Страница 71 из 96
сквозняк.
Щеткин вошел в комнату, разделенную надвое перегородкой. Обстановка квартиры была бедна, но
опрятна. А в переднем углу, у образа Николая-чудотворца, горела лампадка. Щеткин, пощипывая на подбородке
щетину, остановился в нерешительности посреди комнаты, не зная, что делать с собой.
— А и грязен же ты, товарищ, — разглядывая его, говорила старушка. — Небось, и вошки есть.
Щеткин совсем смутился и покраснел.
— Мамаша, чего ты пристаешь к человеку? — вступилась за него Варя. — Товарищ устал. А ты такое…
— Я к слову. Тут внизу в предбаннике куб греют. Может, помылся бы. Очень даже приятно. А я уж и
мужнино бельишко приготовила и мочалку.
— Ах, мамаша! Ну, дай человеку посидеть. Отдохнет и выкупается. Вечно спешишь ты. Садись, Петя. Не
слушай ее. Это она от усердия.
— От усердия… Варюша, не зли мать. Гляди-ка сама. У него прямо из носа и из ухов борода растет. Разве
можно! Ночью увидишь такого, на смерть испужаешься.
Щеткин усиленно заморгал бровями, совершенно не понимая, чего желает от него эта женщина.
— Ты пойми, милый солдатик, Петрушей зовут, кажись. Вот и пойми, Петруша, к чему я. Это к примеру.
Бритва от мужа осталась, от евонной папы, вот и говорю я. Да не раздуть ли самоварчик, все чайком побалую.
Хоть и с ландриной, — потому, сахару нет. А выдают когда — что кот наплакал, с мухину душу…
Самовар без одной ручки, покареженный и почерневший от времени, весело булькал и шипел паром.
Задорно мигала желтым огоньком лампа, висевшая на стене у стола. Вымытый, выбритый, в чистом белье
Щеткин сел за столом напротив Вари и с наслаждением прихлебывал из блюдца кипяток, подкрашенный
морковным чаем.
Варя, одетая в белую блузку, с рассыпанными по плечам волнистыми волосами, подперев ладонью свое
вдумчивое, приветливое лицо, ясным взором смотрела гостю в глаза и слушала, что рассказывал он о войне.
Ее мать, одетая в желтую засаленную кофту, обрюзглая, серая, морщинистая женщина, уже совсем седая,
но еще бодрая на вид, усиленно пила чай, ожесточенно дуя на кипяток, с шумом втягивая в себя горячую
жидкость, тяжело отдуваясь.
Щеткин говорил, а сам не спускал очарованных глаз с лица Вари. Было странно и не верилось ему, что
перед ним сидит та самая бесстрашная дружинница, с которой он так неожиданно познакомился в бою.
— Горы… Глянешь — шапка валится. И сидят там турки в поднебесье, словно птицы какие, и пуляют по
нас. Конечно, несознательность, потому, зачем бы, если с рассудком, на гору лезть и в снегу мерзнуть ради
интересов богачей.
— И много людей полегло?
— И-и-и-и! Тыщи большие. Что ни бой, то сотни убитых да раненых.
— Война — злая пагуба, — вторила ему старушка. — И почему бы людям не собраться в кучу и не
сговориться по-божески.
— Много людей, мамаша, всех не соберешь.
— А ты что же, разве опять на войну?
— Теперь-то войны не будет. Мы, как победившие — говорим: войну долой, и никаких. Да здравствует
мирный труд!
— Вот и не езжай. Чего без толку? Ну, когда царь был, так за царя воевали, а теперь, раз его нету, сиди
себе дома. За кого же воевать!
— Как за кого, маменька? А за свою власть!
— Победили ж буржуев, и будет. Теперь нужно, чтобы сахар был да керосин. А то по карточкам.
— Мамаша, ты несознательная.
— Где уж нам, — обиделась старушка. — Как жили век, так и проживем. А жалко, сам-то помер. Ох, и
дал бы он тебе, Варюшка, как дурными словами мать ругать. Грех с тобой.
— Все перемелется, мука будет, мамаша, — улыбнулся Щеткин. — А чаю довольно. Полно, налился.
— Будя, так будя. Теперь на боковую. Ты здесь ложись, а мы с Варюшей там, за перегородкой. Спи с
богом, набирайся силов. А на шишку, что на лбу, пятак модный положи — у меня есть. Он враз рассосет.
Не успел Щеткин улечься в свою устроенную на лавках постель, как тут же сон сковал его. И
привиделось ему во сне, что снова он в полку. Будто снова полк его занимает с боем Айран. Бежит ему
навстречу враг — турок, кричит “Алла” и, как слепой щенок, мечется вокруг да около, а не видит его. Но вместо
того чтобы заколоть штыком врага, Щеткин далеко отбрасывает в сторону винтовку и начинает обнимать турка,
приговаривая: вот и побратались. Но вместо турка бьется в его объятиях Варя. Он хочет поцеловать ее. Но
девушка не дается, кричит и больно царапает ему лицо.
От горячей обиды Щеткин во сне громко стонет.
*
В эти часы поручик Сергеев играл в карты у друга полковника Филимонова, финансиста Бахрушина.
Попал сюда он совершенно случайно. Под вечер Филимонов и он, переодевшись в штатское платье, положив в
карманы фальшивые документы, наведались в английское консульство. Консул принял их охотно. Поговорив о
многом, в заключение беседы он дал им совершенно секретное поручение на Дон, Кубань и в штаб
действующей армии. Снабдив деньгами, инструкциями, он предложил офицерам в двухдневный срок
приступить к выполнению возложенных на них задач. Консул распрощался с ними, как заявил он, навсегда, так
как на днях оставлял Москву.
Сергеев получил в личное распоряжение пятьсот фунтов стерлингов и сорок тысяч рублей российскими
знаками крупного достоинства.
Из консульства он уже решил проехать к Тамаре Антонович, но Филимонов, пообещав ему массу
занимательного, затащил его на часок к Бахрушину.
В новой компании много говорили о политических событиях. У всех без исключения присутствовавших
была твердая уверенность в том, что большевики и недели не продержатся у власти, что союзники, народ,
интеллигенция не признают их.
После этих разговоров в роскошной гостинице, за изысканно сервированным столом, гости много пили и
ели.
За едой Сергеев познакомился с княгиней Баратовой, Ириной Львовной и вдруг почувствовал, что не
может без нее жить.
Прекрасное, выточенное, капризное лицо женщины вдруг завладело им целиком. За столом он не спускал
с нее глаз. По всякому поводу говорил ей страстные комплименты.
Баратова, вначале равнодушная к его словам, потом вдруг точно охваченная его страстным порывом,
стала отвечать улыбкой на улыбку, пожатием руки на его трепетное прикосновение.
Между разговорами о разных пустяках очарованный Сергеев узнал от княгини, что она давно уже
потеряла мужа, что владеет большим имуществом на юге и что через один-два дня выезжает из Москвы на Дон,
в город Ростов, в свой собственный дворец, что у нее в данную минуту неожиданно возникли большие
денежные затруднения, связанные с отъездом.
Мобилизовав все свое красноречие, поручик постарался убедить свою новую знакомую в том, что для нее
самой лучше выезжать из Москвы вместе с ним. Княгиня снова сослалась на денежное затруднение, но
положительного ответа не дала.
За этим разговором Сергеев успел раз десять поцеловать се теплую руку, и от запаха духов и чего-то
неуловимо женского пьянел все больше и больше.
Когда хозяин дома пригласил желающих гостей испытать счастье на зеленом сукне, Ирина Львовна,
встрепенувшись птицей, заявила:
— Будем играть вместе, не так ли, поручик? На паях. Ну, что же молчите? Соглашайтесь, мой верный,
пылкий рыцарь.
Сергеев на секунду поколебался.
— Ну, я же так хочу, — капризно заявила Баратова. — Идем, мой светлый.
И Сергеев присел за карточный стол возле нее.
Постепенно азарт соседки завладел им. Он ставил чуть ли не на каждую карту огромные ставки. Возле
него росла груда денежных знаков. Бумажки заманчиво шуршали. Но вот карточное счастье внезапно
отвернулось от него. Меньше чем: в час Сергеев проиграл все, что было у него на столе и в карманах. Княгиня
вдруг отвернулась от него и начала играть в компании с Бахрушиным.
Полковник Филимонов, ставивший на карту маленькие суммы, глядел на поручика, укоризненно