Нушич

Зато пьесы сочинял сам Алка. Он восстанавливал по памяти диалоги, которые слышал в пьесах, разыгрывавшихся труппой Димича, дополняя их так, как подсказывала ему собственная фантазия. Занятия с Джурой Конёвичем, героические песни, заученные впрок, пригодились Алке уже теперь.

И вот на сцене первая трагедия юного драматурга — «Бой на Любиче». Ударов деревянными мечами о деревянные же ятаганы в ней было больше, чем слов.

Но еще больше привлекли Алку волшебники Йован Стерия Попович и Коста Трифкович. В подражание «Любовному письму» Трифковича была написана одноактная комедия «Рыжая борода». И хотя она не сохранилась, содержание ее все же дошло до нас.

Есть в народе поверье, что рыжебородые злы. Молодая жена удивлена тем, что ее добродушный чернобородый муж ежедневно запирается в комнате. Измученная ревностью и подозрениями, жена силой врывается в комнату и обнаруживает, что ее муж подкрашивает черной краской свою рыжую бороду…

Стоит ли уточнять, на что пошла шерсть, которой были набиты подушки в доме отца?

Итак, первая комедия, основанная на недоразумении. Автору ее шел тринадцатый год.

Джордже Нуша разорился окончательно. Неудачливость его стала притчей во языцех не только среди торговцев белградской чаршии, но и смедеревской. Уже никто не расписывался на его долговых обязательствах, не ручался за должника. За векселя его едва давали половину их номинальной стоимости. «Свое дело» пришлось свернуть и искать место счетовода у какого-нибудь ловкого, но безграмотного воротилы. Венский диплом, висевший в аккуратной рамочке на стене смедеревской конторы, был снят и упрятан в сундук, отправленный вместе с другими вещами в Белград, где в 1877 году Джордже нашлось место у бывшего компаньона, мясоторговца Панджела.

Новый учебный год Алка начинал в третьем классе старобелградской «реалки». В Белград же переехала и семья его закадычного друга гимназиста Евты Угричича.

Право же, лучше бы отец определил своего сына в классическую гимназию, больше подходившую к Алкиному складу ума, да и дружил реалист все больше с учениками Первой белградской гимназии.

Все оставшиеся пять классов «реалки» (а всего их было семь) Алка протащился с весьма посредственными успехами. В архиве министерства просвещения по сию пору сохранились свидетельства неусидчивости нашего героя. Его формуляры дают представление и о знаниях, которые получали ученики «реалки». Читаем отметки за шестой класс: французский — 3, немецкий — 3, тригонометрия — 3, начертательная геометрия — 3, ботаника — 3, механика — 3…

3…3…3… С трудом мы находим две четверки — по общей истории и… поведению.

В седьмом, и последнем классе положение несколько лучше: бухгалтерия и корреспонденция — 4, по языкам по-прежнему тройки, общая история — 4, космография — 4, механика — 4, технология и история изобретений — 3, алгебра — 3…

В шестом классе «реалки» с Алкивиадом училось девять человек, в седьмом — уже восемь. Алекса Карамаркович, Драгутин Степанович, Джордже Анастасьевич… Об их взаимоотношениях с Алкой ничего не известно. И дальнейшей судьбе тоже. Кого-то из них Алка однажды привел домой, представив как «лучшего» ученика в классе. Старший Нуша попросил гостя поднатаскать сына в математике, с которой Алка всегда был не в ладу, обязавшись при этом платить тридцать грошей ежемесячно. «Лучший» ученик учился еще хуже Алки, и, разумеется, приятели сговорились — вместо занятий они играли в ушки, а в конце каждого месяца честно делили гонорар.

В старших классах Алка вел себя более степенно. Но результат был все тот же. Впрочем, теперь он из класса в класс кое-как переползал. Впоследствии он сравнит себя и своих однокашников с ротой добровольцев, отвоевывавшей у неприятеля траншею за траншеей. Порой школьная наука казалась ему неприступной крепостью, располагавшей самыми современными орудиями уничтожения учеников.

«Стены и башни этой крепости были сплошь покрыты всевозможными синусами, косинусами, гипотенузами, катетами, корнями, логарифмами, склонениями, спряжениями и другими смертоносными неизвестными величинами. Можете себе представить, сколько нужно было смелости и готовности к самопожертвованию, чтобы с голыми руками идти на штурм крепости…

Но мы не трусили: мы падали и поднимались, получали ранения, в продолжение каникул залечивали их и набирались сил для нового наступления, попадали в плен и по два года томились в рабстве в том же классе, но в конце концов наша долгая семилетняя война привела нас к решающей битве за аттестат зрелости».

Этой комической гиперболой можно, пожалуй, и завершить рассказ о годах, проведенных в стенах старобелградской «реалки». А вот о том, что происходило в те же годы вне ее стен, стоит рассказать поподробнее…

У читателя не могло не сложиться впечатление, что Бранислав Нушич в юности был отъявленным лентяем. И в самом деле, в повестях, рассказах, воспоминаниях и предисловиях к пьесам он не раз мистифицировал читателя, выставляя себя то вечным должником, которого по пятам преследуют кредиторы, то невероятным лентяем, который берется за перо лишь в силу жесточайшей необходимости, то беззаботным ловеласом, насмешливым, а порой и циничным. Оговоримся сразу, ни тем, ни другим, ни третьим он не был никогда. Грех за ним числился единственный — за красное острое словцо он был готов… прозаложить черту душу. И работал всегда как вол, прослыв плодовитейшим писателем своего времени. Учиться ему мешала необыкновенная живость и нежелание забивать себе голову тем, что, как подсказывала ему интуиция, не могло стать его призванием. Такой же грех числился за самим Львом Николаевичем Толстым, который ходил далеко не в лучших студентах Казанского университета, а завершив второй курс с пятерками только по любимым предметам и с двойками по остальным, вовсе покинул стены «альма матер», так как предпочел заняться самообразованием. И, помнится, за короткий срок овладел такими знаниями, которые не дал бы ему ни один университет мира. Достоверно известно также, что многие исторические личности в школе имели по истории двойки. Но это еще не значит, что делать историю легче, чем учить ее.

В Смедереве у Алки состоялась первая встреча с театром, там были написаны первая пьеса и первое стихотворение. Там он впервые почувствовал вкус творчества. Склонности маленького Алки определились. Но многие в его годы увлекаются театром, пишут стихи и не становятся ни актерами, ни литераторами. Кроме желания нужны еще и благоприятные условия, в которых бы развивалось то, что заложено в человеке природой.

Неблагополучие семьи, заставившее ее переехать в Белград, обернулось для Алки величайшей удачей. Белград — столица, в Белграде уже почти десять лет существует Народный театр, в Белграде кипят политические и литературные страсти.

Написав первое стихотворение после неудачного побега на войну (о чем стало известно из сообщения того же Евты Угричича «Мое интервью с живым писателем», опубликованного в газете «Политика» в 1906 году), он уже исправно поставлял в детские и юношеские издания сентиментальные подражательные стихи, о которых впоследствии не любил даже вспоминать.

Я не совсем уверен, имеют ли биографы моральное право вытаскивать на свет божий то, что не хотелось вспоминать их героям… Впрочем, сам же Нушич иронизировал по поводу попыток биографов приукрашивать жития «великих». Постараемся же убить одним выстрелом сразу двух зайцев — во-первых, проявить добросовестность и, во-вторых, оправдать бездеятельность Алки в школе его кипучей деятельностью на литературном поприще — и полистаем старые журналы.

Начал Алка с ребусов[5] которые послал в изданьице для детей «Голубь». Ему вежливо ответили, что в свое время они будут опубликованы. А 1 мая 1880 года появился его перевод с немецкого:

5

Сам Нушич утверждал, что начал печататься еще в тринадцать лет, в Смедереве, где тогда издавалась газета «Фонарь». К сожалению, ни одного экземпляра газеты не сохранилось.