Страница 15 из 116
Муфтий имел друзей. Ему помогли перебраться в Бухару. Он приветствовал приход каравана с
оружием, который привел Бейли.
Оружие англичан не помогло. И снова бегство. Теперь уже за рубеж. Одна восточная газета назвала
муфтия «видным представителем Туркестана». Номер датирован 6 марта 1923 года.
Устроившись в городе мечетей, базаров, караван-сараев, в городе беженцев из Средней Азии и
Закавказья, муфтий принялся за работу. Он видел, что среди эмигрантов - не только курбаши и баи. Есть
немало обманутых бедняков. Значит, нужно их восстанавливать против Советов.
В мечети суннитов, расположенной в тихом квартале, стали появляться даже европейцы. Муфтий не
терял дружбы с белогвардейскими офицерами и английскими дипломатами.
С тех пор как на склонах Гелен-Тепе недалеко от Балджуана отряд Энвер-паши был в августе 1922
года разбит, муфтий с большой надеждой стал поглядывать не на турецких друзей, а на Европу.
Англичане не были для муфтия нетерпимыми иноверцами. Они обещали деньги и оружие. Но и
англичане, и японцы требовали услуг. К этим «услугам» были одинаково готовы и Садретдин-хан и
Мустафа Чокаев.
Чокаев в то время жил в Париже. Он носился со своей бредовой идеей - создания государства
Великого Турана. Штаб-квартира Чокаева носила громкое название - «Туркестан». Отсюда ползли по
странам Европы и Азии инструкции, рекомендательные письма, указания.
В Берлине устроились другие националисты: Тахир Шакири Чигатай и Абдулла Вахаб Уктай. Они
издавали брошюры и журнал «Ёш Туркестан».
Своего рода отделения «Милли истиклял» были в Индии, Афганистане, Турции, Иране. Их
возглавляли фанатичные люди.
Однако наиболее опасной фигурой из всех был все-таки муфтий Садретдин-хан. Опытный интриган и
авантюрист задался целью объединить силы туркестанских националистов, поставить их на службу
империалистическим разведкам, создать вражеский очаг на восточных границах СССР.
Муфтий действовал, не гнушаясь никакими средствами. Шла вербовка и подготовка шпионов,
диверсантов, террористов.
Советская разведка вынуждена была принять меры. Следовало обезвредить муфтия Садретдин-хана,
внести раскол в ряды руководителей эмиграции.
Это задание было поручено выполнять и мне.
Впереди ждал опытный враг.
А у меня за спиной было двадцать четыре года жизни.
ДЛИННАЯ ДОРОГА
Туркменский аул засыпал рано. Люди завершали день долгожданной вечерней молитвой и спокойно
расходились по домам. В этом мире их ничего уже не тревожило.
На рассвете из-за дувалов тянулись струи дыма, слышались хрипловатые голоса. После скромного
завтрака мужчины, а с ними и мальчишки отправлялись по делам. А дела у жителей аула нехитрые. Они,
как их деды и прадеды, пасли скот, клочок за клочком отвоевывали у пустыни землю, сеяли хлопок,
растили дыни.
Счастье, что здесь было немного воды.
В нескольких километрах от аула находилась большая железнодорожная станция, почти город. Были
тут и лавки, в которых хозяйничали равнодушные на вид, но хитроватые чужие купцы - русские,
азербайджанцы, армяне. Они, пожалуй, тоже здесь жили целую вечность.
Были мельницы, один хлопкоочистительный заводик, гостиница с непонятным названием «Лондон»...
И еще, школа. Ее открыли недавно, уже при Советах.
26
Учитель наезжал в аул, уговаривал родителей отдать детей в школу.
Медлительные старики неторопливо кивали: вроде нужное дело. Но потом мучительно раздумывали.
Для бедных ли это занятие - учиться? Пусть лучше ребята помогают по хозяйству. Настоящий дехканин
растет в работе. Правда, сейчас время другое. Однако еще не совсем спокойно в песках. Налетит
сумасшедшая ватага, шкуру сдерет, если увидит советскую книгу.
В городе-то есть кому защитить бедняка. А в ауле...
Подумают-подумают и, ничего не решив, идут на очередную молитву.
В ауле одна мечеть. И пока один грамотный человек - мулла. Мулла понравился Камилу. Старик не
задавал лишних вопросов, не интересовался жизнью молодого гостя, которому нужно побыть в тишине.
Здесь останавливались разные люди. Мулла привык к загадочным постояльцам, которые появлялись
неожиданно и так же неожиданно уходили. Кто на железнодорожную станцию, кто в пустыню, через
пески, туда, на чужую сторону.
Были среди них злые, жадные, забывавшие даже о молитвах, были пугливые, осторожные, готовые за
каждую мелкую услугу платить, вздрагивающие при легком шорохе.
Этот молодой человек жил спокойно, отрешенно. Часто словно застывал в молитве, советуясь с
всевышним.
Только вечерами юноша становился разговорчивым. И то, если речь шла о вере, религии. Эти
вечерние беседы нравились мулле. Иногда старику казалось, что юноше они нужны для какой-то своей
цели, что он старается больше узнать о шиизме. Возможно, принять его.
Значит, молодой человек идет на ту сторону. Там, на чужой земле, многие века процветает шиизм.
Однажды вечером Камил простился с гостеприимным хозяином.
На железнодорожную станцию люди уходят днем.
Молодой узбек уходил поздно вечером. Значит, оп шел через пустыню, туда, на чужую землю.
Одинокий странник в пустыне - большая редкость. Не каждый рискнет пуститься в путь в это время
года. Уже отшумели редкие весенние дожди, высохли лужицы, порыжела трава. Равнодушно топорщатся
над барханами ветки белого саксаула.
Камил осмотрелся вокруг. Нужно найти место для отдыха. В полуденный зной нет смысла двигаться
дальше. Пройдешь небольшое расстояние, а сил потеряешь на целый день.
В прошлую ночь два всадника проводили его до границы. Он не знал этих людей и, вероятно, никогда
не узнает. Те тоже не имели ни малейшего представления о молодом узбеке в легком, не очень старом
национальном халате из бекасама, в крепких, но порыжевших сапогах, в зеленой бархатной тюбетейке.
Провожающие всю дорогу молчали. Только у границы один из них напомнил ориентиры, которых
должен придерживаться Камил.
- К вечеру вы должны встретить пастухов... Только они подскажут путь к городу.
Камил пожал провожающим руки.
- Счастливого пути...
Ему хотелось обнять незнакомых людей, услышать от них еще несколько теплых слов. Но они опять
повторили:
- Счастливого пути...
...Ноги утопают в песке. Сухой, зыбкий, он струйками стекает вниз. Нужно выбирать место, куда
шагнуть. Камил невольно задерживается, чтобы передохнуть, стереть со лба пот.
За одним из барханов - заросли саксаула. Пожалуй, это подходящее место. Если снять халат,
набросить на голые ветки, то образуется легкая полоска тени. По крайней мере - голову можно спрятать.
Камил положил хурджун, переметную суму, который с каждым шагом становился все тяжелее. Потом
вытащил из него кожаный бурдюк и отпил несколько глотков.
Еще неизвестно, где чабаны, что они за люди. Пока воду надо беречь.
Солнце медленно поднимается в зенит. Раскаленное, почти белое солнце.
Чабан был из племени курдов, гордый, лишенный любопытства, привыкший к одиночеству человек.
Он прикрикнул на собак, откормленных, злых. Те глухо порычали и легли в стороне, изредка косясь на
чужого.
Камил вытащил бурдюк, налил в пиалу воды и протянул чабану.
Курд оценил такое угощение. На тлеющем огне стоял его кумган, совершенно черный металлический
кувшин, в котором клокотала вода. А путник еле шевелил пересохшими губами.
Чабан не хотел пить. Но осушил всю пиалу и вернул ее незнакомцу.
- Пей, гость... Скоро мы поужинаем, и ты отдохнешь. Пока пей... Рядом есть колодец. Отдыхай.
- Спасибо вам, уважаемый... Спасибо за добрые слова...
Чабан, прищурившись, посмотрел на стадо. Какая-то непутевая овца отбилась и уходила в пустыню.
Он что-то крикнул собакам. Устав от безделья, сытые псы ринулись наводить порядок.