Страница 5 из 69
Молчал фронт, глядя на поединок двух самолётов, молча встретили Гурьева и друзья-товарищи, лётчики эскадрильи, Гурьев вылез из кабины, бросил механику планшет и шлем с очками, а сам лёг на брезент под крылом самолёта. Лежал, заложив под голову руки, и вспоминал перипетии воздушного боя. Обидно было, что Брахвича не одолел. И не было надежды на то, что одолеет в будущем. В броню закован немецкий лётчик, и двигатель самолёта — тоже в стальную рубашку одет. Как его, дьявола, пулей достанешь?..
Пряхин к командиру подошёл, рядом сел. Молчат боевые товарищи, а думают об одном: как немецкого аса в честном бою победить.
Лейтенант несмело заметил:
— Нельзя ли его к вынужденной посадке «принудить?»
Приподнялся на локте Гурьев, с удивлением смотрит на Пряхина. Во взгляде можно прочесть: «Ты что, парень, с ума спятил?..» Идея была нереальной. Теоретически, конечно, можно посадить противника, но для этого нужно такое мастерство пилотажа, которое лишь у немногих лётчиков бывает. У Чкалова, например, такое искусство было. Он и под мостом кверху колесами летал, и под проводами крылом к земле проносился. А недавно во фронтовой газете поместили рассказ, как под Сталинградом командир истребительного полка майор Лаптев заставил сесть в расположении наших войск известного немецкого лётчика, генерала Гертингера. Майор Лаптев сделал такую серию ювелирно точных маневров, в результате которых Гертингер, уклоняясь от верной гибели, вынужден был приземлиться. Но как это Лаптеву удалось, какие маневры он совершал, — в газете не писалось.
Но ведь то же Лаптев. Мастер пилотажа, о котором говорят: «Такие лётчики рождаются раз в сто лет!..»
Потом друзья, как бывало в лётном училище, с маленькими самолётиками в руках «проигрывали» один вариант воздушного боя, другой, третий... Пытались угадать, как действовал Лаптев в бою с Гертингером, как ухитрился создать ситуацию, при которой сопернику только и оставался один выход — вынужденная посадка!..
И не раз, не два Гурьев с Пряхиным ещё возьмут в руки маленькие самолётики, «проиграют» новые и новые варианты боев с Брахвичем. Мысль о том, чтобы проучить воздушного разбойника, не покидала боевых друзей.
Наши войска на том участке фронта ждали большого наступления немцев. В боевое положение были приведены пехотные дивизии, на исходный рубеж вышли наши танковые бригады. Бойцы чутко вслушивались в тишину: обыкновенно гитлеровцы наступление начинали на рассвете. Потому-то ещё в темноте наши полки изготовились к бою. Вот уже рассвет... Ещё минута, другая — и в небо полетят сигнальные ракеты, и вздрогнет земля от орудийных залпов, лязга танковых гусениц... но — нет, июльское тепло утра хранило тишину, фронт молчал. А когда солнце выкатилось из-за дальнего, синеющего на горизонте леса, в небе появился немецкий «мессершмитт». И во всех наземных радиостанциях раздался наглый призыв к поединку:
— Ахтунг, ахтунг... Я воздушный ас великой Германии Брахвич. Где ваш самый лючший лётчик! Поднимайс на воздух. Я шёловек гуманный и буду убивайт медленно.
Капитан Гурьев рванулся к своему ястребку, но тут же одумался, — ему нельзя принять вызов Брахвича: эскадрилья только что получила боевой приказ быть готовой к вылету на прикрытие большой группы наших бомбардировщиков.
А Брахвич, между тем, призывал:
— Русский лётчик! Не надо бояс, я шёловек гуманный... убивайт не сразу...
— Товарищ капитан! — шагнул к командиру Пряхин. — Разрешите!
Капитан оглядел боевого друга: невысокий, щупленький — ну, точно подросток! Мало он изменился с того дня, как пришёл в эскадрилью. Так же был тих и робок, стыдливо опускал веки, но... только на земле. В воздухе Пряхин не робел. И это знал теперь не один только Гурьев, но и все лётчики. И не одной смелостью поражал товарищей лейтенант Пряхин: не однажды в воздушном бою выписывал в небе такие фигуры, которые были подвластны одному Гурьеву. А случалось, что и сам Гурьев не мог сравняться в искусстве высшего пилотажа с Пряхиным. «Да откуда у него мастерство такое?» — не раз задавался вопросом командир. И сам себе отвечал: «Это у него талант к летному делу, необыкновенная природная одарённость».
И все больше привязывался капитан к ведомому. Любил Владимира как родного брата. И сейчас смотрел ему в глаза и думал: «Собьёт тебя Брахвич, что тогда матери твоей Евдокии Павловне напишу?..»
Кивнул лейтенанту:
— Лети, Володя! Ни пуха ни пера!..
Пряхин бросился к самолёту.
Через минуту он уже набирал высоту.
Брахвич быстро его заметил и ринулся на сближение. Пряхин не стал отклоняться в сторону, не пошёл и на большую высоту, — он положил машину на боевой курс, устремился навстречу Брахвичу. И все лётчики эскадрильи, наблюдавшие с земли, поняли: Пряхин пошёл в лобовую атаку. Так перед началом Куликовской битвы русский боярин Александр Пересвет вышел на поединок с татарским богатырем Темир-Мурзой. И поразил его страшным ударом. И сам упал, сражённый копьем врага. Уж не подвиг ли Пересвета вздумал повторить Владимир Пряхин?
Расстояние между самолётами сокращалось. Они летели на одной высоте и держали курс один на другого. И далеко над землёй раздавался звенящий гул моторов. Едва ли не вся передовая линия — русские и немцы! — наблюдали за поединком двух бойцов. Тысячи и тысячи наших солдат, готовые насмерть стоять под натиском железных полчищ врага, устремили взоры в небо, затаили дыхание. Многие слышали наглую похвальбу Брахвича и теперь думали: «Кто же тот молодец, что вылетел навстречу немецкому асу?..»
Первая же минута воздушной дуэли повергла в оцепенение воинов, наблюдавших с земли. «Силы неравны, — сжимая кулаки думал Гурьев. — Брахвич сейчас откроет огонь, а ты?.. У него же броня!» Командир не ошибся: Брахвич ещё издалека стал палить по «семёрке» Пряхина. «Мессершмитт» походил на огнедышащего дракона — далеко вперёд выбрасывал языки пламени. Но Владимир не дрогнул. «Семёрка» стрелой неслась на врага. Пряхин тоже открыл огонь. Языки пламени извергали оба самолёта, но, видно, дрогнули руки немецкого аса: пули пролетали то выше, то сбоку. Но вот Брахвич перестал стрелять, на мгновение зажмурил глаза, а когда открыл их, краснозвёздная смерть была совсем рядом. И Брахвич рванул на себя ручку... «Мессершмитт» взмыл в высоту. В тот же момент внизу пронесся наш истребитель.
Доли секунды отделяли их от столкновения.
«Он — сумасшедший», — подумал немец о русском лётчике.
Брахвичем овладел страх, и его самолёт некоторое время летел по инерции, без расчёта. Замешательством врага воспользовался лейтенант: он тотчас же, как только разминулся с Брахвичем, заложил свой ястребок в боевой разворот, — одновременно набрал высоту и лёг на обратный курс, стал догонять Брахвича. Пока воздушный ас Германии приходил в себя, Пряхин догнал его и «сел» на спину — то есть навис так, что Брахвичу нельзя было ни влево повернуть, ни вправо. Лети, куда тебе укажут, и не рыпайся. Теперь — расчёт! Строгий и точный... Не дай противнику увильнуть в сторону!
Брахвич оторопел: русский самолёт, точно орел над добычей, висел над его головой и давил к земле. Немец прибавил скорость. На мгновение ушёл вперёд, но красные звезды тут же настигли фашиста и теперь уже нависают совсем низко... Самолёты вот-вот столкнутся. Брахвич в панике отклоняет машину книзу, — «семёрка» за ним, Брахвич ещё ниже — Пряхин не отстаёт. Жмёт немца ниже, ниже... Брахвич камнем бросает вниз самолёт, а тут и земля. Золотые волны хлебов колышутся под крылом. Колёсами «мессершмитт» касается хлебного поля. Самолёт несётся по кочкам. Шасси трещат. Вот отломилось крыло. Удар головой о приборную доску, второй... Брахвич теряет сознание.
Последней его мыслью было: «Это — конец, конец...»
...От пуль и снарядов Брахвича крепко досталось «семёрке» Пряхина, но сам лётчик вернулся на аэродром невредимым. В штабной землянке ему сказали:
— Брахвича скоро доставят на аэродром.
Пряхин немного отдохнул после боя и пошёл с товарищами в столовую на обед. Сюда же привезли Брахвича. Это был здоровый детина с рыжей бородой и усами. На кителе ядовито-зеленого цвета — три Железных Креста, на плечах — погоны полковника. При посадке он разбил себе лоб и голова была забинтована.