Страница 83 из 96
работы.
— Какой потешный, — смеясь, воскликнула Баратова.
Вошедший имел вид игрушечного Ваньки-встаньки. Оттопыренные губы, тупое, деревянное выражение
лица, крохотные подвижные глаза, соломенной копной давно не стриженные волосы.
— Здравствуйте, — сказал вошедший и, наступив себе на ногу, остановился у дверей. Затем, помолчав,
поклонился боком с таким видом, точно у него болела шея.
— Здравствуйте, — повторил он, — я пришел к вам наниматься.
— Как фамилия?
— Дума.
— Зовут?
— Федул.
— А на что ты способен, Федул?
— На все способен, — ответил Дума и почему-то глубоко вздохнул.
— На все? А молчать умеешь?
— Очень даже умею. Вот говорить не так…
— А большевиков любишь?
— Не… не люблю.
— А за что
— Да они меня в острог засадили.
— За что же?
— Так, ни за что.
Дума скосил глаза на сторону.
— Потом отпустили?
— Сам убег.
— Это хорошо. Так вот что, Федул Дума. Служба у меня будет тяжелая и много риску. Поедем бороться с
большевиками? Понимаешь, за царя бороться.
— Это ничего. Согласны за царя.
— А если убьют?
— Меня? Нет, не убьют.
— Не боишься? Хорошо. Так вот, если будешь верой и правдой служить, будешь иметь много денег. А
потом и офицером сделаю.
— Меня?.. Это очень отлично.
— Ну, вот, старайся. Пьешь?
— Пью.
— А воздержаться можешь?
— Могу. Как же ж.
— А врать умеешь?
— Гы-гы. Это как же?.. Разве можно? Зачем же? — смутился Дума.
— А если для дела нужно будет соврать, сумеешь?
— С моим почтением. Замечательно совру.
— А большевиком прикинуться можешь?
— Могу-с.
— Ну и хорошо. Платить буду много. Вот тебе за два месяца вперед. Купи себе на дорогу костюм
поприличнее. Только спеши. Через час едем.
*
Между тем полки дивизии, оставив гостеприимное советское Баку, продвигались через Азербайджан к
Тереку и Кубани.
Безлесная, выжженная солнцем равнина, с юга замкнутая Кавказским хребтом, далеко разбросалась на
север. Жара, оранжевые пески, синие тени и дикие, преисполненные ненависти к русским мусульмане.
Эшелоны дивизии, солдатское оружие, имущество, точно редкая приманчивая дичь, как магнитом,
притягивает к железнодорожной магистрали огромные тысячные толпы вооруженных бесстрашных горцев.
Еще в Баку Гончаренко вместе о Марусей перекочевали в вагон дивизионного комитета к Нефедову и
Васяткину. Мучительные переживания последних дней как-то сгладились, притупились, возврата не было, и
образ Тегран, странный, загадочный, как грустное воспоминание о несбывшемся счастьи, лишь изредка
непрошенным гостем посещал его голову.
Раненый Драгин остался в Баку. Так от него и не узнал ничего Василий.
Маруси он сторонился, не замечал ее. Помогая Васяткину, он с головой ушел в горячку пропагандистской
работы среди солдат дивизии.
Нефедов политическими делами интересовался меньше. Он представлял собой выборного командира
дивизии в обстановке не менее сложной, чем на фронтовой позиции, и все часы своего бодрствования
занимался вопросами боевого порядка.
Воинственное настроение населения Азербайджана, Дагестана и Чечни заставляло всю дивизию и в
особенности: Нефедова, как командующего, быть все время начеку.
Этим утром Нефедов находился в особенно дурном расположении духа. Он сердито разгуливал по
коридору мягкого вагона, в котором помещался штаб, теребил свою черную, веером, бороду и ругался настолько
громко и сердито, что своим поведением заинтересовал Гончаренко, мирно беседовавшего в купе с солдатами
своего прежнего взвода.
Василий подошел к старому взводному и спросил:
— Что затужил, Нефедыч?
— Грех один. Вон видишь, — указал взводный на окно. — Табуном съезжаются гололобые. Опять
пакость какую-нибудь учинят.
— Чего же волноваться?
— Как что? Едем, как черепахи, пять-десять верст в час. Смешно. А скорее ехать нельзя.
— Почему же?
— Того и гляди полотно разберут и под откос пустят. Народ дикий, несознательный. Не понимают, что
мы с собой свободу несем. Попросили бы чинно, и оружия дали бы немного. А то… Эх.
— Что, а то?
— А то, как только остановка, приезжают такие нахальные и злые, как змеи, и без никаких. Давайте все
оружие, кричат, иначе всех перебьем. Вот народ. За ночь десять раз рельсы разбирали — разве возможно. Ты
вот спал, а у нас даже бой небольшой был. Только не годится так.
— Что не годится?
— Понимаешь, вот ночью — видим, рельсы разобраны. Съехались наши эшелоны, начинаем чинить. А
они — сила несметная, тысячи, на лошадях. Да на нас.
— Ну?
— Да меня не провести. Я пулеметы выставил и орудия направил. Один раз бабахнули бы и разбежались
бы, черти. Только не дал же.
— Кто не дал?
— Васяткин. Это, — говорит, — озлобляет. Неполитично. А нашего брата бить ни за что — политично.
Чудак-человек! Ну, из пулемета только и постреляли. Да разве пулеметами напугаешь? У них тоже пулеметы
есть.
— Они за нами едут?
— Да. Поезд, как улитка, а они на лошадях, видишь, по обеим сторонам скачут, чего-то замышляют.
Кружатся над нами, как воронье над битвой. Вон, смотри, сколько тысяч их.
Гончаренко подошел к окну, внимательно осмотрел вокруг местность.
На залитой жаркими солнечными лучами песчаной степи в стороне от эшелона ехали тысячи конных
фигур. Иные группы подъезжали почти вплотную к составу, угрожающе размахивали саблями и винтовками.
— Готовят что-то, — продолжал Нефедов.
— Вечером уже будем ехать казачьим районом. Отстанут.
— Но до вечера еще могут делов натворить. Тут бы два-три залпа из орудий и разбежались бы.
— А где Васяткин?
— У себя в купе. Лежит и читает. Только что это? Палят? Смотри. Ах, черти, бьют из орудий по нас.
Значит, разобрали дорогу и думают тут нас прикончить. Ну, стой же. Так и есть. Поезд стал.
*
Эшелоны остановились.
Обозленные солдаты серыми тучами высыпали из вагона. Выкатывали пулеметы, выводя лошадей,
разгружая орудия. Вся дивизия, как один человек, горела желанием устранить надоевшую помеху.
Васяткин пытался еще уговаривать не пускать в ход артиллерию, но — к радости Нефедова — эти
уговоры не помогли.
Пока все возраставшая трескотня ружейной и пулеметной перестрелки не превратилась в настоящий бой,
Васяткин собрал вокруг себя дивизионный комитет. Быстро посовещавшись, вынесли решение дальнейший
путь продолжать походным боевым порядком, не погружаясь в вагоны, пока не минует опасность.
Бой разгорелся нешуточный.
Горцы, надеясь на большую добычу оружием, снаряжением, вели отчаянное наступление. Местами они
предпринимали кавалерийские атаки. Местами, под прикрытием своих орудий и пулеметов, с криками “Алла,
Алла” мчались лавиной на эшелон.
Но преисполненные боевого героизма, они все же неспособны были долго сражаться с более сильным и
качественно лучше обученным практическому военному делу составом дивизии.
Когда шестнадцать орудий дивизионной батареи загремели громами залпов, противник тут же рассеялся
и бежал, побросав на месте сражения своих убитых и раненых.
Когда бой был закончен, тут же были погружены в теплушки сотни раненых, а десятки убитых
погребены.
Разбившись на две колонны, имея между собою проездные составы, полки тронулись в дальнейший путь.
Среди солдатских колонн в упряжке громыхали орудия, зарядные ящики, назвякивали железом пулеметы, а
впереди и по сторонам, у парящих в синеве горизонтов, гарцевали конные разъезды, охранительные и
разведывательные дозоры дивизионных кавалеристов.
— Дураки мы, что не взяли в Баку бронепоезд, — говорил Нефедов, идя вместе с комитетом во главе
правой колонны. — Право, дураки. Куда быстрее прошли бы этот путь. Еще долго они нам не будут давать