Соль чужбины

Имена художников, привлекших ее внимание, часто повторялись. Ксения уже запомнила их и, войдя в очередной зал, искала своих «знакомых», сразу могла догадаться, кто автор понравившегося ей полотна, виденного в другой галерее... Может быть, тот, кто дал объявление в «Le matin», — один из них?..

Она поехала в Шарентон на улицу Гравей. Это оказалось совсем рядом с Венсенским лесом. Ксения как-то летом была в этой зеленой части Парижа. Дома и виллы, окруженные живыми зелеными изгородями вьюнка или дикого винограда, редкие автомобили и экипажи, тихие одинокие прохожие на улице. Наверняка в жарких день здесь слышно было даже пение птиц.

«В конце концов, мне предстоит просто приятная прогулка, если не будет весь день моросить дождь», — подумала Ксения и решилась позвонить по указанному телефону. Ей назначили прийти на следующий день. С десяти до двенадцати...

Разыскивая дом художника, Ксения, вновь очарованная районом Шарентона, уже страстно желала получить именно здесь какую угодно работу. Место показалось ей просто райским. Это теперь, в самом начале года, зимой, когда деревья были еще голы, немногочисленные листья, кое-где уцелевшие на вьюнках, пущенных по стенам домов, потускнели, казались точно металлическими; из-под стаявшего снега виднелась прошлогодняя серо-желтая трава, а мокрые, подстриженные аккуратно кустарники, словно озябнув, вздрагивали от несильных порывов январского ветра.

Дома, далеко отстоявшие друг от друга, казались сказочно прекрасными. Были ухожены, сверкали промытыми до блеска окнами комнат и большими стеклами террас. От изгородей вели к домам аккуратные, выложенные кирпичом или каменными плитами дорожки, разбегающиеся в глубине садов тропинками. Среди садовых деревьев и кустов — беседки, врытые в землю столы, скамейки. Кое-где гаражи, надворные постройки непонятного назначения. Не то конюшни, не то каретники или склады. И тишина, покой, безлюдье...

«Пусть бы здесь, в этом доме», — мечтала Ксения, приближаясь к растянутому по фасаду одноэтажному строению — розовые стены, огромные застекленные поверхности, затейливые жалюзи на окнах, черные, ажурные чугунные кружева забора и калитки.

«Или вот этот, — думала она. — До чего ж красиво!..»

Двухэтажная белая вилла с полукруглым широким балконом наверху, нависающим над садом, с застекленной беседкой, спрятанной за деревьями. Это только зимой она вся видна — с плетеным ивовым столом и такими же креслами и жардиньерками.

Нужный ей дом художника был, пожалуй, лучшим на улице. Два этажа на высоком цоколе здания, словно разорванного посредине. Две наружные лестницы вбегали к площадкам флигелей слева и справа. А посреди, вместо стен и крыши, — огромные рамы со стеклами. «Здесь, наверное, ателье художника, — догадалась Ксения. — Хорошо придумано». Стеклянную стену затягивали серые и зеленые холщовые занавеси. Свет шел через крышу, вероятно. Оба флигеля увенчивали башенки с флюгерами — затейливыми, мастерски выкованными из черного металла. Дом казался пустым, вымершим. Ксения, остерегаясь собаки, осторожно открыла калитку и шагнула в сад.

Ее встретила седовласая, сухопарая и чуть сутулая дама в очках, возникшая внезапно на дорожке, — точно ждала.

— Значит, это вы звонили вчера? — спросила она, очень подробно и очень откровенно рассматривая Ксению. — Хорошо, что вы приехали точно в указанное время. Очень хорошо! Но знаете, с вами хочет и должен побеседовать сам Мэтр...

— Я готова, — улыбнулась Ксения. — Но скажите подробнее, пожалуйста, о какой работе, собственно, идет речь?

— Это потом, все потом! — отмахнулась дама, и ее глаза под очками словно увеличились. — Главное, чтоб вас принял, чтоб согласился сам Мэтр... Но — увы! Сегодня он должен был с утра уехать. Извините. И, если сможете, приходите завтра, в это же время.

— Что же, — растерянно сказала Ксения. — Я приду...

Назавтра история повторилась. Ксения приехала в одиннадцать. Зная, что будет представлена Мэтру и от этого испытывая уже непонятную робость, она много времени провела перед зеркалом, решая, какой шарф больше подойдет к ее серому пальто, лиловый или розовый. Остановилась на лиловом. Долго причесывалась, против обыкновения напудрилась... Потом слегка подмазала губы и долго собиралась до Парижа в автобусе. Потом — до Шарентона уже под лениво начавшимся дождем, думая, что от немудреных ухищрений с туалетом и косметикой за долгий путь мало что осталось. Она устала, и у нее испортилось настроение.

Однако и сегодня оказалось, что Мэтр не сможет ее принять: у него маршан — важный покупатель.

— Речь идет о последней картине Мэтра. Ее хотят приобрести сразу несколько галерей. И поэтому... Мадам? Мадмуазель?.. Простите, ваша фамилия? Ах, мадмуазель Белопольски! Вы должны понять и извинить Мэтра. Я прошу вас приехать завтра. Пожалуйста. Я очень сожалею, поверьте, — на этот раз седовласая дама была несколько растеряна. Ей действительно было неловко, но... — Поймите, — взывала она, — в доме слово Мэтра, его время, его занятия живописью — все свято, все требует беспрекословного подчинения.

С трудом Ксения заставила себя сдержаться. Черт возьми! Второй раз тащиться из Сен Женевьев де Буа через весь Париж, чтобы опять уйти ни с чем! Проклятье!.. Но этот прекрасный дом... И запах красок, который проникает даже сюда, вниз, из мастерской. И неведомый, но заинтересовавший ее Мэтр. Это становилось просто любопытным.

— Как имя Мэтра? Хотя бы, — бесцеремонно спросила Белопольская.

Седая дама с ужасом взглянула на Ксению. Ее стрекозиные глаза стали огромными, как блюдца:

— Вы не знаете, куда пришли? Не знаете имени Мэтра? — вопрошала она, непроизвольно повышая голос от негодования. — Но его знает весь мир!

— А я вот не знаю! — дерзко ответила Ксения. — Как вы произнесли? Мэтр N? Да... Кажется, я видела две-три его картины. И что?! Но поскольку я очень нуждаюсь в работе, я приду и завтра, мадам. Предупредите своего хозяина, прошу вас...

«В третий и последний раз», — так решила для себя Белопольская. Она появилась на улице Гравей ровно в одиннадцать, уже взвинченная, сердитая, готовая к новой отсрочке. Чем ближе подходила она к дому, тем сильнее охватывала ее злость, охватывала неотвратимо, и не было, казалось, уже сил сдержать ее, не выплеснуть. Именно здесь, в этом прекрасном и таком благоустроенном доме... Кого здесь не хватает еще, чтобы преклоняться и благоговеть перед Мэтром? Уборщицы? Судомойки? Экономки или секретаря?..

Ей даже захотелось, чтобы хозяина не оказалось дома. Тогда она обязательно скажет этой седовласой стрекозе все, что думает о хваленой французской вежливости, о чувстве человеческого достоинства и порядках в этом доме.

Все оказалось так, как она и предполагала. Смущенная и растерянная мадам начала встречу с извинений:

— Но это так неудачно, так неловко, мадмуазель... Обычно у нас такое не случается. В это время... Тут просто рок — редкий, исключительный случай вашего невезения. Но вы должны понять: Мэтр — не обыкновенный человек. Мы обязаны прощать многие его поступки... Даже его причуды, мадмуазель.

— Не понимаю. Он умер, что ли? — грубо спросила Ксения. — Заболел?

— Как вы могли сказать такое! — замахала руками дама. — Бог мой, как вы могли! Он спит. Он очень устал после ночной работы. Прошу вас, тише. Говорите тише.

— Ах, тише! Ах, устал? — Ксения сама не узнавала своего голоса: столько в нем было ярости и негодования. — Но знаете ли вы, как устала я?! Как мне надоело ездить сюда, в эту дыру, в ваш прекрасный дом. Вы и ваш обожаемый Мэтр отвратительны мне. «Он занят!», «Он спит!». Здесь не ценят достоинства человека. Это непристойно! Позорно! Ноги моей здесь больше не будет!

В это время на площадке лестницы появился высокий, неопределенного возраста человек с гривой красивых седых волос, падающих на плечи, и молодым, бронзовым от загара лицом с повелительным выражением.

Некоторое время он стоял незамеченный и слушал, потом, воспользовавшись паузой, крикнул: