Страница 13 из 50
Я показывал, а Линда смотрела. И сделала все правильно. Но теперь она уж так разошлась, что ее было не остановить, хоть мамка и пробовала; на нашей елке места было только на четыре шара, ну, максимум на пять, мы же на нее еще много разной красоты собирались повесить, готовые шары из магазина, и дождь, и фонарики, и корзиночки, и флажки, и жар-птиц. У меня создалось впечатление, что с этим дело обстоит так же, как с чтением: то, что она освоила, ей хотелось повторять до бесконечности, и это немного пугало. Я думаю, мамка как раз и обеспокоилась, потому что она сказала вдруг, что прямо сейчас нам нужно выйти на балкон посмотреть на елку, потому что в комнате мы ее поставим только завтра, но такая у нас дома традиция, вещала она голосом сказочницы, стать на холоде в двери на балкон за пару дней до Рождества и восхищаться новой рождественской елкой, пока ее еще не перенесли в комнату; а сверху, с балкона Арнебротенов, сыпался снег, из-за чего все это было похоже на американский мультик. Но это был, конечно, отвлекающий маневр. Я намек понял и остался на кухне, всё убрал, так что на столе, ближе к стенке, остались стоять рядком только восемь Линдиных шаров, и пришлось мне тогда признать, что на самом деле черный с желтыми потеками самый красивый из них.
Когда они вернулись с балкона и мамка сказала, дрожа от холода, что теперь мы побалуем себя какао, Линда без проблем переключилась на ужин, сегодня нам досталось по дополнительному бутерброду, причем ей — с ее любимым сыром.
Елку мы украшали вечером накануне сочельника, мамка стояла на табурете, я — на другом, а Линда на полу, так что ее шары образовали своего рода юбочку по нижнему краю, вроде как планеты в расшатанной солнечной системе; елку украшать Линде тоже раньше не доводилось, так что и еще один вечер прошел просто замечательно, а ведь стоило мне ляпнуть лишнее, и он столь же легко мог завершиться катастрофой; а настроение у мамки было отличное еще и потому, что Кристиан уехал встречать Рождество к родне и в квартире мы были одни.
Днем в сочельник я вышел погулять с Линдой на улицу часок-другой. Впервые. Брат и сестра. И это тоже прошло вполне безболезненно, хоть я и волновался немножко; только Анне-Берит, которая сама, считай, носа из дома не кажет, прицепилась к тому, что Линда, видите ли, неправильно катается с горки и все норовит подсесть ко мне. Я ей разрешал, конечно, но из-за этого мне не удавалось показать все, на что я способен, и я выглядел, должно быть, беспомощнее обычного. Когда кто-нибудь из детей заговаривал с Линдой, она не отвечала.
— Как тебя зовут?
— Ее зовут Линда.
— Ты в гости приехала?
— Нет, она здесь живет.
— А где, у вас?
— Да.
— Ты сестра Финна, что ли?
На это ни один из нас не ответил.
— А моя мамка говорит, что ты сестра Финна!
— Моя тоже.
— Правда, Финн?
Молчание.
— Ага, Финн не отвечает. Так она тебе сестра, Финн, ну говори?
— И где это она все это время ошивалась?
Один мальчишка по имени Фредди II так прямо в лицо ее и спросил:
— Ты чё, говорить не умеешь?
— Нет, — сказала Линда тихонько, и вся компания заржала, Фредди II громче всех, а звали его так потому, что на нашей улице было целых три Фредди, из них с характером — только Фредди I.
— Ты, может, глухонемая? — поинтересовался Фредди И.
— Да, — сказала Линда.
Тут они еще громче заржали. Но этот ответ оказался все же удачным, после него других вопросов не последовало — на этот раз. К все возраставшему восторгу Линды мы еще несколько раз скатились с горки; катались мы все время с самой маленькой горки, той, что прямо перед нашим домом. Когда санки останавливались внизу, на повороте, она вцеплялась мне в варежку примерно той же хваткой, какой она держалась за мамку, мы снова карабкались наверх и скатывались вниз. Но тут какому-то гению пришла в голову мысль спросить:
— Эй, ты — тя как зовут-то?
— Ее Линдой зовут, я же сказал!
— Она чё, говорить не умеет?
— Ну скажи чё-нить, Линда!
— Карамельку хошь, Линда?
Когда мы вернулись домой через пару часов, с негнущимися от холода пальцами, с налипшими на свитеры, носки, шарфы и шапки ледышками, пришлось мамке потрудиться, чтобы расшнуровать шнурки на наших башмаках; потом она с улыбкой приобняла нас и сказала, что Линде нужно погреться в ванне, она же совсем продрогла, бедненькая, она же любит купаться, да?
— Да.
Когда Линда уже сидела в ванне и играла со своим новым утенком, предрождественским подарком, которых уже довольно много накопилось, особенно всякой одежды, мамка, стараясь как можно красивее накрыть на стол, то ставила тарелки, то меняла на другие, перестилала скатерти, пока не остановилась на белой, и вдруг сказала мне:
— Вы, смотрю, хорошо на горке повеселились.
— Ну да.
— И с другими ребятишками тоже играли, да?
— Мм...
— И вам ведь весело было, да?..
И поскольку взрослые никак не могут уяснить, что некоторые дети форменные идиоты, то и этот разговор велся у нас на высочайшем уровне Фредди II, а потом я просто взял да и ушел от них, устроился на коленях перед телевизором и нажал кнопку “включить”, потому что знал, что будут показывать мультик про кузнечика Тимми. Но не успел я на пару минут погрузиться в действие, как раздался звонок в дверь.
— Не посмотришь, Финн, кто это? Вроде снизу звонили?
Звонили с площадки. Это был дядя Тур, который вообще-то редко к нам заходил, хоть и работал неподалеку, в частности, в “Подкове”, которую нам видно было из кухонного окна, но вот сейчас у него было к нам одно дельце, как он выразился, стоя в дверях в своем официантском одеянии, с подспиртованной улыбкой и уложенными волнами набрильянтиненными светлыми волосами:
— Ну что, Финн, радуешься небось, что скоро Рождество?
— Ну да... это же сегодня.
— Да, сегодня, конечно.
— А, это ты? — сказала мамка за моей спиной, поправив сережку в ухе и окинув гостя критическим взглядом, который — как и мой — отметил, что у означенного гостя не было ни единого подарка, пустые руки; в этом весь дядя Тур, который мог подарить мне на Рождество дорогущие лыжи, а на следующий год вообще ничего, потому что был гол как сокол, как он прямо и признавался со всем своим жемчужно-белым обаянием. Мама говаривала, что из их семьи так и не повзрослел один дядя Тур, неважно, сколько ему уж стукнуло лет, и она, пожалуй, была права, сколько я его знал, он всегда был мне будто ровесник. А сейчас он зашел, чтобы забрать нас с собой, сказал он, машина ждет на улице.
— Какая машина?
— Такси.
Мамка бросилась к балконной двери.
— Ты что, совсем чокнулся, оставил там такси ждать с включенным счетчиком?
— А что, вы этого не стоите? — с ангельской невинностью спросил Тур, оглядевшись по сторонам и одобрив кивком и обои, и диван, и елку, и, наверное, особенно телевизор, который мамка тотчас же выключила и встала, загораживая экран: руки в боки и стальной взгляд.
— Это вы с Бьярне сговорились?
Ну и получилось как обычно: дядя Тур плюхнулся с размаху на диван, сидел, вздыхая и теребя стрелку на своих териленовых брюках, потом стал сосредоточенно поправлять часы с браслетом, которые слишком высоко съехали на запястье.
— Да, — сознался он и бросил взгляд на циферблат.
— Мы же это уже обсудили, — укоризненно сказала мать.
— Да, — повторил дядя Тур и покосился на меня; решил было, что нужно бы улыбнуться, улыбнулся, опять посерьезнел и продолжал сидеть, будто просто пребывание его в комнате уже само по себе служило аргументом. Мамка больше ничего не сказала, но я видел по выражению ее лица, что она не только владеет ситуацией, но, пожалуй, даже наслаждается ею. Она зашла в спальню и вернулась с кошельком.
— За такси-то тебе ведь нечем заплатить, так?
— Э-э... нечем, — сказал дядя Тур и опять стал разглядывать обои.