Страница 31 из 32
— Ужасно, — с готовностью воскликнула Мирра. — Мы ведь ненадолго?
— Буря, — Виктор приоткрыл полотняную завесу гардин.
Бархат?
Отсыревший, потемневший, оттого и глядится уже не роскошно, но жалко. А у карниза и вовсе паутина видна. И не только у карниза.
— Виктор, я и без тебя вижу, что буря… оно и к лучшему, — Маргарет бросила перчатки на столик, а после подумала, что столик этот следовало бы сначала протереть…
…и каминную полку, которую прежде украшали чудеснейшие часы с боем…
…и еще те очаровательные статуэтки из бисквита…
— К лучшему? — Мирра была настроена менее оптимистично.
В поместье ей не нравилось. Если поначалу матушкина задумка показалась… стоящей, то теперь Мирра засомневалась.
…и он не одобрит.
…он не любил, когда его планы нарушали. Но что могла Мирра против матушки?
…с другой стороны, он сам виноват, если бы сделал так, как обещал, то не было бы ни этой поездки, ни этого представления.
— Ни горничных, ни… — Мирра потерла виски, пытаясь скрыть беспокойство.
Он разозлится.
Определенно.
И накажет Мирру. Она заслужила наказание. И примет его с должной покорностью.
— Дорогая, — Маргарет произнесла это мягким тоном, который, впрочем, Мирру не обманул: характер своей матушки она знала прекрасно. Если она что задумала, то точно не свернет с пути. — Представь, что война все еще идет…
— И горничных забрали на фронт, — продолжила мысль Нира, которая, вооружившись длинной щепкой, гоняла паука.
— Нира!
— Да, матушка?
— Будь добра, сходи на кухню… попроси молока… кипяченого молока с медом…
Выпроводила, в общем.
Нира не обиделась, она как-то с детства привыкла, что в собственной семье была лишней. Матушка любила Мирру, отец — матушку, а Нира… она просто сама по себе.
Неожиданный ребенок.
Это она услышала, как мать говорила кому-то из своих многочисленных подруг, а потом добавила, что с той поры сюрпризы ненавидит…
Дверь Нира прикрыла аккуратно и, добравшись до конца коридора — шла она громко, чтобы матушка и Мирра слышали — остановилась.
Разулась.
Пол был холодным, и от этого Нире становилось невыносимо грустно, как и от мысли, что дом этот никогда не будет прежним…
…и хозяев его больше нет.
…о них матушка запретила рассказывать, но к счастью, запретить думать она была не в состоянии.
Туфли Нира оставила в коридоре. И вернувшись на цыпочках — она еще помнила, на какие из досок не следует наступать — присела у двери.
— …послушай, дорогая, — с Миррой матушка всегда говорила мягко, с нежностью, которая была Нире не понятна, ведь характером сестрица обладала прескверным, чего, правда, ни матушка, ни отец, ни прочие люди не замечали. — Все образуется… Виктор!
— Да, дорогая?
— Ты уверен, что он умирает?
— Дорогая, я же тебе говорил…
— Скажи еще раз…
— Он умирает, — послушно повторил папа, который и в прежние времена предпочитал с матушкой не спорить, а ныне вовсе сделался тихим, печальным. Он все чаще закрывался в своем кабинете, говоря, что делами занят… порой и ночевать там оставался.
— Ты уверен?
— Конечно, — папа произнес это со вздохом, и Нире стало жаль большого пса, который вовсе не выглядел больным и тем более, умирающим.
— И сколько ему… осталось? — нежный голос Мирры утратил прежнюю сладость.
— До весны, пожалуй, дотянет…
— До весны… — сестрица, наверняка, прикидывала, дотянет ли она сама до этой весны и смерти предполагаемого супруга. — А если… если он вдруг выздоровеет?
— Исключено. В нем проросли семена разрыв-цветов, — отец говорил глухо, тихо, и Нире пришлось напрячься, чтобы услышать.
Нет, она, конечно, знала, что подслушивать нехорошо.
Но ведь интересно!
— Они уже разрывают его изнутри. А когда дозреют и дадут собственные имена…
— Мама, он так мерзко об этом говорит!
— Виктор!
— Вы же сами желали подробностей, — кажется, впервые в голосе отца мелькнуло раздражение.
— Не таких, — отрезала мама. — Видишь, дорогая, тебе беспокоиться не о чем! Пару месяцев, и он умрет. И ты получишь усадьбу…
— Если его род…
— Виктор, не начинай!
— Я не начинаю, — раздражение сделалось явным, и это было необычно. Нира поерзала, потому как чем дальше, тем более холодным становился пол. — У них другие законы… и усадьба эта отойдет роду, а не…
Нира представила, как отец махнул рукой. Он всегда так делал, когда у него не хватало слов. И жест этот получался вялым, как и сама рука.
— Мама!
— Дорогая, не слушай его. Нужно просто позаботиться о завещании… а твой папочка опять выискивает проблему на пустом месте…
— Я все равно не понимаю! Есть же Альфред…
— Альфред подождет, — жестко заметила мать.
— Но…
— Никаких «но». Этот дом не должен попасть в чужие руки…
…интересно, почему?
Нира подалась вперед, надеясь, что матушка расскажет, но…
— Нехорошо подслушивать, — сказал кто-то над самым ухом, а в следующее мгновенье горячая ладонь зажала рот, хотя кричать Нира не собиралась.
Глупо кричать, когда подслушиваешь.
А Нира, пусть и не красавицей уродилась, но уж точно не дурой.
— Тише, — велели ей и потянули от двери. — Я тебя не трону.
Кто бы ни держал ее — а держал он крепко — в доме ориентировался неплохо. Он ступал беззвучно, а когда Нира наступила на скрипучую половицу, попросту приподнял ее и понес.
Испугалась ли она?
Немного.
Но потом подумала и успокоилась. И вправду, разве ж может с ней случиться что-т плохое в приличном доме, пусть и несколько растерявшем прежний лоск.
Несли ее недолго, по коридору, а потом свернули налево и дверь открыли, и в комнату вошли, поставили на пол, а еще под руку поддержали, что было весьма любезно.
— Спасибо, — вежливо ответила Нира.
— За что?
В комнате было темно.
Нет, не совсем, чтобы совсем уж: проникал лунный свет, но слабый, зыбкий. Догорал камин, и над красными углями его вились бабочки пепла. Но луны и камина — недостаточно, чтобы разглядеть хоть что-то, тем более, если у вас глаза слабые.
И Нира щурилась, хотя мама всегда ругала ее за это, пугая ранними морщинами, но морщин Нира не боялась, знала, что и без них особой красотой не отличается.
— Просто так, — она подумала и согласилась, что благодарить похитителя особо не за что.
И дослушать не дал.
И уволок, непонятно куда…
— Вы… кто? — поинтересовалась она.
Похититель отступил, он был темным огромным пятном среди иных темных пятен. Одно весьма походило на шкаф, другое, тускло поблескивавшее, кажется, было зеркалом… или трюмо с зеркалом… а вот то — банкетка…
Столик…
И на столике обнаружился канделябр с троицей свечей.
— Газовое не во всех комнатах работает, — извиняющимся голосом произнес похититель. И свечи зажег.
Пес?
Пес, определенно, слишком характерно плоское лицо с широкой переносицей, высокими скулами и массивным подбородком. Отец утверждал, что этот подбородок, точнее не сам подбородок, а нижняя челюсть, достался псам от хищных предков. Про предков Нира не знала, но взглянув на похитителя отцу сразу поверила. Выглядел он очень хищным.
И молодым.
Высоким. На голову выше Ниры, хотя и она выросла немаленькой, на два дюйма выше приличного дамского роста… и наверное, ей должно было быть совестно за свой рост, который осложнит и без того непростое дело будущего ее замужества, но стыда Нира не испытывала. Она вообще уродилась мало того, что высокой, так еще и на редкость бесстыдной.
А пес молчал, разглядывал. И если так, то Нира его разглядывала тоже.
И подбородок, который упрямо выпятился вперед, и щеки с кругляшами родинок, и уши оттопыренные, и серьгу в левом… никто из Нириных знакомых серег не носил. Это ведь жуть до чего неприлично, а он…
— Что ты там делала? — поинтересовался пес, серьги коснувшись.
— Подслушивала, — честно призналась Нира, глядя в глаза. Светло-серые и даже в темноте яркие.