Страница 76 из 96
— Не сумели.
— Сегодня же ночью будем готовиться к завтрашнему дню. Время не терпит. Возможны аресты.
— Ты думаешь?
— Убежден. За мной от самого Тифлиса следовал провокатор. Перед тем как зайти к вам, я его застрелил.
— Напрасно.
— Нет. В дороге я узнал его. Это бывший член нашей тифлисской организации, предатель и шпик. О нем
мне еще в Тифлисе сообщили. Выехал он вместе с комиссией сейма для разгрома организации.
— Вот как? Все-таки не следовало бы.
— Ерунда. Но нужно действовать решительно.
— Нет, мы не будем спешить. Власть в городе пока наша. Мы разберемся. Но кое-какие меры примем.
Теперь наши дашнаки зашевелятся.
*
Войска покидали фронт.
Непрерывным потоком с юга на север мчались поезда. Из переполненных теплушек товарных вагонов
смотрели серые, заросшие солдатские лица. Части снимались вместе с оружием. На товарных платформах,
точно стада древних чудовищ, глядели зеленые орудия и пулеметы.
На стенах вагонов краснели флаги и лозунги:
“Долой войну”, “Да здравствуют советы”.
А в головах у всех солдат одна огненная, зовущая вперед мысль:
“Домой!”
Домой, в свои Ивановки, Долгие Грачи, Разореновки, Пятихатки, Звенигороды, Генически, Барнаулы.
Домой, от этих раскаленных камней, песков, орошенных кровью, заполненных солдатскими телами. Домой, в
равнины, где рожь, синие просторы неба, родная речь, песни, любовь, привычная работа.
Едут солдаты. Лица у всех деловые. Они поют:
Взвейтесь, соколы, орлами…
Полно горе горева-а-а-ть!
То ли дело под ша-а-а-а-атрами
В поле лагерем стоять.
Взвейтесь со…
Взвейтесь, соколы, орлами.
За ними катятся эшелоны казаков, чубастых, в красных лампасах. Поют и они.
А-ах, в Тага-ан-роги
Ды — ах, в Та-а-ган-роги-и-и-и…
Их, ой, т-а-м уби-и-ли
Ды, ой, т-а-м уби-и-ли и эх -
Там уби-или мо-о-лодова казака…
От иных вагонов струятся в воздух песни революции:
Смело, товарищи, в ногу.
Духом окрепнем…
Вставай, проклятьем заклейменный…
*
По городу шли тревожные слухи.
— Турки идут.
— Большевики продались туркам, увозят солдат.
— Всех армян вырежут турки.
— Скоро будут в городе.
— Нужно бежать.
— Мусульман уничтожить. Отомстить.
Развернули усиленную работу дашнаки.
— Оружие нужно для нас. А русские увозят.
— Везде власть наша армянская, а здесь русские.
— Мы признаем Закавказский сейм, а не власть комиссаров-насильников.
— Прогоним русских! Долой угнетателей!
— Все в отряды друзей родины!
— Готовьтесь, русские будут свергнуты.
— Карс и Ардаган берут турки. Не дадим.
— Объединяйтесь вокруг самоуправления.
— Долой советы, органы угнетения.
— Да здравствует Великая Армения от моря до моря!
— Наш вождь Арутюнов сидит в тюрьме. Освободим его.
*
Пасмурным ветреным утром в партком приехали члены дивизионного комитета Нефедов и Хлебалов. В
кабинете Драгина находились Тегран, Васяткин и Абрам.
— Здорово, Нефедов. Какие вести?
— Плохие, товарищ Драгин. Дивизия снялась с фронта в полном составе.
— Почему так быстро?
— Дальше ждать нельзя.
— Что, турки?
— Нет, турецкие части следуют за нами по пятам, занимают оставленные нами места, но не опережают
нас. Они, правда, дерутся с армянами, но нас не трогают.
— А в чем же дело?
— Солдаты не хотят больше ждать. Советское правительство объявило мир. Мы говорили солдатам, что
во имя революции, они должны подождать. Но теперь ждать немыслимо.
— Почему?
— Вы же слышали о шамхорских событиях? Мусульмане, проживающие возле железной дороги, убили
около двух тысяч солдат, едущих в Россию, отобрали тридцать пушек, сотни пулеметов и около пятнадцати
тысяч ружей с патронами. Уже теперь нам придется пробиваться в Россию с боем. Поэтому дивизия снялась в
полном составе. Солдаты боятся, что их совсем не пропустят.
— Да, плохо. Дашнаки и кадеты в городе порвали с нами Они организуют национальную дружину.
Разжигают к русским ненависть.
Все задумались.
— А как рабочие? — спросил Нефедов.
— Рабочие в основном на нашей стороне. Но их немного. Армянское крестьянство в своем большинстве
нас не понимает и, главное, боится турок. Поэтому они идут за дашнаками.
— А можно ли использовать вашу дивизию для вооруженной советизации Закавказья?
— Можно. Солдаты сами об этом говорят. Но партийные комитеты не соглашаются. Я сколько раз пред-
лагал.
— Правильно делают, что не соглашаются, — заявил Драгин. — Это повело бы к еще большему
обострению ненависти к русским, к росту национализма, и в конце концов неизбежному разгрому революции.
Нет, этот путь не годится.
— Вчера эвакуировался последний батальон из города, — сказал Абрам.
— Да… Организация наша уменьшилась на три четверти.
— На ближайшие месяцы дело революции здесь проиграно.
— Отступит дивизия, и мы вынуждены будем уйти в подполье.
— Но мало сил… И неблагоприятная почва.
— Если бы не наступали турки, тогда можно было бы работать в подполье.
— Что же делать?
— Вам, товарищи, не знающим армянского языка, лучше всего уехать в Баку или в Россию, — сказала
Тегран.
— А мы, армянские коммунисты, останемся здесь и будем продолжать работу.
— Нет, это не годится, — возразил ей Драгин. Дивизия пусть эвакуируется, но мы останемся здесь.
— Верно, — качнул головою Абрам.
— Ты, Нефедыч, и ты, Хлебалов, вместе с Васяткиным везите солдат в Советскую Россию. А мы тут
поборемся.
— Но сил же нет.
— Будут силы.
Вбежал Удойкин.
— Нужно спасаться, товарищи! — взволнованно закричал он.
— В чем дело? — спокойно спросил Драгин.
— Дашнакская дружина разгромила тюрьмы. Гидра… движется…
— Какая гидра?
— Дащнаки идут арестовывать нас. Я прискакал на лошади.
— Пусть только попробуют, — гневно заявил Нефедов. — С нами на станции три эшелона четвертого
полка. Хлебалов, валяй-ка на станцию. Мобилизуй ребят, чтобы дежурили. А сам с ротой и пулеметами сюда.
Хлебалов быстро выбежал из комнаты.
— Не преувеличиваешь? — спросил Драгин.
— Сам видел.
Наступило напряженное молчание. Слышно было, как бились мухи о стекла окон. Нарушил молчание
Нефедов.
— А где Гончаренко? — спросил он.
— В молоканских селах, агитирует, — ответил Драгин, хмуря свой лоб все больше и больше.
— Надо бы вызвать парня. Ничего ведь не знает.
— Но с ним нет связи.
Если бы кто-нибудь из присутствовавших в эту минуту взглянул на Тегран, то увидел бы, как синяя
бледность покрыла лицо ее, как грозно сдвинулись у переносицы брови и задрожали губы. Но Тегран
отвернулась к окну, и когда Нефедов тут же случайно посмотрел ей в глаза, то, кроме твердой воли, решимости,
он не сумел ничего прочесть с них.
— Удойкин, ты ошибся, — сказал Драгин. — Зря потревожили солдат. Видишь…
Но в это мгновенье послышались отдаленные крики, в соседней комнате застучали десятки ног, дверь
распахнулась настежь, и в кабинет ворвалось около десятка вооруженных. Все они остановились, направив
маузеры и наганы на бывших в комнате.
Впереди всех выделялся Арутюнов. Он, казалось, вырос на голову, глаза его метали молнии, а голос, как
отточенный, резко звучал.
— Прощайтесь с жизнью, русские собаки! — кричал он. — Последний час ваш настал.
Поднялся со стула Нефедов, подошел к нему вплотную и твердо сказал:
— Потише. Если вы отсюда не уберетесь, то солдаты дивизии вас, как щенят, передушат.
— Какой дивизии, чего врешь?
— Посмотри в окно.
— Будьте настороже, братья, — крикнул своим Арутюнов. — Они нас хотят напугать.
— Нет, не пугать. Вот, слышишь песню? То поют солдаты.