Страница 9 из 41
Фаина приветливо улыбнулась. У неё улыбка как у голливудских актрис — белоснежная, а губы припухлые не тронутые помадой, но первый мой взгляд пал именно на губы, а не на подкрашенные глазки редкого фисташкового цвета. Она носила форму! Юбка ниже колена с разрезом сзади. Фаина выглядела ухоженно — странно, что Вероника не видит в ней соперницу, — пришло мне в голову. — К такой женщине и я бы ревновала! Каштановый каскад густых волос; свежая кожа; аккуратный носик; плавные неспешные движения; кошачья грация. Стало быть, к Фаине и к Эмме Вероника своего муженька не ревновала, если им позволялось появляться в доме в юбках и в обтягивающих джинсах. Почему же мне она поставила условие носить длинную юбку? Возможно, кто-то другой не должен был видеть моих ног? — подумала я. — Но ведь вне этого дома я могла спокойно носить юбку любой длины. Стало быть, мои ноги Вероника спрятала под юбку всё-таки из-за Семёна.
Голос Фаины звучал задорно:
— Рада знакомству!
Вероника жестом пригласила меня присесть; Семён, не найдя лучшей темы, без умолку хвалил сыновей за хорошие оценки по математике; Эмма вышла и вскоре вернулась с чашкой для меня. Она сделала мне кофе без сахара, Семён предложил добавить немножко коньяка в чашку; я не отказалась — не успела бы. И вот мы — четыре женщины и один мужчина, удобно уселись вокруг стеклянного столика. На нем лежала шахматная доска, разбросанные фигуры, полупустая бутылка коньяка, сладости, блюдца и ложечки, вызывающие неприятные чувства.
— Фаина принесла нам забавное известие, — обратилась Вероника непонятно к кому с глумливым смешком, — Джеймс Бонд спит с продавщицей!
Семён затряс своей козлиной бородой, корчась от смеха; я ничего не поняла, кроме того, что от скуки Вероника и её подружки только и занимаются тем, что строят козни и сплетничают.
— Джеймс Бонд — это Бонитетов Джеймс Игнатович — чопорный джентльмен! Даша, вы с ним еще не встречались? — спросила Эмма.
— Она вчера только приехала, Эмма, — Вероника с укором посмотрела на неё.
Слушать сплетни в этой малоприятной компании не хотелось, но кофе был вкусным, а глаза Фаины так любезно поглядывали в мою сторону, что я осталась ненадолго, дабы присмотреться получше к этой «великолепной четверке». Из всей шелухи, я имею в виду массу лишних слов, сарказм и черный юмор, я отделила несколько интересных эпизодов, связанных с именем Бонитетова Джеймса:
Прошлым летом Семёну Намистину пришла в голову гениальная идея открыть в старом клубе, где во времена его детства были танцы, какое-нибудь современное увеселительное заведение. Подобная идея возникла и у владельца местного магазина, где бессменно работает София, — Бонитетова Джеймса. Между молодыми людьми разгорелся конфликт за право воплотить свою идею в жизнь. Делить площадь на двоих Семён категорически отказался и обманным путем переубедил вышестоящие органы пойти ему на уступки — так в посёлке появился боулинг-клуб, приносящий по меркам Вероники больше расходов, чем прибыли. Но если вспомнить, что прибыль это разница между доходом и расходом, то получается, что боулинг-клуб убыточным вовсе не являлся. Если честно, меня удивило, почему ссора произошла из-за участка со зданием в аварийном состоянии — вокруг гектары свободной земли: берите и стройте, открывайте новые рабочие места, возрождайте посёлок, но нет же — мужчинам нужна была лишь победа. Семён — победитель, а Джеймс — проигравший. После неудачи Джеймс на людях назвал Семёна вором и грозился спалить боулинг-клуб, за что получил по зубам и с тех пор стал объектом издевательских шуточек со стороны Намистиных и их окружения. Так, на этот раз Фаина красочно описала, как Джеймс и София страстно целовались за прилавком. А ведь раньше Намистины дружили с Джеймсом Бонитетовым — он в свое время чуть ли не вырывал ружьё из рук Семёна, чтобы тот не пристрелил Хосе Игнасио, но дружба в прошлом — в настоящем Джеймса воспринимали как шута горохового.
Умом никто из этой «великолепной четверки» не блистал. Да, Семён мог зарабатывать деньги и содержать поместье в прекрасном состоянии; Фаина была лейтенантом полиции; Эмма красавицей-секретаршей у любовника Вероники; Вероника — домашней кошкой; а всех четверых объединяла одна болезнь — мания посплетничать.
Когда мне надоело слушать их колкости, я попросила Эмму провести меня через аллею, но Семён изъявил желание проводить меня лично. Вероника сверкнула глазищами и сжала губы, но не остановила мужа. Я попрощалась со всеми, и пошла с Семёном — ломаться как девочка и настаивать, чтобы меня провела Эмма, я не стала. Пусть думают, что хотят. Наверно, коньяк хоть и в малой дозе, но в голову ударил, потому что на улице я уже пожалела, что не отказалась от провожания Семёна. Он шел медленно, держал меня за руку и надоедливо извинялся и за утро, когда напугал меня, и за своих «дамочек, проглотивших смешинку», и всё время называл меня «Дашенька». Когда наконец-то он закрыл за мной калитку, я вздохнула спокойно. До чего же он навязчивый, нудный и к тому же ужасный слюнтяй.
Это его слащавое «Дашенька» слышалось мне днем и ночью; я не высыпалась; голова шла кругом от очередных порций сплетен и навязчивой любезности Семёна Намистина. Вскоре нервное возбуждение начало сказываться и на здоровье; Каллиста Зиновьевна из-за меня даже попросила соседку-поэтессу — Лилию, привести Хосе Игнасио. Ничего серьёзного, но я не смогла встать с постели при всём желании — слабость была вызвана низким давлением, а низкое давление — опять будто сглазом или порчей какой-то ревнивой особы. Я встречалась с Хосе Игнасио нечасто, но мы провели вдвоем несколько романтических вечеров, прогуливаясь по живописным окрестностям. Как старые добрые друзья, хочу заметить, но всё-таки в воздухе пахло весенней нежностью, и мы затрагивали и щекотливые темы, но об этом никто не мог знать. Мы не афишировали свиданий и встречались тайно, если это слово уместно, принимая во внимание, что в посёлке работало сарафанное радио. Вероника не упускала возможности больнее меня уколоть, намекая, что я и Хосе Игнасио любовники. Я даже подумала, что это она навела на меня порчу.
Amour peut beaucoup, argent peut tout.
Сильна любовь, да деньги сильнее.
Намистины подолгу не выходили у меня из головы. Дни шли; я вела уроки.
Аромат весенних цветов вперемешку со сладкими восточными духами Вероники наполнял её дом. В приоткрытое окно влетал легкий ветерок, принося с собой пьянящий запах белых абрикос, балеринами выстроившихся на заднем дворе поместья. Из детской комнаты были видны их пышные наряды — легчайшие, как фата невесты, и омытые свежими каплями слепого дождя. В росинках отражались солнечные лучи, и абрикосы-балерины за прозрачным занавесом гипюровых гардин блистали как в лучах прожекторов. Я вела уроки, не упуская возможности смотреть в окно, но думала не о том, как красива природа, а о «великолепной четверке».
Вероника, постоянно чем-то недовольная, вела себя крайне непредсказуемо. То делала всё возможное, чтобы я чувствовала себя белой вороной, то наоборот старалась увлечь в круговорот интриг, обсуждая в моём присутствии свои любовные похождения. Слышали бы вы, с каким жаром она говорила о Хосе Игнасио однажды, когда после окончания уроков Эмма опять пригласила меня на чашечку кофе!
Отпивая по глотку кофе с коньяком, вальяжно развалившись в белом кресле, застеленным желто-молочной накидкой с узорами тропических пальм, Вероника, как царица смотрела сквозь меня с довольной улыбкой, потом вскакивала и, закрывая глаза, массировала виски, отложив чашку, словно страдала от мигрени. Определенно, понять Веронику было невозможно. Не буду повторяться и описывать одно и то же событие (о том вечере, когда Семён стрелял в Хосе Игнасио) дважды: версия Вероники звучала более фривольно — с подробностями эротического характера, но, по сути, ничем не отличалась от представления Каллисты Зиновьевны.