Страница 45 из 54
обычный круг деятельности, чтобы впасть завтра в совершенное
изнеможение. «Да,—присовокупил он к этому,—если мы сегодня заключим
мир, то я убежден, что, наверное, завтра же заболею горячкою: если я
держусь еще на ногах, то этим я обязан моей усиленной, тревожной
деятельности и постоянному «волнению». И в самом деле деятельность
его, не прекращавшаяся до самой последней минуты, возрастая почти
до лихорадочного состояния и держа его целых десять месяцев в
беспрерывной тревоге, переступала почти границы естественного. Лучшим
для него утешением были поездки верхом по бастионам, где
находился он между матросами, столько им любимыми, среди которых и
постигла его, наконец, смерть. 28 июня поехал он на 3-й бастион,
откуда слышалась жестокая перестрелка. Все усилия желавших остановить
его под предлогом болезни остались напрасными. «Мне дышится
свободнее на бастионе», сказал он и поехал далее для того, чтобы
возвратиться трупом в свою квартиру. Он благополучно миновал 3-й бастион,
но на Корниловском, где пали Корнилов и Истомин, нашел смерть и
он. С тех пор протекло полтора месяца; гарнизон и Севастополь
перенесли много тяжких испытаний, пролито ручьями много благородной
крови, но имя Нахимова остается незабвеннейшим из имен, — это имя
напишется золотыми буквами как в истории России, так и в сердцах
грядущих поколений.
...Севастополь пал, но пал с такою славою, что каждый русский,
в особенности каждый моряк, должен гордиться таким падением,
которое стоит блестящих побед. К сожалению, подобная слава не
покупается дешево. Россия потеряла трех героев, черноморские
моряки — трех славных адмиралов3. Вы — одного из друзей4; а я—
двух товарищей моей юности".
С П. С. Нахимовым я был дружен еще бывши кадетом, когда
его и мой брат были корпусными офицерами * Впоследствии судьба
нас свела в Архангельске', кажется, в то же время, когда и вы там
были, а это были самые счастливые дни моей юности. Время
быстро летело в дружеских беседах с ним, в занятиях по службе
и приятных развлечениях, какими был так обилен в то время город
Архангельск, как вы это сами, вероятно, помните. Я живо помню
бал в клубе и потом ужин. Там мы танцовали и пировали с ним
в последний раз. Я пошел на «Крейсера в Кронштадт, а он был
вызван М. П. Лазаревым для кругосветного путешествия...
...Из этого вы можете заключить, добрый старый друг наш
Михаил Францевич, сколько драгоценного, святого заключал для
нас Севастополь в стенах своих, для нас, не имеющих ничего, кроме
.
прошедшего, и потому сколько мы ценили ваши письма,
заключающие в себе множество интересных подробностей о Севастополе.
К сожалению, брат не мог дождаться последнего из них и посылок,
его сопровождавших...
...Вот несколько черт о Нахимове: прежде всего он был добр
и прост. Допускал всякого и выслушивал. Часто матросы на
батареях выражали ему свои мысли, как бы надо поступить, и он
нередко слушался. Матросы звали его отцом матросов: «Ребята, отец
матросов идет». В службе он был требователен и строг. Выходя
в море, он уж не любил заходить в порты, а все время проводил
на воде, в ученье. Его за это даже недолюбливали, но это было до
Синопа. В Синопе все переменилось. Море и корабль знал хорошо.
Бумаг и переписки не терпел. «Вот, — сказал он однажды мне, —
возненавидел своего родного племянника за то, что он всякий день
является с портфелем. Заваливают-с. Иногда можно бы прислать
казака, и он сказал бы па словах, и все бы сейчас сделали, а тут
пишут два листа, и читай, когда надо делать, делать». Он был
неоценим, когда говорил искренно, откинув всякую официальность.
Тут, по двум иным словам, можно было узнать дух войска, велика
ли опасность и что думают и делают в Петербурге. Иным словом
Бдруг он освещал прошедшее, известное вам в туманном сбивчивом
рассказе... Адъютантов любил, как детей; нередко вместо того,
чтоб кликнуть сам забегал к ним в комнату и что-нибудь
приказывал или просто так, как бы взглянуть, что делают дети. Я сам
видел это. Кажется, ни один генерал не вел себя так с офицерами,
как он. Думаешь, простился с ним и не увидишь. А он вдруг
прибежит в комнату адъютантов, заглянет, убежит опять. Прикажет
кому-нибудь, что передать им, и сам же догоняет его и с ним
вместе входит и дополняет приказание. Счетов и денег также не
любил. Все это было на руках его адъютанта Фельдгаузена, кажется,
самого любимого. В беседах с ними был весел, шутлив, остер
и умен, но как скоро дело касалось начальства, он как-то жался,
ье придавал себе никакой власти, со всем соглашался, разыгрывал
простачка. Что-то суворовское, но без мысли подражать. В одежде
был прост, не затейлив. Надевал какой хотите сюртук, но только
непременно сюртук и эполеты. С утра облекался в эту форму.
Эполеты были очень плохие и вице-адмиральские. Он не думал об их
перемене, сделавшись адмиралом. К другим в отношении одежды
был по большей части не требователен: приходи в чем хочешь. Но
иногда вдруг что-то делалось с ним, и он как-будто был недоволен,
заметив, что вы пришли в шинели или без шпаги. Так же точно
иногда с откровенного тона сходил на официальную речь и говорил
не то, но как-будто убежденный, что ему. верят и слушают. Вообще
некоторые неровности и странности его характера объяснить трудно.
Ом не позволял снимать с себя портрета, считая это тщеславием
или, по крайней мере, говоря, что это тщеславие. Вероятнее всего,
ему не хотелось оставить в памяти людей свою не так красивую
физиономию. Он даже раз сказал: что снимать с меня, старика; вот
рисуйте с Н. (офицера очень хорошего собою).
Мы ждем со дня на день бомбардировки. Это будет что-нибудь
необыкновенное. Покойник адмирал говорил мне: «Кажется, вам на
фрегате скоро будет неловко».
Я был сегодня в доме, где жил адмирал. Там теперь живет
Панфилов, назначенный военным губернатором Севастополя.
Адъютанты Нахимова пока при нем. Двоих из них я увез оттуда на
«Коварну» и прочел им то, что написал вам о смерти адмирала.
Они сделали несколько замечаний, и вы увидите поправки.
Переписывать было' некогда. Завтра почта.
Ваш душевно Б[ерг]
Павла Степановича Нахимова как товарища по воспитанию
коротко знал в молодых летах. Мы сошлись близко с ним б
1817 году, когда были назначены, в числе двенадцати гардемарин,
на бриг «Феникс» для плавания в Балтийском море, по портам
Швеции, Дании и России. Самое назначение было сделано из числа
отличных воспитанников по успехам в науках. Назначены были
трехкампанцы П. Станицкий, 3. Дудинский, П. Нахимов и Н.
Фофанов; двухкампанцы П. Новосильский, С. Лихонин, Д. Завалишин2,
И. Адамович, А. Рыкачев, В. Даль и И. Колычев и однокампанец
И. Бутенев. Тогда уже между всеми нами Нахимов заметен был
необыкновенной преданностью и любовью к морскому делу, и тогда
уже усердие или, лучше сказать, рвение к исполнению своей
службы, во всем, что касалось морского ремесла, доходило в нем до
фанатизма. Я помню, как впоследствии, когда знаменитому моряку
Михаилу Петровичу Лазареву, назначенному командиром фрегата
«Крейсер», предоставлено было право выбора офицеров и он