Страница 10 из 66
Лезть сквозь охранную цепь в этом месте мне расхотелось. Я повернул назад, обошел стройку кругом и вышел к восставшим со стороны дома купчихи Кусовниковой, на месте которого через пять лет начнут строить новое здание Синода. Но и здесь не обошлось без эксцессов.
Я увидел Ростовцева. Для чего ему понадобилось сюда приходить - я не понимал. Но он подошел к солдатам и попытался что-то сказать, как всегда жутко заикаясь. Из каре сразу же полетел хлесткий окрик: "Предатель!" Подпоручик вздрогнул, попытался возразить, но удар прикладом в грудь отбросил его на снег.
Ростовцев привстал, но несколько солдат, явно желая размяться на морозце, налетели на него и принялись бить прикладами сверху вниз, словно толча горох. Потом стали пинать несчастного ногами и вернулись в строй только после второго окрика унтер-офицера.
Я подбежал к лежащему подпоручику. Он был бледен, почти сливаясь цветом лица со снегом, на котором лежал. К счастью, ни один из ударов в голову не попал. Но и сломанные ребра - небольшое удовольствие.
- Как вы, Яков Иваныч?! Встать можете?
Ростовцев попытался вытолкнуть изо рта успокаивающую фразу, но закашлялся сухим кашлем и только и смог что кивнуть. Я подхватил его под спину, приподнял, Ростовцев сел и утерся рукавом.
- Куда вас проводить?!
Подпоручик неопределенно махнул рукой, чуть не завалившись обратно, я поднатужился и всё же сумел поднять его на ноги. Мы в обнимку прошли до Адмиралтейского канала, и я заорал: "Извозчик!"
Немедленно к нам подъехали санки, возница спрыгнул, откинул полог, угодливо распахнул низкую дверцу и помог Ростовцеву устроиться внутри. При этом он, не переставая, приговаривал, что солдатики вконец распоясались и никакого уважения к господам офицерам не проявляют. Что всех их надо обязательно сечь до смерти, а потом в Сибирь, на каторгу. После каждой фразы он этак хитро на меня посматривал и шевелил пальцами. Я достал металлический рубль и повертел его перед носом возницы, что произвело поистине гипнотический эффект: извозчик замолчал, открыл рот и затряс головой в такт движениями монеты.
- Отвезешь господина офицера до квартиры! - приказал я. - В дом Сафонова на Аптекарском переулке. Сдачу Якову Иванычу вернешь. И не смей обманывать! - я спрятал монету в кулак и потряс им возле носа возницы.
- Да... - очумело выговорил он. - Ваше благородие... Да мы... Да как можно... Побойтесь бога!..
Я шлепнул рубль ему в ладонь и прикрикнул:
- Гони! Жизнью отвечаешь!
Ростовцев благодарно кивнул, и извозчик покинул место разворачивающегося действа.
Желание лезть через заградительную цепь на площадь, а, тем более, подходить к выстроившимся в каре солдатам, у меня напрочь пропало. Даже если доберусь туда целым и невредимым, то любое мое слово поперек приказа командиров неизбежно приведет к избиению. Подобно тому, как это случилось с Ростовцевым. Так что увести московцев я не смогу. Но ведь есть еще гвардейский экипаж - моряки - и рота лейб-гренадер Сутгофа! Может, попробовать с ними? Дать им другую цель. Чуть изменить приказ. Ведь никого из руководства нет на площади, вмешаться они не сумеют, а Оболенский, который где-то там крутится, пусть своими делами занимается. И черт с ним! А мы попробуем изменить ситуацию.
Не получилось.
Сначала я не мог выбрать, кому отдать предпочтение - морякам или гренадерам. В конце концов решил, что моряки ближе и добираться до них проще. Но тут же встал вопрос - как их вывести? Насколько я помнил, только выстрелы с Сенатской сподвигли гвардейский экипаж присоединиться к восставшим. Это что, мне встать на Екатерининском канале и стрелять по окнам из пистолетов? В кутузку заберут сразу же. Потому что нарушаю спокойствие горожан. Хорошо. Допустим, удастся внушить морякам, что я - полномочный представитель Трубецкого и имею полное право вести их в бой. Да не в бой, а на площадь! И Бестужевы, и Кюхельбекер в курсе - где общий сбор. Именно туда им приказал идти Рылеев еще вчера. Боюсь, мне не поверят, что я имею право начальствовать. Вот оденься я в полковничий мундир, выйди посреди стоящего каре, да скомандуй зычным голосом: "За мной!" Там все и побегут, куда я их направлю. Потому что руководства нет. Сказали стоять - стоят. И будут стоять до последнего, пока пушки стрелять не начнут. Но решиться на что-нибудь без приказа не посмеют.
Я всё это понимал. Но понимал также, что и сам не смогу отдать никакого приказа, даже если захочу. Главное - я не мог ни на что решиться! У меня тоже не было никакого запасного плана на случай, если основной не удастся выполнить. Конечно, можно пойти на Дворцовую, взять пистолет и прикончить Николая, радикально изменив ситуацию. Но метод "полного погружения" сыграл со мной некую шутку. Я перестал воспринимать людей двадцать пятого года порождениями игровой программы. Они были совершенно живыми и взаправдашними. И как, в таком случае, убивать человека, который тебе ничего не сделал? Я ж не злодей какой-нибудь.
От Невы тянуло холодом, и я начал постукивать каблуками друг об друга, чтобы согреться. Потом решил прогуляться: ничего не происходило, а торчать на площади без цели мне не улыбалось. Да, в тепле мысли наверняка лучше задвигаются, а то на площади только и думаешь, как согреться. Конечным маршрутом я выбрал недалекий дом Российско-Американской компании. Рылеева там, конечно, нет - ушел искать Трубецкого - но меня наверняка помнят, и я смогу рассчитывать на какой-никакой благожелательный прием.
Так и оказалось. Слуга Рылеева, выглядевший хмуро и растерянно, сказал, что хозяина дома нет, но что я, если мне угодно, могу подождать в кабинете. Я согласился и уселся в предложенное кресло у окна. На улице ничего интересного не происходило: народ пока не сообразил, что на площади происходит представление, которое раз в жизни бывает. Но, видимо, слухи расходились, и количество людей, идущих через мост в сторону Сенатской, постепенно увеличивалось.
Просидев так не менее часа, я сообразил, что, отсиживаясь в доме Рылеева, не только ничего не увижу, но и не смогу вмешаться в события. А зачем я сюда прибыл? Мог бы и никуда не отправляться, и сидеть дома в приличных условиях. Нет уж, раз пришел, то хоть живьем посмотрю, как всё происходило. Впечатления очевидцев - одно, а личные - совсем иное.
Я распрощался со слугой, оделся и вышел обратно на мороз. Проще всего было вернуться к Сенату: наверняка с противоположной стороны площади уже начали подтягиваться верные царю войска. А это - дополнительное неудобство. Поэтому я неспешно, изображая праздно гуляющего франта, пошел вдоль домов на площади в сторону конногвардейского манежа.
На площади ничего не изменилось. Да, народу вокруг прибавилось. Но и только. Я еле сумел протолкнуться на ступени Сената, чтобы подняться выше. Солдаты на площади вели себя достаточно вольно: переговаривались, иногда выкрикивали что-то несвязное и относимое ветром в сторону. Командиры занимались своими делами. Один из братьев Бестужевых, вроде бы Александр, демонстративно точил саблю о гранитный пьедестал Петра I. Другие собрались кучкой и о чем-то шушукались, оставляя солдат без надзора. В общем, бардак полный, на мой взгляд. Где железная воля и рука командира, который знает, что делать и куда вести людей? Нет. И не будет.
Я огляделся, на несколько минут отвлекаясь от восставших рот и разглядывая простых людей. На их лицах читалась заинтересованность происходящим, но и некое непонимание. Все друг друга переспрашивали - что происходит, и никто не мог дать толкового и однозначного ответа.
Неожиданная тишина со стороны каре послужила мне сигналом того, что на площадь вновь прибыл генерал-губернатор. Мрачная тишина, гнетущая. Она давила вполне ощутимо, и захотелось разорвать ее, как-то противодействовать. Вот он: тот момент, после которого не будет уже хода назад. А если и будет, то не менее кровавый, чем расстрел восставших и зевак из пушек. Значит, надо помешать Каховскому. Это ж просто. Подойти, отвлечь, убедить не стрелять. Сделать что-нибудь, что не позволит Петру убить генерал-губернатора. Милорадович уедет и всё будет хорошо - у восставших на совести не будет кровавого пятна.