Страница 14 из 125
Не успела старушка выйти, как раздался телефонный звонок. Это звонил как раз тот, кого я только что разыскивал, — заместитель заведующего отделом райисполкома товарищ Почтенный.
— Разыскивали меня, товарищ Нестеров?
— Да, интересуюсь, почему вы отказали гражданам в их обоснованной жалобе. Люди просят, чтобы автобус уходил хотя бы через пятнадцать минут после прибытия электрички.
— А, это вы про ольховских? Было, было такое заявление, но ведь расписание электричек составляют железнодорожники, а не мы.
— А автобуса?
— Если вы настаиваете, я могу вынести этот вопрос на заседание исполкома, оно будет ровно… ровно… (слышно было, как листается календарь) через три дня.
По его тону я понял, что он старается побыстрее закончить разговор. Часы показывали половину шестого, а он уже куда-то спешил. Куда это, интересно? Вдруг меня осенило. А! Он, очевидно, сам живет в Ольховке или по пути. И передвигать расписание автобуса ему нет резона, ведь тогда автобус будет привозить его домой позже, а кроме того, в нем будет много народа и ему будет не очень удобно.
— Вопрос, который я затронул, действительно очень серьезный и, как вы понимаете, не телефонный, — слукавил я, — поэтому прошу вас прибыть сейчас ко мне. Времени у нас с вами полчаса — от исполкома до меня ходу семь минут. После шести я вас не задержу.
Я услышал тяжкий вздох, трубка замолчала.
Через десять минут товарищ Почтенный входил в мой кабинет.
— А! Старый знакомый! А я не мог никак понять, почему вы не выразили большой радости по поводу моего приглашения побеседовать?
— Не помню, чтобы мне вас представляли.
— Я сейчас напомню. Действительно, не представляли. Я вас встретил у бывшего завбазой ремсельхозтехники во время моего первого визита на базу. Вы возвращали на базу купленный вами у воров распредвал для собственных «Жигулей». Вспомнили?
— Я по доброй воле принес его, — растерялся Почтенный. И поскольку ничем конкретным подкрепить свои доводы против изменения расписания автобуса не мог, то совсем вышел из себя; — И вообще, если хотите знать, транспорт находится в ведении областного транспортного управления.
— Я так и думал. Почему в таком случае вы отказываете гражданам, если этот вопрос не находится в вашей компетенции? Почему не переслали письмо в облисполком?
— Ну будет, будет автобус, скоро пустим еще один, через двадцать минут после первого, уже просили область.
— А бензин вы будете выплачивать ему из своего личного кармана? Или из кармана райисполкома?
— Слушайте, я вас не понимаю. Я же сказал — будет автобус.
— Объясню, раз не понимаете. Автобус уходит в Ольховку без четверти шесть почти пустым, а в шесть прибывает электричка, и люди идут пешком. Зачем же беспокоить область еще одним автобусом, когда проще передвинуть расписание этого? Надеюсь, это действие в вашей компетенции?
— Кто вам сказал, что автобус уходит пустым? В нем есть пассажиры — зачем им толкаться в следующем?
— Я сказал — почти пустым.
— А меня могут спросить об основаниях перестановки расписания.
— А разве жалобы трудящихся — это не основание?
Замзавотделом покрылся крупным потом. Но вовсе не от моих слов. Мимо окон пронесся автобус. Тот самый, о котором говорила старушка и говорили мы. Он был в самом деле пустым. Почтенный съежился в кресле и застыл. Я проводил автобус глазами и повернулся к Почтенному.
— Чего это вы так разволновались? — спросил я, хотя и сам уже знал почему: минутная стрелка часов стояла на девяти, часовая — на шести.
Почтенный молчал.
— Где вы живете?
— Тут, недалеко.
— А все же?
— Ну, в Ольховке, в Ольховке.
— Ах в Ольховке! Так вот почему вас невозможно застать на работе в полшестого: на персональный автобус спешите, один в нем катаетесь, а бабка пусть пешком тащится. Так?
— Я на вас буду жаловаться! Вы не тем тоном со мной разговариваете! — взвизгнул Почтенный.
— У вас есть на это еще двенадцать минут времени. Сейчас, как видите, без двенадцати шесть. Убежден, что председатель исполкома не нарушает трудового распорядка.
— Он живет рядом.
Меня это рассмешило: только тот человек не опаздывает на службу, кто живет недалеко. Значит, только тот человек не берет взятки, у кого денег хватает, и так далее. Удобная логика. Только была б моя воля — я бы таких к исполкому не подпускал. Чтобы не думали те тридцать ольховских пешеходов и все остальные люди, что Советская власть — это почтенные. Они — явление временное, трудности наши, как говорится, и ошибки тоже…
Я соединился с председателем исполкома:
— Извините, Леонид Герасимович, что беспокою вас под занавес, но вопрос очень короткий, хотя и серьезный, передаю трубку Почтенному.
Тот глотнул воздух.
— Товарищ прокурор говорит правильно, — процедил он сквозь зубы, — вопрос серьезный и срочный, я с ним согласен, автобус существует для трудящихся, завтра же я все оформлю и доложу вам. Почему я? Но ведь завотделом на областной конференции.
Часы, если бы они были с боем, пробили бы шесть…
— Желаю комфортабельной прогулочки до самого дома, — улыбнулся я Почтенному.
Он что-то буркнул вместо прощания и вышел.
Я выглянул в окно. Мой тополь как-то укоризненно покачал ветвями, что заставило меня задуматься: а правильно ли я поступил на этот раз? Живет во мне ребячество, о котором говорил первый секретарь райкома. И немягкость живет, и невыдержанность живет, которые замечаю я сам и все никак не могу вытравить из себя. Но ведь кроме того, что я прокурор, я еще и человек. Не выдерживает моя натура свинства.
Не знаю, как там утрясли вопрос с транспортным управлением области, но следующим вечером, когда уже закончился рабочий день и когда еще у меня было по горло всяких дел, примерно в четверть седьмого прямо против моих окон остановился автобус. И посигналил. Он был заполнен людьми, живущими в Ольховке. В автобусе сидел и Почтенный. Заметив, что я подошел к окну, он отвернулся. Я не был огорчен, потому что увидел сразу столько людских улыбок, что мою дневную усталость сняло как рукой.
На моем столике лежало наполненное фактами «хлебное дело».
Хлеб — это самое святое, что есть в нашей жизни. Вы когда-нибудь видели живой хлеб в поле? Как он растет, как пахнет, как шумит. Вы когда-нибудь держали в руках только что испеченный русский каравай, украинскую паляницу, рижский тминный? А азиатские лепешки, а грузинский лаваш, а чурек? Вы когда-нибудь жевали поджаристую хрустящую корочку только что вынутого из розового брюха печи хлеба? Закрываешь глаза и жуешь… Он сладкий. А когда глотаешь, кажется, что его пьешь. Он утоляет жажду, не только голод. Хлебом лечат недуги. Если есть на свете Бог, материализованный Бог, то это хлеб. Обыкновенный, наш повседневный хлеб.
Так думал я, сидя за рулем «уазика», когда ехал на хлебозавод.
Подъезжая к проходной, я почувствовал хлебный запах — у меня закружилась голова. Я подумал: как, должно быть, счастливы люди, которые дышат таким вот хлебным духом каждый день. Это, наверное, очень хорошие люди. Они, наверное, всегда добры, потому что своими руками создают и несут людям хлеб.
У проходной хлебозавода стоял сторож в фуражке с зеленым околышем. Я поставил машину у самых ворот, но так, чтобы не мешать проезду транспорта, и не спешил заходить. Но что я увидел?!
Дорога у въезда в ворота была вымощена зерном — оно, видимо, просыпалось из машин по дороге на мельницу. Я поднял с земли несколько зернышек, сдунул пыль, раскусил.
Гнев — плохой советчик прокурору, поэтому я остывал у ворот, пока не был окликнут человеком в фуражке с зеленым околышем:
— Тебе чего тут?
Предъявив документы, я пошел по территории завода. Оглянулся — охранник лихорадочно звонил кому-то по телефону, наверное директору. Предупреждал. Может, это лучше. Пусть Масленников подготовится к разговору.
Но пока я дошел до директора, успел увидеть еще кое-что. Во дворе завода всюду была просыпана мука, ветром ее прибивало к стене строения, и там уже образовался холмик, напоминавший снежный сугроб.