Меч Шеола

Но Радогор, не слушая, втиснулся в двери и задохнулся в знакомом запахе трав и корешков, которыми были увешаны все стены и даже потолок. Глаза разгорелись, до чего показалось здесь все родным и близким. Находил знакомые цветы, втягивал в себя их запах и улыбался. Палицы выловили корешок.

— Смотри, Ладушка. Этим я тебя потчевал, чтобы душа успокоилась и тревога ушла. Чтобы страхи твои улеглись. А вот этот… — Пальцы ловко выловили из связки другой корень, как бородкой, украшенный тонким волосом. — А вот, чтобы днями шагать можно было, не уставая.

Глаза разбегаются, взгляд бегает по связкам и пучкам трав. А рука сама тянется к ним.

— Этим кровь остановить и раны залечить можно быстро. А вот от огневицы. Это от сухотки…

Влада, слушая его, не утерпела, засмеялась и, подойдя сзади, обняла, прижавшись к его спине.

— И понять нельзя, глядя на тебя. Радо, воин ты или волхв. За меч возьмешься, витязь, о которых песни поют и сказки сказываю, а увидел травки да корешки и глаза светятся. Но если бы не ты, меня и в живых бы не было уже.

Повернулась к старухе и пояснила.

— В беспамятстве я была тогда. Уже и дышать почти не дышала, когда вызволил он меня.

Копытиха во все глаза, не скрывая любопытства, следила за ним. И кивала, соглшаясь с ним, головой.

— От сглаза, от порчи. Этого не знаю… Говорят приворотное варить можно. Но это не для меня. Черным тянет от него.

— Эко вы оба обрядились не по здешнему. — Улыбнулась хозяйка. — В пути ладно, а на людях глаз дразнит, на нехорошее наводит.

Бабка рылась в углу, собирая на стол.

— Разносолов нет, не обессудьте. Но зато в радость.

Остановилась с горшком напротив Влады.

— Ровно яблочко наливное. Румяное и само в руки катится. А приняла на ручки комочком вот такусеньким. — Поставила горшок и показала на ладони рукой размеры комочка. — Пищишь и губешками шлепаешь, титьку просишь. Матушке твоей те родины не сладко дались. Князь, батюшка твой, ночью, сам, за мной прискакал и всвоем седле увез. Ты же вон какая стала. Лебедь белая.

Лада смутилась и покраснела.

— Перехвалишь, бабушка.

Приговаривает Копытиха, а руки ее ловко и умело пробежали по телу княжны. Коснулись тугих грудей, пробежали по животу, прокатились по крутым бедрам. Шлепнула шутливо по ягодицам.

— Тебе же, девица, деток долго не видать.

— Как же так, матушка? — Испугалась княжна. — Я и матери — ольхе поклялась, что сына Ольхом назову, а коли дочь, так Ольхой будет зваться.

Копытиха, казалось, вовсе не разделяла ее страхов.

— Да вы к столу, к столу садитесь, не чинясь.

— Грибочки только из лесу, ягода спелая, яички… Молоко козье для здоровья. Медок.

Дождалась, когда на лавку в угол сядут кулачками щеки подперла и заулыбалась, глядя на них.

— Простоволосая ходишь. Думала не угадаю? Не в девках, не в бабах. Э, милая! Девка после первой ночи с парнем и глядит по иному, и ноги ставит по другому. И к народу себя иначе несет.

— Так я же по батюшке с матушкой зарок дала до году волос не плести. — Конфузясь, попробовала оправдаться она.

Но старуха перебила ее.

— Про косы кому другому плети. — Отмахнулась старуха. — А детки у вас будут. И Ольх, и Ольха. А от них род потянется на многие века. Сильный, могучий. Но много позже. Вижу, не для красы в одежку воинскую срядились В путь — дорогу дальнюю. И где остановитесь, не скажу. Не видела, сколько бы не глядела.

Княжна облегченно вздохнула.

— Слышал, Радо? Не обманул сон… Рядом мне быть.

Копытиха же уже не слушала ее. Взгляд ее остановился на рукояти его меча.

— Далеко вас этот меч уведет. И сила в нем заложена великая, и бессилие. Войну несет он в себе и мир. И жизнь, и смерть. Вот как нем все свернулось и перепуталось разом. — Улыбка исчезла с лица и глаза потемнели. — Вот как…

— Затем и пришел к тебе, матушка. — Кивнул головой Радогор, не скрывая своего восхищения ее прозорливостью. И сам не зная как и почему выложил перед свою заботу. — Дедко Вран, старый волхв, полвека хранил этот меч под своей смертной домовиной, от глаз людских прятал. И страшным заклятием от чужих рук закрыл. И я свое добавил. Да отыскался хозяин меча. Назад требует. А отдать не могу. Великие беды народы ждут, если меч к нему вернется.

— Будет еще время, будет Радогор для этого. Успеем и поговорить, и посмотреть что и где. Но не за этим же вы чуть свет ко мне приехали?

Радогор засмеялся. Ничего не скроешь от старой.

— Не за этим. Опять угадала матушка.

— Угадывает ворожея. — Отрезала Копытиха и обидчиво поджала губы. — А я вижу.

— Когда к городу шли, подсылы нас ждали. За головой княжны шли. Свища уж, Клыка не стало, а нынче ночью снова были. И не простые подсылы, матушка. — Умолк, не зная, как доходчивее объяснить старухе то, с чем он столкнулся. Наконец, догадался. — ладушка, смотри в ладонь.

Слова прозвучали настолько неожиданно для княжны, что она вскинула голову. Ладонь медленно прошла перед ее лицом. Взгляд ее остановился, кружка с молоком остановилась перед губами.

— Поняла ли, матушка? Велю ей сейчас козу доить, пойдет. И ягоды собирать побежит. Убить велю, возьмет в руки и убивать пойдет. А очнется и не вспомнит. Так и те подсылы шли. Будто мертвые… Не сами шли, вели их.

Пальцем не больно щелкнул княжну по лбу. Взгляд ожил и кружка коснулась губ.

Копытиха с изумлением смотрела на спокойное лицо Влады, для которой, казалось, кроме кружки с молоком и хлеба с медом ничего не существовало. Потом перевела взгляд на Радогора, на его руку.

— Все трое мертвые. Мертвее не куда. После меня не оживают. — Говорил уверенно, без похвальбы. — А мнится мне, поднимут их снова. И встанут они и пойдут.

Старуха надолго задумалась. Глядя то на его лицо, то на его руки, то на, ни чего не подозревающую, княжну.

— Я уж и так смотрел и этак… но не могу пробиться. В огонь заглядывал, на воду. И сквозь персты… Заклинания какие ни есть перебрал, чтобы человека найти.

— Скажи хоть одно, скажу то ли…

Радогор, не долго думая, хитроумно сплел пальцы. Взгляд его остановился, уставясь в невидимую точку и губы его зашевелились, произнося заклинание.

Умолк, чтобы перевести дыхание, и заговорил снова.

— Я уж начал думать, что слова, грешным делом, не так выговариваю.

Взгляд Копытихи стал еще задумчивее.

— А не древу ли старому поклонялся твой волхв Вран?

— И ему тоже. Но Рода чтил. И Бэру благоволил. Да и я отцу — дубу кланяюсь. А мать — ольха Ладе полюбилась. Не так ли, Ладушка?

Выслушала его, с пониманием покачивая головой. И княжну взглядом не обошла.

— И много заклинаний упомнил?

Радогор на миг растерялся. Но ответил сразу.

— Вроде …

— А что еще умеешь?

— Кроме волхвования? — Радогор растерялся еще больше. — на мечах могу биться., копьем или стрелой… Ножом. Пальцем могу поразить, а то и взглядом.

Повернулся, посмотрел на двери остановившимся взглядом и двери медленно отворились.

— Могу и наотмашь выхлестнуть, когда нужда придет, но боюсь совсем вылетят. Воевода Смур далеко стоял, а не одну сажень на спине катился, а я его чуть задел. — Чистосердечно признался Радогор. — К земле, к лесу заклинания помню. Даже темных духов могу вызвать. Но не хочу.

Копытиха слушала молча, не прерывая, часто кивая головой, прежде, чем сказала.

— Многих народов волхвование собрал твой волхв, Радогор. Я и малой части их не знаю. Великую силу, меры которой ты по молодости лет и сам, пока, не знаешь, вложил в тебя волхв. Но думай прежде чем ее на волю выпустить. Головой думай. Сердцем угадывай. К душе примеряй.

Тяжкими глыбами валятся на него слова старухи. Даже Лада оторвалась от чашки со спелой нарядной лесной ягодой и глядела на него широко раскрытыми глазами, словно только что увидела.

— Я и так берегусь, матушка. Ослеп от злобы, когда дедку убили. Обеспамятел. Так потом сам боялся. Лес ходуном ходил. Земля рвалась и огнем горела. Теперь уж не на заклинания, на руки больше надеюсь.