Страница 17 из 43
Один солдат сказал:
– Мы здесь оторваны от родины, не знаем, что там творится. Газет из России не получаем, французские читать не умеем, да и не верим им. Солдат нужно обеспечить духовной пищей на родном русском языке.
Палицын обратил внимание на выступление этого оратора и, когда вторично взял слово, говорил:
– Да, братцы, я знаю, что у вас мало духовной пищи. Постараюсь просьбу вашу удовлетворить, сделаю так, чтобы у вас на каждый полк было не по одному священнику, а по два, и вы…
Генералу не дали договорить, и он наверное слышал, как кричали по его адресу:
– Долой старого дурака!
Он съежился и, зажав уши руками, поворачивал голову из стороны в сторону.
Полк продолжал шуметь. Генерал быстро повернул лошадь к автомобилю, сошел с коня, сел в машину и покатил прочь. За ним поскакали верховые офицеры. Вслед им долго несся оглушительный свист солдат.
Балтайс объявил митинг закрытым, и батальоны пошли по своим деревням. До поздней ночи в полку царило необычайное оживление.
В последующие дни общественно-политическая активность солдатской массы продолжала нарастать. Собрания рот, заседания полковых и отрядного комитетов устраивались почти ежедневно. Но нельзя сказать, что это было похоже только на митинговщину, на заседательскую суетню.
В конце мая после долгих споров с командованием удалось добиться согласия генерала Лохвицкого на посылку делегации в Россию. Делегатам был дан наказ немедленно по прибытии в Петербург сообщить там подробно о событиях и настоять на возвращении всех нас на родину. Делегация выехала в Россию – и словно в воду канула.
Наши полки перевели на другое место стоянки – тоже в деревни, где разместили по крестьянским дворам и чердакам. Солдаты остались недовольны этим и в знак протеста отказались выходить на занятия. Через отрядный комитет мы настойчиво требовали перевода в другой лагерь. В конце концов это было сделано, и мы перебрались в ля-Куртин. Здесь были хорошие каменные двухэтажные казармы, рассчитанные каждая на одну роту, баня, прачечная и водопровод. Рядом железнодорожная станция и торговое местечко с театром, несколькими кино, кафе и магазинами. Вокруг – лес и кольцо гор, недалеко – река, близ реки отличный плац для занятий.
В ля-Куртине были размещены также пятый и шестой полки. О местонахождении в тот момент четвертого я не помню. Но вот что рассказывали о судьбе третьего полка.
В то время, когда наша первая особая бригада находилась в лагере Майлли, вторая была в пути. Путь ее лежал тоже через Дальний Восток и Индийский океан.
В дороге солдаты третьего полка, так же как и мы, подвергались издевательствам со стороны офицеров. Кормили их плохо, пресной воды давали недостаточно. В Марсель полк прибыл в состоянии, близком к мятежу.
Несколько дней солдаты находились в саду «Мирабо», откуда их в город не пускали. Потом неожиданно поздним вечером полк был отправлен в порт и погружен на пароход. Дальше он попал в Салоники, а оттуда был брошен на фронт. Людям не дали даже отдохнуть с дороги, немедленно послали на передовые позиции в бой. Солдатам пришлось сражаться в совершенно незнакомой местности, без какой бы то ни было ориентировки и учета неприятельских сил. В первом же бою полк был почти полностью уничтожен.
Так погибли тысячи отборных русских солдат вдали от родины. Семьям убитых в Россию было сообщено, что их отцы, сыновья и братья пропали без вести.
Когда мы обосновались в лагере ля-Куртин, правительство Керенского прислало к нам из России группу молодых офицеров. По приезде они всячески рекламировали себя революционерами. Некоторым из них удалось войти в состав ротных, полковых и отрядного комитетов. Однако прошло немного времени, и мы убедились, что «революционеры» в золотых погонах по сути дела стоят за политику старого офицерства.
Особенно резко разногласия между ними и солдатами проявились при обсуждении вопроса о предоставлении русским солдатам отпусков с бесплатным проездом по железным дорогам Франции, на одинаковых правах с французскими солдатами. Посланцы Керенского были против отпусков.
Отрядный комитет большинством голосов вынес постановление предоставить отпуска. Генерал Лохвицкий, назначенный к этому времени командиром дивизии, созданной из первой и третьей бригад, не соглашался на это. Комитет отправил делегацию к фельдмаршалу Жоффру. Тот разрешил, и наши солдаты начали выезжать в отпуск во все города Франции.
Все эти и подобные им удачные действия своих ротных, полковых и отрядного комитетов солдаты встречали с неописуемым восторгом. В то же время солдаты все яснее видели пропасть между ними и офицерством, которое все больше отдалялось от них.
Часть вторая
1
Июнь был жаркий. Солнце налило нещадно. Часть солдат отсиживалась в кафе, любители спорта играли в городки и футбол. Кое-кто в тени деревьев занимался чтением. Большинство же уходило в лес, где изо дня в день происходили оживленные споры о революции в России и о том, скоро ли Временное правительство пришлет приказ об отправке на родину.
Занятия в лагере почти совершенно прекратились. Многие офицеры, забросив военные дела, кутили в ресторанах и офицерском собрании. Высшее начальство без конца заседало в штабе под председательством генерала Лохвицкого. Придумывались способы вернуть солдат «на истинный путь» и снова бросить на фронт. Штаб часто слал телеграммы в Петроград, требуя инструкций для дальнейших действий и прося командировать во Францию полномочного представителя Временного правительства, который сумел бы убедить солдат в необходимости продолжать войну.
В одноэтажном каменном доме, недалеко от офицерского собрания, происходили заседания отрядного комитета. Присутствовали обычно только солдаты. Офицеры, избранные в комитет, на заседания не являлись.
Помнится, отрядный комитет обсуждал вопрос о немедленном возвращении всех русских солдат в Россию. Столкнулись две точки зрения. Председатель комитета Балтайс горячо доказывал, что мы не имеем права нарушать договор с союзниками, обязаны остаться во Франции и итти на фронт.
– В противном случае, – говорил он, – нас разоружат, как бунтовщиков, и все равно пошлют на передовые позиции рыть окопы.
Противоположную точку зрения отстаивал его заместитель Глоба:
– Договора с союзниками мы не подписывали, поэтому нечего нам и выполнять его. Солдаты не хотят воевать против таких же, как они, рабочих и крестьян Германии и Австро- Венгрии. Солдаты не хотят защищать интересы буржуазии, не желают поддерживать Временное правительство, состоящее из помещиков и капиталистов. Нам незачем воевать, нечего здесь защищать, у нас нет сейчас ничего. Нужно не просить Временное правительство о нашем возвращении в Россию, а требовать, и требовать настойчиво!
– Балтайс и его сторонники, – продолжал Глоба, – боятся того, что нас здесь обезоружат и отправят на фронт рыть окопы. Этого бояться нечего. Винтовки, залитые нашей кровью под Бремоном и Курси, мы не сдадим и вернемся с ними в Россию, где они еще пригодятся. Наши русские братья, погибшие во Франции, своей жизнью расплатились за эти винтовки, и отнять их у нас никто не имеет права.
Глоба предложил послать телеграммы Временному правительству, Совету рабочих и солдатских депутатов, французскому правительству и командующему фронтом с требованием о немедленном возвращении русских войск на родину.
За предложение Балтайса голосовали пять членов отрядного комитета, за предложение Глобы подняли руки семь человек. Телеграммы тут же были посланы в четыре адреса.
На следующий день все роты и команды были поставлены в известность о телеграммах. Члены комитета сообщили солдатам подробности заседания, происходившего накануне. Большинство солдат возмущалось поведением Балтайса и требовало замены его Глобой, хотя Глобу знали немногие: он был незадолго до этого выбран в отрядный комитет от первого особого полка и выступать перед солдатами ему еще не приходилось.