Страница 23 из 43
В самый разгар веселья в горах рявкнули пушки, а через секунду раздался зловещий свист летящих снарядов.
Первый снаряд разорвался около музыкантов, несколько человек было убито, многие ранены.
Окна казарм моментально опустели. Солдаты с верхних этажей бросились в нижние, захватывая на бегу винтовки и патроны.
Улицы лагеря опустели. Люди начали рыть окопы за казармами. Пулеметчики выкатывали пулеметы и устанавливали пх в укрытиях, в кустах, канавах и на чердаках.
Через несколько минут раздался второй залп, и снаряды кучно грохнули в здание, в котором до этого помещался отрядный комитет. Потом артиллерия била по казармам, разрушая их верхние этажи.
Вооружившись, мы расположились в приготовленных окопах, в скрытых местах или нижних этажах казарм, которым артиллерия вреда не приносила.
Вскоре стрельба прекратилась. В лагерь был прислан генералом Занкевпчем третий гонец с приказом. Занкевпч снова предлагал немедленно оставить лагерь и без оружия выйти по указанным дорогам.
Когда гонец передавал Глобе Приказ, солдаты сбежались со всех сторон к казарме третьей роты и кричали:
– Гони эту сволочь, пока его не избили! Скажи, холуй, Занкевичу, чтобы стрелял почаще, а то редко бьет.
Гонца вытолкали из отрядного комитета и предложили немедленно убраться из лагеря. Так и уехал он без ответа.
Прошло еще некоторое время, артиллерия снова начала бить по ля-Куртину. Выбросив снарядов триста п разбив несколько казарм, батареи замолчали.
С наступлением темноты с гор открыли сильный пулеметный огонь. Мы не спали всю ночь. Озлобленные, многие солдаты просили разрешения отрядного комитета выступить и перебить всех офицеров, засевших в горах.
Прожив в ля-Куртине продолжительное время, мы прекрасно знали его окрестности, знали каждую дорогу, каяедую тропинку, балку, гору или возвышенность. Нам не составляло никакой трудности тайно пробраться в тыл фельтенцам п захватить их, как мышей в ловушке. Тем более, мы знали, что фельтенские солдаты сидят в окопах только из страха перед начальством. Драться они с нами не хотели, да и не могли бы в силу того, что не были организованы, как мы.
Тысячи наших бойцов, не раз нюхавших порох, умевших хорошо ориентироваться в боевой обстановке, сильно озлобленных против своих врагов, представляли в этот момент грозную силу в сравнении с фельтенцами.
Кроме того на военных складах лагеря имелись тяжелые мины, с помощью которых мы были в состоянии уничтожить фельтенцев в короткий срок.
Но отрядный комитет не разрешил выступать, ибо это не было для нас выходом из положения: если бы мы разбили фельтенцев, то нас обезоружили бы другие.
Утром следующего дня артиллерия возобновила обстрел. Снаряды рвались главным образом около казарм пятого и шестого полков.
Было много убитых и раненых. Повсюду слышались стоны умирающих. Санитары (врачи ушли в Фельтен) работали день и ночь без отдыха, перевязочных средств и медикаментов было очень мало.
В этот день приезжал еще один гонец от Занкевича с предложением подчиниться и выйти из ля-Куртина. Глоба и члены отрядного комитета, не желая брать на себя ответственность за тяжелые последствия, обходили роты и команды, говоря, что комитет предоставляет право каждой роте действовать самостоятельно: кто хочет уходить к фельтенцам – пусть уходит.
В ротах и командах снова начались споры и разговоры. Некоторые настаивали на сдаче фельтенцам, но большинство и слушать об этом не хотело.
А положение осложнялось. С момента раскола дивизии прошло много времени. В наш лагерь продукты не подвозились, мы питались запасами, которые были завезены на склады раньше. К концу августа на складах ля-Куртина осталось незначительное количество муки, крупы и макаронных изделий. Мяса давно не было, его заменяли мясные консервы, но теперь и они кончились.
Весть о том, что лагерь остается без продуктов, угнетающе подействовала на солдат. Кое-кто стал открыто выражать недовольство, обвинять во всем отрядный комитет, но подавляющее большинство не обращало внимания на эти разговоры.
Совместная жизнь в продолжение года так крепко спаяла нас, что каждый считал преступлением оставить товарищей в ля-Куртине, а самому уйти к фельтенцам, чтобы спасти свою шкуру. Поэтому ни тридцатого, ни тридцать первого августа из нашего лагеря ни один солдат не ушел.
Ночью пулеметный огонь фельтенцев усилился. Из казарм нельзя было носа показать. И мы были удивлены, когда узнали, что в полночь группа смельчаков, вопреки запрещению отрядного комитета, ушла в горы на разведку и, захватив троих фельтенцев, быстро вернулась в лагерь.
Оказалось, что наши солдаты еще днем высмотрели в бинокли скрытый в горах пост фельтенцев и ночью сняли его без единого выстрела.
Вскоре после возвращения разведчиков в лагерь пришел Василий Краснов, тот, что был послан нами в свое время для тайной связи в Фельтен. Он пробирался в ля-Куртин густым лесом и все лпцо ободрал сучьями. Краснов передал отрядному комитету список ля-куртинцев, которые считались главными зачинщиками «мятежа». В списке были фамилии всех членов отрядного и полковых комитетов, а также фамилии председателей ротных комитетов. Это был список «первой категории». Кроме него имелся список «второй категории», гораздо больший, чем первый. В нем указывались фамилии членов ротных комитетов и солдат, которые часто выступали на общих собраниях с требованием отправки в Россию. Все остальные ля-куртинцы были отнесены «к третьей категории».
По предварительному решенню фельтенского начальства наказания для нас назначались: первой категории – военно- полевой суд, второй – ссылка в Африку и на дальние острова, третьей – принудительные работы внутри Франции.
От Краснова и трех захваченных фельтенцев мы узнали, почему Занкевич не открыл артиллерийского огня по ля-куртинцам в шесть часов вечера тридцатого августа, а начал обстрел на два часа позже.
Когда второй гонец привез ответ отрядного комитета, Занкевич ровно в шесть часов распорядился открыть огонь по лагерю. Приказание было передано французскому офицеру, командиру батареи. Получив распоряжение, командир батареи в свою очередь подал команду французским солдатам. Но артиллеристы не сдвинулись с места. Офицер повторил:
– По ля-Куртину огонь!
Картина та же. Тогда офицер спросил, почему солдаты не выполняют его приказания.
Артиллеристы ответили:
– Когда нас отправляли сюда, нам говорили, что по русским войскам стрелять не придется, а посылают затем, чтобы наведенными на лагерь пушками, не стреляя, заставить лякуртинцев сдаться. Оказывается, нас обманули… Русские солдаты дрались вместе с нами, защищая нашу родину, поэтому мы никогда не посмеем их расстреливать, не зная, какое преступление они совершили в нашей стране.
Выслушав солдат, командир батареи доложил обо всем генералу Занкевичу. Тот хотел сам заставить артиллеристов подчиниться приказанию, угрожая в противном случае пожаловаться военному министру. Но никакие уговоры и угрозы не подействовали. Артиллеристы к орудиям не подошли.
Потеряв на уговоры около двух часов и ничего не добившись, Занкевич приказал русским офицерам стать к орудиям. Они-то совместно с французскими офицерами и открыли стрельбу по ля-Куртину.
Первого сентября, когда пулеметная стрельба стихла, а артиллерийская еще не начиналась, мы получили известие, что фельтенцы закрыли водопровод, снабжающий ля-Куртин водой. Это окончательно подавило настроение осажденных солдат. Всем стало ясно, что Занкевич принимает крутые меры, не гнушаясь никакими средствами, лишь бы добиться нашей сдачи.
Весь день гремела канонада, и на этот раз артиллерия стреляла главным образом по казармам пятого п шестого полков. Пробравшийся вечером в лагерь Краснов объяснил, что таково было распоряжение Занкевича, который уверен, что эти полки менее стойки и скорее сдадутся, а пх примеру последуют остальные.
Продуктов не стало. Солдаты питались галетами и сахаром. Начали есть конину. Давало себя знать отсутствие воды. Людей мучила жажда, все стали нервны и злы.