Страница 96 из 132
Могли ли мы тогда представить себе, что пройдет всего полгода и новогодний привет мы получим от Мате из блиндажа под Мадридом? Что он — и не он: генерал Лукач — поведет там свою Интернациональную бригаду, где будет и рота имени Тараса Шевченко, чтоб на подступах к Мадриду сеять смерть в фашистских рядах? А еще тремя месяцами позднее — там и падет в кровавом бою милый, кроткий, что и мухи не обидит, Мате, покрыв себя навеки неувядаемой боевой славой — герой народов, венгерского, испанского, герой советского народа, украинского в частности, хочется сказать, ибо был Мате добрым сыном и украинского народа. Истинно интернациональный герой.
Яновский крепко и нежно любил Мате Залку. Залка платил ему тем же.
Я знал только двух людей, которых так крепко и нежно любил Юрий Иванович: Довженко и Залку. С Довженко их задушевная близость оборвалась еще в тридцатых, а может, и в двадцатых годах — они остались лишь добрыми знакомыми: "Шерше ля фам…" С Мате их разлучила другая "фам", которую и искать не надо: смерть. Смерть героя — это, говорят, начало бессмертия, но лучше бы он остался в живых…
В сорок пятом году мы с Юрием Ивановичем совершили наше третье путешествие — в Закарпатье.
В июне сорок четвертого года Верховный Совет УССР на очередной сессии вынес решение о принятии недавно освобожденного от гитлеровцев и хортистов украинского Закарпатья в состав Советской Украины. Сожженное гитлеровцами здание Верховного Совета еще не было восстановлено, и сессия проходила в здании ЦК партии. Яновский, Панч и я получили приглашение присутствовать в качестве гостей. После окончания сессии нас позвали к секретарю ЦК. Завтра днем в Ужгороде, на площади перед Народным Советом, должно состояться торжественное провозглашение украинского Закарпатья советским, что явится праздником воссоединения украинских земель. Так вот, нам троим предлагалось вылететь на рассвете через Карпаты в Ужгород и принять на себя в этом торжественном акте миссию общественного представительства от Советской Украины. Ясное дело, что мы с радостью согласились.
То была чудесная поездка — наша третья общая поездка с Юрием Ивановичем.
Вылетело нас утром уже не трое, а шестеро писателей: в последнюю минуту в дверцы самолета втиснулись еще Ильченко, Кучер и Журахович — в качестве корреспондентов газет "Известия" и "Радянська Україна", а с ними и фотокорреспонденты Ляшко и Угринович.
Погода нам благоприятствовала, прибыли мы заблаговременно: вместе с Андрийком и Палько — секретарями ЦК Компартии Закарпатья (Чекашок и Безпалько) на просторной площади перед домом Народного Совета был проведен торжественный митинг по случаю оглашения акта о воссоединении. То были чрезвычайно волнующие минуты. Вечером нас и командующего Закарпатским военным округом принял председатель Народного Совета Туряныца. А потом началась поездка: Перечни — Люмшоры — на север, Мукачево — Береговое — Хуст — на юг. Недели две длилось это путешествие, пожалуй, самое интересное в моей жизни; непременно, если будет время, вспомню и напишу подробнее об этой поездке — со множеством интересных приключений, трогательных или веселых, и с еще большим количеством — без числа — "открытий". Мы открывали для себя совсем новую страну, познавали нашу украинскую нацию в неожиданных и удивительных для нас аспектах, знакомились с десятками интереснейших людей.
Юрий Иванович был особенно увлечен поездкой. Передвигались мы преимущественно на автомобиле — втискиваясь всемером в малолитражку; кое-где приходилось ехать на лошадях, а иногда добирались и пешим ходом. Юрий Иванович — больной и слабый (одна почка, язва желудка) — оказался на диво выносливым: никакие трудности в пути его не пугали и не останавливали.
Как всегда, Яновского особенно интересовали архитектура и пейзаж, но теперь поражала не только архитектура церквей, но и жилья — совершенно неожиданная для нас, обитателей степной Украины, и пейзаж тоже был непривычный — горный. А главное, теперь и пейзаж не оставался для Юрия Ивановича мертвой природой — в пейзаж неизменно вписывался человек: Яновский интересовался жизнью и бытом украинцев, а в Карпатах и в Закарпатье что ни село, то и быт иной, иной даже местный говор. Языковыми заметками Юрий Иванович заполнил целый блокнот.
Кроме того, мы встречались с литературной молодежью в Ужгороде и Мукачеве; в Ужгороде мы побывали на вернисаже выставки произведений закарпатских художников — очень сильной тогда на Украине группы. Юрию Ивановичу особенно понравились картины Бокшая. Посетили мы также мастерскую Эрдели — в Ужгороде и Шолтеса — где-то в лесу за Перечином, под Люмшорами. И Яновский радовался, что увидел такие крайности — "левое" и "правое" крыло — закарпатской живописи: Эрдели и Шолтеса. Шолтес для заработка служил тогда попом в церквушке затерявшегося в лесах горного селения. И это именно Яновский после возвращения в Киев — когда мы отчитывались в ЦК — рассказал о художнике — попе ради заработка — и добился, чтоб талантливого молодого человека вырвали из лап чуждой ему религии и вернули искусству.
Думаю, что никогда не говорили мы столько с Яновским о национальном вопросе, как тогда, во время путешествия по Закарпатью.
Возмущался Юрий Иванович, что среди закарпатской интеллигенции сохранились еще значительные — по масштабам небольшого Закарпатья — круги, придерживающиеся "москвофильской ориентации", — ведь "москвофилы" ориентировались на Россию монархическую с царем во главе. В этих кругах демонстративно не признавали украинского языка, говорили на ужасном воляпюке — "язычин", и именовали себя не украинцами, а "руськими", — вслед за Чернышевским и Франко их реакционную сущность исчерпывающе вскрыл Ленин.
Наряду с такими тенденциями Юрий Иванович с пылом и гневом осуждал и резко высмеивал факты и явления националистические. В Хусте, например, мы столкнулись с не забытой еще "волошинщиной" — ведь всего года три тому назад поп Волошин, националистический "лидер" и агент хортистской разведки, провозгласил здесь "Закарпатское украинское самостийное государство", создал "правительство", которое сам и возглавлял, организовал "армию" и двинулся в поход — "присоединять" всю Украину… Что из этого вышло — известно. Местные товарищи из Народного Совета, который теперь занимал как раз то помещение, где располагалось волошинское "правительство", пересказывали нам колоритные факты из недавнего прошлого опереточной "самостийной" Украины. Юрий Иванович расспрашивал — со специфически писательской дотошностью и вниманием к будто бы незначительным мелочам, в своих суждениях был язвителен — что касается сарказмов, то Яновский был на них мастак. Юрий Иванович горько сетовал на такие вот националистические авантюры, которые приносят огромный вред всей украинской нации, потому что после них сами украинские обыватели начинают путаться всего украинского: не посчитают ли национализмом любое проявление национальной самобытности? А обыватель не украинский начинает все украинское считать подозрительным.
Когда мы возвращались из Хуста, автомашины у нас не было, и мы с Юрием Ивановичем поехали в Береговое на лошадях. В каком-то селе нашу бедарку остановил, подняв руку, юноша: он попросил подвезти его до Мукачева или хотя бы до Берегового. Был это гимназист лет семнадцати. Мы с радостью согласились — спутники в дороге особенно легко вступают в разговор, а поговорить с местным юношей-гимназистом нам было интересно. Юноша действительно оказался разговорчивым и непринужденным в беседе. Узнав, что мы "советские", он сразу пошел в наступление и, ничуть не тая своих симпатий к националистической идее "самостийной Украины", высказывал сожаление, что ему не привелось во время волошинщины "пойти в украинское войско, в родную закарпатскую Сечь". Яновский сперва отмалчивался, потом начал осторожно возражать, доказывая, что самая идея "самостийной" Украины бессмысленна, потому что этот "самостийный" путь сразу же приведет украинское государство в лапы немецких или венгерских реакционеров и капиталистов. Он пытался доказать юноше, что это идея антинародная, что она порождена кучкой контрреволюционно настроенной интеллигенции, а в народе поддержки не имеет. Все эти аргументы не подействовали на гимназиста, и он в ответ стал с еще большим пылом ругать "коммунию". Яновский ерзал, раздраженный и сердитый, потом вдруг обратился к кучеру (то был обыкновенный извозчик, зарабатывавший трудом на хлеб):