Рассказ о непокое

Память сохранила и кое-какие подробности — Кулиш рассказывал сюжет будущей музыкальной сатиры обстоятельно. Запомнились некоторые запланированные вокальные партии (написать их Гурович собирался просить Костя Богуславского) и хореографические номера. Предполагался "массовый гопак атаманов", хоры "членов Центральной рады", "усусов", и "усусусов"[14] (припев намечался — "у-су-су!"), "запорожцев" — в трех формациях: исторических сечевиков (по картине Репина), казаков петлюровской "Запорожской дивизии" и колхозников на острове Хортица. Трио: Грушевский — Винниченко — Петлюра; дуэты: Петлюра — Польша, Петлюра — Румыния, Петлюра — Франция, Петлюра — Германия (куплеты с танцами); соло — Грушевский (финал).

Начинаться оперетта должна была так: подымается занавес, на сцене пусто, затем "слуги просцениума" (девушки-галичанки из "Союза украинок" в "мазепинках") выносят-разматывают из глубины сцены бороду. Раскатывают, тащат, наконец, наматывают на лебедку — конца-краю ей нет, — это борода Черномора — Грушевского, и на ней, на бороде, записана история Украины (по Грушевскому), которую и читают эти двое — комсомолец и комсомолка.

Признаюсь: образ Грушевского — Черномора в моих нынешних романах "Мир хижинам, война дворцам" и "Ревет и стонет Днепр широкий" имеет, очевидно, своим "истоком" тогдашние разговоры с Кулишом. Возможно, самое желание мое воссоздать те персонажи и тот период нашей истории именно в сатирическом, гротескном плане явилось следствием рассказов Гуровича. А может быть, и наоборот: Гурович читал перед тем мой роман "Фальшивая Мельпомена", и ему, помню, очень понравился самый прием "фальши", то есть игры, и он говорил, что непременно использует его в драматургии. Кроме того, как раз тогда я закончил роман "По ту сторону сердца", отрывок из которого Гурович печатал в "Літературному ярмарку", отрывок заинтересовал Кулиша, и по его просьбе я рассказал ему содержание всего романа. Гуровичу особенно понравился прием "раздвоения личности", и он говорил, что я "ограбил" театр, потому что это, мол, прием очень "театральный", "сценичный", и я должен был бы написать не роман, а пьесу.

Мне так хорошо запомнились даже подробности задуманной Кулишом музыкальной комедии, потому что рассказ о ней я слышал от Гуровича дважды.

В первый раз Гурович кратко рассказал мне о своем намерении написать сатирическую музкомедию при таких обстоятельствах. Мы сидели в буфете Наркомпроса (мы оба тогда служили там инспекторами: я — театров, он — школ) и пили кефир. Вошел Грушевский: он уже репатриировался из эмиграции, "признал" Советскую власть, был прощен и работал в Академии наук УССР; в Наркомпросе по своим академическим делам бывал частенько. Грушевский вошел — мы поздоровались — и тоже сел пить кефир, в сторонке, под окном. Борода у него изрядная, но, разумеется, не такая длинная, как задумано в пьесе.

Гурович наклонился ко мне и говорит:

— Да будет вам известно, пишу об этом лешем пьесу… Да, да! — ответил он на мой удивленный взгляд. — Не погляжу, что живой и ходит меж нами: пускай, пускай полюбуется на себя, шкура!.. И все будет в моей пьесе правда, одна только брехня: борода мне нужна для него, как у пушкинского Черномора. За это он не имеет права притянуть меня к ответственности, правда?.. А за высмеивание пускай привлекает. Пускай тогда нас судят по законам классовой борьбы…

И коротко рассказал свой замысел.

Во второй раз Гурович рассказывал собственно не мне, а Курбасу — я только сидел и слушал, и Курбас, прямо лопаясь со смеху, то и дело вставлял и свое словцо, подкидывал свою выдумку, подсказывал "повороты" и "приемы". Было это летом того же года в Кисловодске: Кулиш с Курбасом жили вместе, в одной комнате в каком-то пансионате, а я лечился в это время в Железноводске, приехал к ним в гости, и мы отправились на прогулку в Храм воздуха.

Поводом к этому рассказу послужила опять-таки встреча с Грушевским: мы столкнулись с ним на Пятачке у нарзанного источника. Обменявшись несколькими вежливыми словами, разошлись, и Гурович, усмехаясь в усы, сказал:

— Хлопцы, идем в Храм, возьмем бутылку красного, и я вам что-то расскажу.

Мы так и сделали: уселись под белой колонной в ресторанчике Храма воздуха, разлили по стаканам красное вино, и Гурович начал рассказывать, теперь уже обстоятельно, с подробностями. Музкомедия была задумана в трех действиях, количества эпизодов не помню, но тогда оно было названо, — так что был это уже не только замысел, а заготовка, начало работы.

Не знаю, почему Гурович этой комедии так и не написал.

А Грушевский в то же лето в Кисловодске и умер.

Так вот, то были годы не только богатой творческой активности Кулиша, но и бурной творчески-организационной деятельности, а также деятельности общественной и публицистически-полемической.

Кое-кто в свое время приписывал Кулишу (считая это вершиной его полемического задора) авторство редакционной статьи "Наше сегодня" в номере третьем журнала "Вапліге" за 27-й год — статьи, которая фактически излагала программу организации "Вапліте". Потому-то и острие всей критики этой статьи, собственно критики ошибочных позиций организации в литературном процессе, и было направлено, в первую очередь, персонально против Кулиша.

А между тем Кулиш, хотя и весьма резко отвечал в статье "Критика или прокурорский допрос" на обвинения, выдвинутые вуспповской критикой, автором статьи "Наше сегодня" не был. Он был президентом "Вапліте", был редактором журнала "Вапліте" — и потому все нападки принял без возражений на себя. Но основателем "Вапліте" был, как известно, Хвылевый, он же был и автором статьи "Наше сегодня", которая, так сказать, развивала ваплитовские "программные" положения. Правда, ко времени выхода третьего номера журнала "Вапліте" (март 27-го года) Хвылевый уже был исключен из организации и его место занял Кулиш (президент), но готовил материал для первых номеров журнала "Вапліте" 27-го года в основном еще Хвылевый.

Впрочем, я несколько отклонился от предмета воспоминаний — Кулиша.

Общественно-творческая жизнь Кулиша была похожа на фейерверк: многоцветно, ярко, громко и… скоропреходяще. Десять лет всего писательского "стажа" и десяток пьес, почти каждая из которых была определенным этапом в развитии революционного искусства, запевом современного реалистического советского театра! Это была "пулеметная очередь" пьес: ни один из украинских советских драматургов не выходил на подмостки театра с таким триумфом, как в свое время Кулиш. И были это отнюдь не сверкающие блестки самоотрешенного таланта, пребывающего в башне из слоновой кости, — нет: сюжеты пьес прямо откликались на современность, даже злободневность, а сам автор тоже не возлежал на Олимпе — нет, он находился в кипящем водовороте бурной, очень уж бурной в те годы литературной жизни.

Придя в двадцать четвертом году в литературу скромным, даже застенчивым новичком, Кулиш в течение какого-нибудь одного года вышел на самый стрежень тогдашней литературной жизни.

Как-то само собой получилось, что "начинающий" Кулиш сразу же стал и редактором — высшим авторитетом для других писателей: редактировал "Вапліте", редактировал номера "Літературного ярмарку" — ("Літярмарок" не имел постоянного редактора — каждый номер составлял и редактировал другой писатель), редактировал "Пролітфронт", "Червоний шлях". В то же самое время именно Кулиш (нынешнему "УЗАПу" стоило бы об этом вспомнить!) был инициатором организации охраны авторских прав на Украине, создал "УТОДІК" ("Украинское товарищество драматургов и композиторов"), стал его председателем и проводил в этой области огромную работу — организационную по всей Украине и общественную среди писателей и композиторов.

14

"Украинские сечевые стрельцы" — буржуазно-националистические воинские формирования.