Рассказ о непокое

Вот вам и "азиатский ренессанс", сходный с эпохой Возрождения в средние века. Имена Джордано Бруно, Микеланджело, Леонардо да Винчи, Боккаччо, Тициана, Рафаэля постоянно были на устах у Хвылевого. Имен великих деятелей азиатских культур, кроме Конфуция, Хвылевый, впрочем, не знал…

Все это было наивно, сумбурно, но поначалу вроде бы невинно.

Оппоненты — если они были из скромных специалистов по литературоведению или иным искусствам — в спорах с Хвылевым упрекали его, так сказать, по линии формальной: Хвылевый, мол, против простоты в искусстве (которая так нужна пролетариату: пролетариатом тогда "клялся" каждый!), Хвылевый тянет литературу и искусство к пышности и утонченности (которые характеризуют, мол, вкусы отмирающего буржуазного класса).

Однако оппоненты, политически более "подкованные", усматривали в этой терминологии Хвылевого прямой политический смысл: "азиатским ренессансом"

Хвылевый, мол, призывает к буржуазному возрождению вообще, а следовательно и к возрождению капиталистического строя.

А мы, рядовые ваплитовцы, считали, что все эти "витаизмы" и "ренессансы" — лишь дань времени, увлечению "измами".

Но тут Хвылевый бросил новый лозунг: "равняться на психологическую Европу".

Сам Хвылевый поначалу в своих выступлениях на диспутах или в спорах с товарищами так толковал свой призыв: европейские страны достигли на пути развития (капиталистического, разумеется) значительно более высокого уровня, нежели Россия и Украина с ней; вслед за более высоким уровнем экономики и техники высшего уровня достигло и сознание европейцев — психика их куда больше отвечает условиям и требованиям современной жизни. Следовательно, у Европы надо учиться технике и мастерству, у европейца — перенимать его психический склад…

Как видите, довольно-таки примитивное, вульгарное представление.

Но это было так, именно так воспринимали это мы, пока Хвылевый не выдвинул рядом с тезисом "психологической Европы" его идейного "сателлита": "мессианскую роль" украинской нации, которая будто бы своеобразным мостом "аркодужит" (использование тычиновского словообразования "аркодужий") между Востоком и Западом, между Азией и Европой.

Лозунг "ориентация на психологическую Европу", таким образом, сразу переместился в сферу политическую: именно так — политически — восприняла его воинствующая националистическая контрреволюция в эмиграции и потаенная, действующая "тихой сапой", на Украине — значит, таким, политическим лозунгом он и был.

И известно, к чему этот лозунг Хвылевого привел — к очередному, логически последовательному призыву "Прочь от Москвы!".

Как восприняли тогда этот лозунг мы — группка внутриваплитовской оппозиции?

Он нас ошеломил.

Он ошеломил всех. Думаю, что не только мы, "оппозиционеры", которые все-таки держались кучкой и были в общем единомышленниками, но и все другие ваплитовцы, в том числе и самые близкие Хвилевому, его мушкетеры, никак не ожидали от него такого лозунга и отшатнулись от него. Но лозунг этот получил уже широкую огласку, появились последователи его в разных областях культуры (например, в экономике — Волобуев. Я знал его со времен гражданской войны, а в Главполитпросвете он был моим прямым начальником). За этим лозунгом дружно пошла вся украинская националистическая контрреволюция — и сделала его своим знаменем.

Теперь, когда прошло уже несколько десятилетий, когда столько за эти годы узнано и пережито, когда позади такие значительнейшие, исторической важности события — и в пашей Советской отчизне и за пределами ее, — теперь я не могу не сопоставить многого из того, что тогда, в те далекие времена, существовало якобы независимо одно от другого либо вообще прошло мимо моего внимания. Теперь, на склоне лет, я не только вспоминаю факты и события прошлого, я невольно — из далекого сегодня — смотрю на то, что было и десять, и двадцать, и тридцать, и сорок лет назад, — и вижу — в ретроспективе — их неощутимые, невидимые для меня в свое время связи.

Я обращаюсь мыслью к другому талантливому украинскому писателю, тоже моему современнику, Владимиру Винниченко, — и вижу связь между его "европеизаторством" (сперва лишь в искусстве, лишь в культуре) и его позднейшей деятельностью — на политической и государственной арене (Центральная рада, Директория, позднее — в эмиграции); вижу связь винниченковских националистических идей с его же, значительно более поздними, призывами к восстанию против Советской власти на Украине — во имя национального и социального, "всестороннего", как говорил Винниченко, "освобождения" от Москвы; вижу и дивлюсь, ошеломленно дивлюсь: дошел же Винниченко, социал-демократ, который причислял себя к коммунистам (основал даже закордонную "Украинскую Коммунистическую Партию", в которой, конечно, не было ни грана коммунизма), дошел же он, скажем, до согласия осуществить на Украине церков-ную унию, греко-католическое вероисповедание как государственную религию для украинцев — только бы отмежеваться от Москвы… А позднее, в годы Отечественной войны, когда гитлеровцы предложили ему возглавить националистическую контрреволюцию, категорически отказался от сотрудничества с фашистами, за что и немало претерпел.

Я не ищу тут аналогий, по Хвылевый повторил многие из винниченковских теорий, и хотя до автокефалии или призывов к восстанию против Советской власти, разумеется, не дошел и не мог бы дойти — я в этом уверен, но и в его "теориях", как и в "теориях" Винниченко, были зародыши того, что двумя десятилетиями позднее сложилось в определенную программу "национал-коммунизма".

Да, сложная и противоречивая это штука — исторический путь развития общественной мысли, эволюция политических идей…

Еще сложнее — идейный мир человека.

Сегодня — после сложнейших социальных процессов, когда собственного житейского опыта накоплено порядком, — сегодня у меня не возникает никаких сомнений: у партии, которая руководит идеологической жизнью страны, были основания отнестись с недоверием к организации, поводыри которой отстаивали постулаты, не отвечающие программе партии.

Сегодня я понимаю, что тогдашние концепции Хвылевого — начиная от его отрицания Шевченко и выдвижения в противовес ему Панька Кулиша и вплоть до пресловутого лозунга "Прочь от Москвы!" — это были концепции антипартийные и антинародные, несовместимые с коммунистическим мировоззрением, противные самому духу солидарности трудящихся в освободительной борьбе. Но тогда мы, то есть рядовые члены организации "Вапліте", не умели разглядеть всего этого за фрондой выступлений Хвылевого.

Сегодня вы скажете — чепуха! Вы скажете: как это могло быть, чтоб вы не увидели, не поняли, не раскусили?..

Сегодня вы можете посмеяться над нами или даже сказать прямо: не морочьте голову, не старайтесь обелить себя задним числом!

И все-таки вы будете неправы.

Суть ошибки огромного большинства ваплитовцев заключалась в том, что декларировали мы борьбу за новую литературу, новое искусство, новую культуру — литературу, искусство, культуру пролетарские, коммунистические, но практически мы не умели за них бороться и не знали — как же надо бороться? Мы клялись марксизмом, теоретизировали насчет экономической базы и идеологической надстройки, декларировали единство формы и содержания на идейной основе, а на практике мы то и дело форму отделяли от содержания и вообще художественное творчество — от идейной основы. В итоге литературную ситуацию того времени — весьма сложную и путанную идейно — мы, в нашем восприятии, ограничивали лишь взаимоотношениями между литературными организациями ("Вапліте" — ВУСПП — "Комункульт" — "Авангард" — неоклассики и т. д.), взаимоотношениями не всегда принципиальными, и воспринимали литературный процесс как закономерную борьбу между формальными направлениями. Да еще разве как борьбу за… авторитет в литературе — традиционную, мол, по квалификации Йогансена, "литературную атаманщину". Наивно? Да. Но такое толкование — борьба между формальными направлениями — полностью отвечало тогдашнему пониманию самого смысла литературных поисков: "ищем, мол, новый стиль" — стиль, который был бы "эквивалентен эпохе". А ведь эпоха — эпоха гегемонии пролетариата! Ошибочность, ложность таких литературных позиций давала, понятно, основание для справедливой партийной критики.