он.

Окончательно придя в себя и вернув способность к ясному мышлению, Грек навел ревизию своих вещей. И она его не порадовала. Ценнейшую часть груза — две трети мешочков с золотым песком, а вместе с ними и ружье взяла трясина как плату за проход. Плату за жизнь.

— Вот тебе бабушка и Юрьев день, — прохрипел Грек.

Золота было жалко до боли. И дело не в том, каких рисков и крови стоило его добыть. Просто Грек любил золото. Любил даже не само по себе, а какую-то его сущность, мерило ценностей, которое оно овеществляло.

Впрочем, горевать долго не приходилось. Надо действовать. Он без ружья в тайге. И ему еще предстоит выбраться на Большую землю и не попасться на глаза органам. А это было нелегко. Главное, дойти до людей. А дальше они обогреют и помогут. Только дойти. Справиться с этой тайгой, давним его врагом.

И он справился. Исхудавший, похожий на болотного черта, вышел к людям, сумел перекрутиться, добраться до Хабаровска. Там у него были кореша, имевшие большие возможности. Его по воровскому закону обогрели, накормили и помогли, чем смогли. Он сбросил часть оставшегося золота, обменяв на рубли и новые документы. И снова вперед.

Он опять остался один на один с бескрайней ненавистной страной. Дикий волк, обезжиренный, голодный, жаждущий добычи. Весь этот мир с его тюрьмами и этапами, уголовкой и участковыми, паспортами и пропиской был против него. В этой гигантской машине, со слов ее водителей, катящейся к вершинам коммунистического рая, не было места лишней шестеренке, которую звали Грек. Но это его не удручало. Он знал, что возьмет от этого мира свое, и людям, населявшим Совдепию, это обойдется дорого.