Страница 30 из 53
Анатолий Леонидович Дуров стоит за кафедрой в безукоризненно
сшитом сюртуке, без парадной ленты, которую привыкли видеть на
нем зрители цирка. Большие глаза смотрят пытливо, задумчиво, но
время от времени в них вспыхивают озорные, лукавые огоньки.
И трудно сказать, чего же больше в этих глазах — веселости или
грустной думы?
Лектор анализирует и классифицирует различные формы смеха:
от простого, ясного смеха детей до иронического, саркастического,
сардонического, свойственного тонким, изощренным натурам.
А сколько, говорит он, еще есть других, промежуточных видов и от¬
тенков смеха, выражающих душевное состояние и характер человека,
например, добродушный, беззлобный смех, сочувственно-дружеский,
поощрительный, угодливо-подхалимский, злой, веселый, радостный...
Бывают формы более сложные, когда смех имеет определенное на¬
правление и намерение, тогда он — насмешливый, ехидный, прене¬
брежительный, презрительный или высокомерный.
Дуров с его докторальным тоном и манерами может сойти за про¬
фессора, читающего научный доклад. Но вот артист касается смеха,
основанного на воображении, и свою мысль образно, в лицах иллюстри¬
рует комичным примером.
— Однажды, — говорит он, — моя жена наблюдала такой случай.
Она сидела в ложе цирка, а в соседней ложе находился толстый госпо¬
дин, по-видимому, очень смешливый. Когда я появился на арене, меня
встретили улыбками и аплодисментами, кто-то сказал толстяку:
«Это — Анатолий Дуров». И едва я открыл рот и произнес первое
слово, он сразу залился неудержимым смехом. Когда же у него при¬
ступ кончился, и в это время начала смеяться публика, он принялся
узнавать: «А что Дуров сказал?» Таким образом, он смеялся авансом,
еще не слыша ни слова, но веря, что я непременно рассмешу...
Резкие переходы от юмора к серьезным выводам делают лекцию
живой, увлекательной. Природа смешного, по мнению лектора, осно¬
вывается, во-первых, на неожиданности, во-вторых, на несообразно¬
сти с обычными понятиями и, в-третих, на ожидании благополучного
конца. Все анекдоты только тогда производят желаемый эффект, ко¬
гда удовлетворяют этим требованиям.
— Установив эти три основные мачты на нашем корабле, мы мо¬
жем пуститься в свободное плавание, — заключает Дуров и тут же
приводит пример.
Когда в цирке убирают с арены ковер, выбегает рыжий, суетливо
ко всем пристает, всем мешает, в конце концов будто случайно попа¬
дает в середину ковра, его заворачивают и уносят. Зрители покаты¬
ваются от смеха именно потому, что никак этого не ожидают, так как
человека обычно не заворачивают в ковер. Вместе с тем все уверены,
что рыжий там не задохнется и его благополучно извлекут.
— Это смех примитивный, грубый, — говорит лектор, — но те же
самые условия заключаются в более сложных примерах... Как бы то
ни было, несравненное благо в способности вызывать смех, и как мы
должны высоко ценить, беречь и развивать эту способность!
Но искусство смеха — не всегда радость, и творить смех далеко не
всегда весело. Как и во всяком искусстве, тут есть своя лабораторная
работа.
Входя в такую лабораторию, мы прежде всего должны помнить,
что здесь главную роль играют талант и напряженный труд. Только в
союзе этих двух божьих даров — таланта и труда — может получить¬
ся художественное создание.
— Разве недостаточно быть веселым и радостным, чтобы своей
веселостью и радостью заражать других? — задает вопрос Дуров и
отвечает: — Вот жизнерадостный, веселый лицедей выступает перед
публикой. Он искренне старается смешно ходить, говорить, жестику¬
лировать, мимировать, и в первый момент ему удается захватить вни¬
мание, даже нравиться, но очень ненадолго. И это оттого, что в его
веселых движениях нет творчества, нет искусства. Кончается карье¬
ра такого лицедея-весельчака в лучшем случае тем, что его изредка
выпускают в маленьких ролях.
— Нет, господа,— обращается лектор к аудитории,— чтобы вызы¬
вать в публике веселость, вовсе не следует во что бы то ни стало само¬
му веселиться на сцене, и чтобы вызывать смех, не обязательно само¬
му смеяться. Беда, если клоун смешлив и сам не может удержаться
перед собственным комизмом. Нет, он должен оставаться серьезным
и каждое движение, слово, взгляд заранее во всех подробностях при¬
готовлять в своей лаборатории смеха... Над всем этим клоун обязан
усердно трудиться, упражняться до тех пор, пока сам он и другие ни
убедятся, что это чистая работа, которую можно показать публике.
И когда он выступает со своим новым номером, который длится,
может быть, всего три минуты, публика хохочет и думает: «Какой он
веселый человек, этот клоун! Вишь, какую поразительно смехотвор¬
ную штуку выдумал!» Но вряд ли кто догадывается, каких трудов ему
стоило выдумать и приготовить эту самую штуку, как мало веселился
он в то время и как много работал.
Дуров коснулся темы, которая его самого глубоко волнует, захва¬
ченный ею, он говорит, не замечая аудитории. И те, кто присутствует
в зале, тоже забывают, что перед ними не профессиональный лектор,
а цирковой клоун. Он незаметно вводит их с собою в лабораторию
творчества и раскрывает ее тайны.
Известный московский адвокат сидит на скамье в верхнем ряду
амфитеатра. Очевидно, вспомнив ушедшие студенческие годы, когда
вот так же приходилось слушать лекции профессоров, сидя на скамье,
он, ныне прославленный своим красноречием златоуст, совсем по-сту¬
денчески конспектирует слова лектора-клоуна.
Дуров рассказывает, как его друг, писатель («Уж не Куприн
ли?» — замечает кто-то вслух), долго и скрупулезно изучал цирковую
жизнь, быт артистов, прежде чем приступил к небольшому произве¬
дению на эту тему.
— Я видел, как он писал свою вещь, — говорит Дуров, — сколько
было набросков, сколько раз написанные им страницы целиком пере¬
писывались заново, как он прислушивался к моим замечаниям и
замечаниям других. Сколько было раздумий, колебаний, исканий, му¬
чений, когда ему казалось, что вот это нарисовано слишком бледно, а
вот тут, наоборот, наложены слишком яркие краски. И когда произ¬
ведение было закончено, я должен был признать, что написать его бы¬
ло нисколько не легче, чем построить целый дворец.
— Вот так же,— заключает Дуров,— мы долго и кропотливо
ищем подходящие краски для изображения того или иного характе¬
ра. Это труд, тяжкий, упорный, требующий тщательных поисков
мелких подробностей, мельчайших штрихов.
Как непросто, оказывается, веселое ремесло клоуна!
И в роли профессора, читающего лекцию с кафедры, Дуров остает¬
ся артистом, чутко чувствующим зал, — пора переключить уставшее
внимание слушателей.
— Повторите этот маленький трюк! — обращается он к ауди¬
тории.
Присутствующие дамы и господа тщетно пытаются исполнить не¬
сложный фокус с платком и кольцом. Собственное недоумение вызы¬
вает общее веселье и шутки. Искренне хохочет и клоун, очень уж не¬
лепо выглядят эти люди в не свойственном им занятии.
— Вот несообразность, неожиданность и благополучный конец в
действии, — замечает он, — три условия, порождающие смех.
Подвижное лицо его быстро меняет свое выражение. И снова труд¬
но сказать, чего больше сейчас в нем: серьезной или лукавой мысли?
Юмора или скрытой печали?
— Я разоблачил перед вами, — говорит он, — некоторые тайны
искусства смеха. Но этим я не совершил вероломства в отношении
своего ремесла. Несмотря на мои разоблачения этих тайн, пока дух