Купериада

– Ну, вы даёте! – удивился Ванюша. – Я как-то на складе вторсырья работал – поганое место, кстати, украсть просто совершенно нечего – и так вам скажу: вы мне эти интеллигентские штучки бросьте! Рукописи отлично горят. А если полежат подольше, то рукописи гниют.

Неназываемая Сущность всплеснулась от возмущения и превратилась в Дракулу, почему-то с лицом Лесли Нильсена. Вампир плавно перетёк в весьма натурального Фредди Крюгера, который затем преобразовался в Питера Вентца. На Пите Сущность застопорилась надолго, хотя время от времени и переключалась на грандиозный кукиш.

– И всё-таки, – стараясь попасть в здешние правила этикета, слегка дрожащим голосом спросил Лёва, – что тебе нужно от нас, о злобный посланец инфернального разума?

– Чего ж только посланец-то? – обиженно провыла Неназываемая губами Питера. – У меня и собственный интеллект имеется. Сказано же было: я – Конец Света, я – мгла, нависшая над планетой. Вскоре я захвачу власть над миром, и тогда мёртвые позавидуют живым.

– А разве не наоборот? – уточнил Иван.

– М-м… Да, пожалуй. Впрочем, не всё ли равно? Живые позавидуют мёртвым, мёртвые – живым, качки – задохликам, птицы – рыбам, ну и так далее.

– Простите, но это не объясняет, зачем мы-то вам понадобились? – настаивал на своём Куперовский.

– Неужели неясно? Одинокая я, устаю на работе, а поболтать не с кем. Видите, какие времена настают?! В эти трагические часы не побеседовать ли нам о живописи? По-моему, авангардистские течения в изобразительном искусстве, несмотря на показную бодрость их представителей, переживают в настоящий момент тяжёлый кризис, причины которого были заложены на генетическом уровне? Вы согласны со мной? Или вы всерьёз полагаете, что «Чёрный квадрат» Малевича – вершина, квинтэссенция и завершение живописи?

– Видал я тот квадрат, – сказал Иван. – На открытке. Я такое уже в первом классе мог намалевать. В тетрадке по математике. Жалко, мне таких денег, как Малевичу вашему, никто не предлагал.

– А если бы, – продолжала Неназываемая Сущность, не обращая внимания на раздавшуюся реплику, – это был круг? Тогда не вершина?

– Нет, – рискнул ответить Лёва на заведомо риторический вопрос.

– Почему?

– Останутся светлые уголки, то есть чернота уже не будет абсолютной. Следовательно, совершенства достигнуть не удастся.

– А если сделать круглую рамку? – высказал идею Ванюша.

– Так, – констатировала Сущность. – Диалог о живописи буксует. Попробуем более доступную тематику. Как вы относитесь к интеллектуальному кинематографу? Феллини, Бергман, Гринуэй? Тарковский, Сокуров? Сорок секунд экранного времени дождь барабанит по крышке канализационного люка, а потом камера отъезжает и навсегда забывает про этот fucking люк. Да, это высокое искусство. Когда в кадре в течение полутора-двух часов ничего не происходит, даже бегущие титры воспринимаются как откровение.

– Не, братаны, – встрял в монолог Ванечка, – шла бы ваша заумь куда подальше. Лично я трэш предпочитаю. Стриптизёрша с пулемётом вместо ноги, косящая зомби, блин, как нарик травку, всяко завлекательнее, чем паренёк лет пятидесяти, тетёшкающийся со свечкой среди развалин по поводу нахлынувшей ломки от ностальгии. Я прав, мужики? Я прав! А вот чего не хватает стране долбаных грёз – это секса! То есть его много кое-где, а всё равно не хватает. Мне лично – недостаёт.

– Нет, – заявила Неназываемая не своим голосом, замедленно, будто в трансе, произнося слова, – не в том проблема. Где в современном кино адекватное отражение возникающей у широких масс потребности спать с плюшевыми пингвинами? Где, я вас спрашиваю? Педофилия после «Лолиты» успешно отражена, зоофилики могут наслаждаться «Кинг-Конгом» и «Кто подставил кролика Роджера?», про поклонников «Горбатой горы» уж и не говорю. А где апофеоз тойпингвинофилии?

Вовсе разволновавшись, Сущность смяла Вентца и начала формировать бюст пятого размера и нежные девичьи ручки с наманикюренными бритвенными лезвиями вместо ногтей.

– Ой, Лёва, по-моему, нам пора сматывать удочки, – дёрнул заглядевшегося Куперовского за рукав бдительный Иван.

– Тьфу на вас! – очнулось облако. – С вами совершенно невозможно разговаривать на серьёзные темы. Вы чудовищно неинтеллигентные люди. А не пошли бы вы нафиг, господа?!

И, срыгнув чёрным протуберанцем, Неназываемая Сущность, невнятно поругиваясь, трансформировалась в живую мглу. Агрессивная протоплазма метнулась…

* * *

…На плетне, покачивая ногами в начищенных до блеска хромовых сапогах и культурно сплёвывая шелуху от семечек в ладонь, восседал высокий кудрявый парень в гимнастёрке и галифе и с лихим белоснежным чубом, выбивавшимся из-под кубанки. Рядом, привалившись спиной к загородке, отдыхал на травке мужчина постарше, также в военной форме; кроме того, в пересечённой алой лентой папахе, бурке и почему-то без сапог. Собой он был темноволос, усат, а его усмешечка и пронзительный прищур хитрых карих глазок казались давно знакомыми, хотя Лёва был абсолютно уверен, что раньше никого из этой парочки не встречал.

– Не узнаёшь? – спросил тот, который в возрасте. – Да Василий Иванович я, а это Петька. Вон и Анка лежит, устала за ночь белым-то противостоять, а в гардеробе, должно быть, опять этот лоботряс от меня заховался, вот и спит в чём была.

Действительно, неподалёку, развалившись одновременно в стогу и в откровенной позе, почивала дезабилье ядрёная шатенка повышенной сексапильности.

– Но этого не может быть, – встрепенулся эрудированный Куперовский. – Пётр Исаев, по свидетельствам очевидцев, был низкий и кривоногий.

– Да при чём тут твои свидетели?! Мало ли что там биографы наврут. Важно, как народ думает. Свидетели, понимаешь ли… Я те щас продемонстрирую факты. Петька, а ну-ка покажи ему!

Пётр обернулся к лесу передом, к Лёве задом и с готовностью снял штаны.

– Вишь, и ноги нормальные, и жопа выдающаяся, – констатировал Чапаев. – Понял, нет?

– И ещё: Исаев, кажется, отнюдь не славянин, а мордвин или чуваш, – не желал успокоиться Лёва.

– Ну до чего же въедливая нация! Мало мы, ох, мало вас под этим… под Университетом рубали. Петька, предъяви данным недоверчивым буржуям наши дополнительные аргументы.

Петька, крутанувшись вокруг своей оси на сто восемьдесят градусов, продемонстрировал ещё кое-что.

– Видал миндал? Необрезанный, так? Стало быть, не башкирец какой-нибудь. Ты ещё скажи, что он татарин или, прости господи, иудей. И запомни: будешь с контрреволюционными вопросами приставать, самого обрежу так, чтобы не выросло. А ты, Ванёк, иди-тко сюда. Дай обойму. Люб ты мне.

– Неужто в самом деле люб? – изумился Иван.

– Идиот ты, что ли? Нет, конечно, на черта ты мне сдался?! Гей я, по-твоему, али этот… педераст?! У меня Анка есть; в конце концов, Петька – на крайний случай. Просто этого… нерусского уязвить хотел. Пусть ему обидно будет!

Вечерело. Вдали, у невидимой реки кричали гортанными голосами то ли чайки, то ли иноземные оккупанты. С крыши бревенчатого сарая им отвечал петух. Негромко постукивал за околицей пулемёт. Дул свежий ветерок.

– Так, говорите, ведём себя неадекватно? – задал неожиданный вопрос Чапаев, будто научился читать Лёвины мысли. – Ладно, учтём. А чего вы вообще-то ожидали от фольклорных персонажей? Нам, народным героям, можно всё! Петька, какая там в лесу намечается ситуация?

– Белые в лесу, Василий Иванович.

– Ну что ж, беги, маскируйся.

– А как же вы, Василий Иванович? Где будете сегодня: на дереве или под деревом?

– Не, Петька, я прятаться не стану – сызнова боком выйдет. Я здесь подожду.

– А я, как всегда, под юбкой у Анки укроюсь.

– Во дурачок! Туда же они в первую очередь и полезут. Да я смотрю, в данный стратегический момент на ней и юбки никакой не наблюдается.

Мимо как раз двигалась строевым шагом давешняя шатенка, по-прежнему обнаженная.