Рассказ о непокое

И меня очень тронуло то, что, возвращая отклоненные рассказы, Павло Григорьевич тут же пригласил меня к себе, чтоб я послушал его первые наброски "Сабли Котовского" и… помог ему… своими советами. Я понимал, что зовет меня Павло Григорьевич совсем не потому, что нуждается в моих советах, и не потому, что я рассказал ему когда-то, что я знал Косовского и видел его на фронте среди "котовцев", а потому, что по своей исключительной деликатности он чувствовал необходимость поставить меня в равное с ним положение, чтобы я, упаси бог, не подумал, что он считает себя выше, а меня ниже.

Деликатность, мягкость, доброта Павла Григорьевича не только сочетались в нем с непоколебимостью принципов и решений, но не исключали и резкости в гневе. Да, мне пришлось быть свидетелем и гнева Павла Григорьевича — проявления гнева в самой резкой форме.

Помнится, Павлу Григорьевичу предложили написать статью, концепция которой шла вразрез с его взглядами. Павло Григорьевич вспылил и в гневе разразился целой тирадой — остро, резко, не стесняясь в выражениях. Разумеется, Павло Григорьевич не взялся эту статью писать, но он был оскорблен самим фактом такого предложения.

Но за этими попутными воспоминаниями я отклонился от основной темы — вернемся же к главному, о чем я хочу рассказать; о значении творчества Тычины не только в литературном процессе, но в развитии общественной мысли на Украине — в ответственнейшие периоды, в сложнейших обстоятельствах, в самые трудные моменты государственной и общественной жизни. Таких выступлений Тычины — огромного политического веса — было немало, но я сейчас вспомню лишь важнейшие.

Таковым было его стихотворение "За всех скажу". Тычина славил чувство советского патриотизма в минуту, когда — в середине двадцатых годов — в некоторых слоях советской интеллигенции под влиянием нэпа возникли сомнения, растерянность, разочарование. Он действительно сказал тогда за всех — за передовые, активные в советском строительстве круги украинских интеллигентов и, вырывая из неуверенности, указывая правильный путь, повел за собой и павших духом.

Таков был и горячий, непримиримый поэтический "Ответ землякам" — националистической украинской эмиграции, которая в конце двадцатых годов развернула бешеное наступление против Советской Украины. Провокационными выходками, используя притаившиеся националистические элементы и "национал-уклонистов" с партбилетами, идеологи контрреволюционного национализма пытались толкнуть на ложный путь украинскую молодежь. Поэтическое слово Тычины сильнее любой политической декларации дало отпор этим вражеским вылазкам и утвердило на позициях социалистических преобразований и интернационалистической идейности не только деятелей культуры, но и широкие слои украинской общественности.

Потом, в начале тридцатых годов, было знаменательное выступление Тычины в период широкого осуществления социалистической индустриализации и проведения коллективизации сельского хозяйства. Именно тогда Тычина выступил с мужественным, идейно-насыщенным, оптимистическим стихотворением "Партия ведет".

То был не просто поэтический шедевр и не только акт большого политического значения, то было свидетельство исторического перелома в общественной мысли украинского народа и всех народов нашей страны.

Поэт — совесть своего народа. Потому так весомо было выступление Тычины.

И вот настали годы Отечественной войны. В трагический момент истории украинского народа, когда и пяди украинской земли не осталось свободной от лютого захватчика — народ боролся с оружием в руках или томился в муках, — в эту трагическую пору поэт от имени украинского парода заявил миру: "Я становлюсь, я утверждаюсь!"

Незачем и говорить, какое исключительное общественное значение имела тогда поэзия Павла Тычины. "Я становлюсь, я утверждаюсь!", "Похороны друга" читали солдаты на всех фронтах, бойцы многочисленных партизанских отрядов, подпольщики в труднейших условиях оккупации, их истерзанные матери и сестры на стонущей в ярме Украине и миллионы украинских грудящихся, эвакуированных в братские советские республики, — у станков оборонных заводов или на опустелых колхозных полях. В тягчайшей беде, в страшное лихолетье народ не сдавался — нет, утверждал себя и утверждался в своем национальном государственном существовании, в своей верности ленинской правде, борясь за нее.

Да, Тычина — поэт, властитель дум своего народа, выразитель его чаяний и устремлений, ленинец-коммунист — говорил с народом и устами народа.

Я абсолютно убежден — и мне радостно это утверждать, что с эпохи Шевченко, после Франко и Леси Украинки, мы не знали литературного явления такой силы поэтической и политической, как поэзия Павла Тычины.

Даже и в самую эпоху Тычины.

А ведь то была необычайная эпоха в развитии украинской литературы и искусства — даже удивительно, как мы обогатились за это время: Тычина — в высокой поэзии, Вишня — в иронической прозе, Довженко — в кино, Курбас — в театре, Петрицкий — в живописи, Бучма — в области актерского мастерства. А за ними, за этими выдающимися творческими фигурами, еще легион талантов и в литературе, и во всех других искусствах! Мы так разбогатели в ту пору — когда Октябрьская революция выплеснула свежие силы, породила богатырей на поле творчества, национально и социально направленного, что с таким богатством наш народ сразу обрел право войти равным среди равных в семью культур всех народов, молодых и древних.

Да, Тычина был новатором в искусстве, но еще драгоценнее то, что он был трибун.

Шевченко подготовил наш народ к логическому и органическому восприятию освободительных идей, возвещенных миру великой ленинской наукой. Тычина сделал широкий шаг на пути творческого претворения этих идей в украинском национальном аспекте и дальше, этап за этапом, шел с народом и впереди него.

Не может быть сознательного человека в любой нации, стоящей на путях развития идей интернационализма, сердцу которого не была бы близка поэзия Тычины и который не оценил бы его важнейшей роли в формировании мировоззрения нового человека, готовящегося вступить в коммунистическое будущее.

Это я и хотел сказать о Павле Григорьевиче и общественном значении его поэзии — счастливый и гордый тем, что знал Тычину не только по его произведениям, но и в жизни, в общей работе на творческом и общественном поприще. Я счастлив, что познакомиться с Тычиной мне привелось при самом вступлении моем на литературный путь и путь общественного бытия вообще. Я счастлив, что, в сущности, всю жизнь, вплоть до скорбного дня, когда Тычина ушел от нас, постоянно встречался или сотрудничал с Павлом Григорьевичем.

Я горд и счастлив, что жил и работал в эпоху Тычины.

Признаюсь лишь в одном: о Павле Тычине написаны сотни статей, изданы десятки научных трудов — я не читал. Мне достаточно читать и знать самого Тычину. Никто так не сказал за всех, как Тычина, По никто так не умел сказать о себе самом, как Павло Григорьевич.

Фигура Тычины, может быть, даже парадоксальна: тихий, кроткий, душевный, доброжелательный и скромный сверх всякой меры, был он из породы богатырей духа, силы неизмеримой.

И время, в которое он жил и творил — на какие бы периоды ни делили его специалисты-литературоведы, — остается в истории нашей литературы и искусства одним периодом: эпохой Тычины.

Послесловие

Десять лет спустя, двадцать, тридцать и сорок… Теперь уже миновало полустолетие. Зачем я завел этот "Рассказ о непокое"?

Разве творческая жизнь может быть спокойной?

И не является ли творческий непокой в области литературы лишь частицей непокоя самой эпохи?

Ведь моему поколению выпало на долю жить и действовать в пору очень уж неспокойную. И тому непокою не только хула, но и хвала! Ведь это эпоха не только страшных войн, по и прекрасных революций: эпоха огромных социальных переломов, разительных перемен в сфере идейной, громадных сдвигов в области науки и техники.